– Пойдем, cherie, – обратился он к Кэтрин, а уже у выхода из павильона бросил: – Джорджия Уоткинс, ты тоже уволена! Вместе с Массимо!
– Он одумается, – утешал Массимо, наливая мне уже третий бокал вина. По дороге из выставочного центра мы случайно набрели на небольшое французское бистро. – Может, дальше пойдем? – спросил мой товарищ по несчастью. – Еще не устала от общения с Францией?
– Да, устала, но мне нужно выпить!
Итак, мы остались, а я почти в одиночку опустошила целый графин вина.
– А вдруг не одумается? – Я уже представляла, как, вернувшись в парикмахерскую "У Дорин", накладываю состав на пряди миссис Фолз. В Википими мелирование называют глазурью: дескать, похоже на сахарную глазурь на пирожных…
Что же, я пыталась, и, по-моему, небезуспешно. Несколько лет в лучшем салоне Нью-Йорка плюс немного денег на счету – все могло быть гораздо хуже.
– О чем думаешь? – спросил Массимо, заглядывая в глаза.
– О том, что все возвращается на круги своя. Википими, штат Нью-Хэмпшир, население три тысячи восемьсот семьдесят один человек, хотя нет, мистер Миллер в прошлом году умер, остается три тысячи восемьсот семьдесят.
Кажется, я чуток перебрала. Меня уволили, значит, терять нечего.
– А ты? Ты чем займешься? – спросила я итальянца, с удовольствием положив локти на исцарапанный деревянный стол. – Дружок-то есть?
В общем, язык развязался окончательно, я несла всякую чушь.
На тонких губах заиграла лукавая улыбка.
– У тебя богатое воображение!
– Что?
– Во-первых, воображаешь, что уволена. Это не так, уверяю. Мы слишком ему нужны.
– Но ведь он…
Перегнувшись через стол, итальянец прижал к моим губам палец. Я онемела от неожиданности.
– Во-вторых, нас с распростертыми объятиями примут в любом салоне Нью-Йорка. Так что, если есть желание, можно насолить Жан-Люку! Ты об этом думала?
Убрав со лба темную прядь, Массимо заказал еще вина.
– А в-третьих, с чего ты решила, что у меня есть дружок?
– Просто… Ты такой красивый, что парни наверняка… – Я замялась, и щеки мгновенно залила краска. Представляете краснеющую блондинку? А Массимо все смотрел на меня и улыбался.
– Нет у меня никакого дружка, – наконец сказал он и нежно поцеловал меня в губы.
Весной в Нью-Йорке всегда красиво, а по вечерам – особенно. Над серой лентой Гудзона сгущается розоватый сумрак, тротуары кажутся чисто вымытыми, а воздух такой ароматный, что дома не усидеть. Вечер, когда мы с Массимо влюбились друг в друга (хотя он утверждает, что любил меня давно, но не решался признаться), был именно таким. Опустошив второй графин, мы отправились гулять. Кажется, на улицы высыпал весь Нью-Йорк: целующиеся парочки, родители, копошащиеся в песочницах дети. Массимо держал меня за руку, но не по-хозяйски, как многие парни в Википими, а осторожно и ласково, будто напоминая: "Ты моя".
– Люблю смотреть на маленьких детей, – признался он. – Париж, Лондон, Нью-Йорк, Шанхай – они везде одинаковые и прекрасно понимают друг друга без всяких иностранных языков.
Мы прошли мимо булочной, у которой выстроилась целая очередь.
– Что они ждут? – Этот район я совсем не знаю. Постоянно на работе, так что времени как следует осмотреть город нет.
– Кексов.
– Ты шутишь, кто стоит в очередь за кексами?
– Это лучшая булочная в городе, – пояснил итальянец. – Люди ждут, сами не понимая чего ради.
Вспомнив салон, я снова загрустила. Где сейчас Патрик? Его тоже уволили?
– Может, нам стоит…
– У меня есть идея получше, – взглянув на часы, проговорил Массимо. – Сколько времени прошло? Три часа? Думаю, Жан-Люк уже позвонил нам обоим.
– Это вряд ли.
– Хочешь пари?
– Не верю я в пари…
– Если я прав, – начал он, открывая дверь, – то на следующей неделе ты кое-куда со мной поедешь.
Похоже, это беспроигрышное пари. "Ты ведь целых три года был рядом!" – с досадой думала я.
Массимо включил свет, и я увидела комнату, больше всего напоминающую будуар престарелой куртизанки. Высокие, украшенные лепниной потолки белили столько раз, что побелка отслаивалась, как глазурь на торте. Лампы в древней бронзовой люстре неяркие, так что комната купается в теплом оранжевом сиянии. Напротив мраморного камина потертая софа с бархатной обивкой, на стене зеркало в позолоченной оправе.
– У тебя так красиво! – прошептала я.
– Столько лет живу на чужбине, что решил: моим маленьким домом будет эта квартира. Ты меня понимаешь?
Я кивнула. Понимаю, хотя сама поступила иначе: целых три года живу на чемоданах, в любую минуту готовая вернуться в Нью-Хэмпшир.
У Массимо так уютно… Если бы увидела его квартиру пару часов назад, еще раз убедилась бы, что он гей. Разве обычный мужчина станет так о себе заботиться? По-моему, нет. У них всегда стопки грязных тарелок в раковине и пивные бутылки на окне.
– Смотри, автоответчик мигает! – воскликнул Массимо, помогая мне раздеться. – Давай послушаем, кто это!
Я присела на софу. На каминной полке фотографии. Семья Массимо. Все такие красивые, счастливые…
– Мои папа, мама и сестры, – проговорил хозяин квартиры. Похоже, он сильно скучает.
Бип-бип! Массимо нажал на кнопку автоответчика.
– Алло! Массимо? Bonjour! Ты дома? – зазвучал под высоким потолком голос Жан-Люка. Долгая пауза. – Merde! Слушай, позвони мне, пожалуйста, ладно?
Массимо горестно покачал головой:
– Жан-Люк в своем репертуаре.
– Почему?
– Просто извиниться не может!
– С чего ты решил, что он хочет извиниться? – спросила я.
– А как иначе? Не думай, что он жалеет о том, что вел себя как последний, извини за выражение, урод! Просто посчитал, сколько денег потеряет, если мы с тобой уйдем.
Я сняла туфли – ноги гудели от долгой ходьбы. Боже, как у него уютно!
– Ну, bella mia… – Массимо прижал меня к себе и нежно провел по щеке. – Кажется, я выиграл.
– Думаю, да…
Вообще-то он еще не выиграл, но разве я могла возразить? Не возражала я и когда Массимо разжег камин и, опустившись нарочито медленно, снял с меня блузку, лифчик, брюки… А потом он покрыл все мое тело поцелуями.
– Когда ты это понял? – шепотом спросила я. Его ласки были такими настойчивыми, будто он много лет укрощал свою страсть.
– Давно, – отозвался Массимо, – очень давно. Я так долго ждал…
Я не думала ни о том, что мы слишком торопимся, ни о том, что случится завтра. Я вообще не думала. Мир растворился в вечерней розовой дымке. Не было ни Жан-Люка, ни сомнений, ни страха. Только мягкое потрескивание пламени, страстный шепот: "Bella mia, cara mia*", – и бесконечная нежность.
На следующий день Жан-Люк был похож на побитую собаку. Казалось, он искренне раскаивается… Но я едва его замечала. Первую из двадцати клиенток обслужила чисто автоматически, улыбаясь и тихо напевая. Я была готова любить весь этот мир, и с каждой минутой все сильнее – такой счастливой сделал меня Массимо.
Вторая посетительница принесла шубку из монгольской овчины – знаете, такой мех с длинным волнистым ворсом?
– Джорджия, милая, добавьте бликов на шубку, а то мех немного потускнел.
С такими просьбами ко мне еще не обращались, и в любой другой день настроение было бы безнадежно испорчено. А сегодня я как ни в чем не бывало повесила шубку на спинку кресла и попросила ассистентку приготовить состав.
Массимо… С ним так спокойно и легко! Прошлой ночью мы почти не спали и, естественно, не отвечали на многочисленные звонки Жан-Люка.
– Массимо? Алло! Алло! Где ты ходишь? Позвони мне, ладно? Немедленно – tout de suite!
– Mon ami, я… я так виноват. Пожалуйста, прости! Я вел себя как идиот! Увидимся утром, хорошо?
Массимо рассмеялся, а я, прижавшись к его груди, слушала, как бьется сердце.
– Бедный Жан-Люк! Наверное, представил, что скажет всем, кто записан к нам на завтрашнее утро. Бесплатным маникюром тут не отделаешься!
– Зато как он обрадуется, увидев нас в салоне! – Я жадно вдыхала аромат его разгоряченного тела.
– А мы хотим вернуться?
– Конечно, хотим! – воскликнула я. Он что, шутит? Чем будет моя жизнь без "Жан-Люка"?
– Ну ладно…
Итак, мы вернулись! Массимо стриг ведущую какого-то телешоу, не помню, как ее зовут. Типично телевизионная стрижка: волосы до плеч плюс короткая челка. Как тщательно он филирует концы! Женщина улыбалась, жестикулировала, на красивом лице ежесекундно отражались эмоции, только лоб оставался неподвижным. Она не первая, у кого я это замечаю! Появился новый вид инъекций, которые парализуют лицевые мышцы, таким образом препятствуя образованию морщин. Называется он "Ботокс" и заменяет или хотя бы на время устраняет потребность в подтяжках. Хмурилась ведущая или улыбалась – лоб оставался гладким, как замерзшее озеро.
– Что мы сделаем сегодня? – Голос очередной посетительницы вырвал меня из сладкого мира грез. Это старая клиентка, брокерша с Уолл-стрит. В любую погоду она носит туфли на десятисантиметровых каблуках и сумочку от "Гермес" в тон. Я всегда красила ее одинаково: теплые золотистые блики, чтобы оживить вялые темно-русые пряди.
– А что бы вам хотелось?
– Что-нибудь новенькое!
Так, ассистентка уже приготовила золотистую осветляющую краску… Как же зовут мою клиентку? Элис? Элисон? Лица и прически я запоминаю сразу, а вот с именами немного сложнее. Брокерша, как бы ее ни звали, выглядела далеко не лучшим образом: слишком сильно похудела, а морщин столько, что захотелось лично раздобыть для нее "Ботокс".
– Что случилось?
– Ничего… Просто тяжелый день.
– Может, сделаем мелирование посветлее? – предложила я. К счастью, выбор большой: платиновый блондин, золотистый, медовый…
Кожа у нее желтоватая, так что пепельные оттенки отпадают.
– Рыжий! – выпалила брокерша. – Покрасьте меня в рыжий!
– Рыжий?
– Да, да, – зачастила она, – так будет лучше всего!
– Послушайте, – я украдкой взглянула на ее карточку, – Аманда, рыжий не самая лучшая идея. Может, лучше медовый блонд, на три тона светлее основной массы волос…
– Нет! – перебила она. – Хочу рыжий, огненно-рыжий!
Похоже, она была готова расплакаться.
– Аманда, – мягко начала я, – что бы с вами ни происходило, сейчас не лучшее время для кардинальных перемен. Если через две недели не передумаете краситься в рыжий, приходите, и мы подберем подходящий оттенок. Просто чувствую: сегодня менять ничего не стоит. Новый цвет вам не понравится, и вы уйдете к другому колористу… А мне не хотелось бы терять такую клиентку.
Брокерша кивнула и украдкой вытерла слезы.
– Купите себе какую-нибудь приятную мелочь. – Я махнула в сторону Пятьдесят седьмой улицы. – По крайней мере покупку всегда можно вернуть, если не понравится.
Аманда поднялась с кресла и расцеловала меня в обе щеки.
– Вы правы, абсолютно правы, – чуть слышно сказала она.
– Надеюсь, у вас все образуется…
Я встретилась глазами с Массимо. Неужели он все видел? Кажется, да. Я получила воздушный поцелуй, а посмотрев в зеркало, заметила, что за нами следит Патрик. Мой приятель скорчил выразительную гримасу.
В тот день в салоне все было не так, как всегда. Мы с Патриком то и дело переглядывались и хихикали, в обеденный перерыв Массимо пригласил меня в кафе, а бедный Жан-Люк никак не мог понять, что происходит.
Мираж
Пожалуй, главные составляющие успеха Жан-Люка – бьющие через край амбиции и честолюбие. Поэтому его так раздражали Хироши, Джон Сахаг и Оскар Бланди. Он должен быть первым и только первым, чего бы это ни стоило. Поэтому, когда он заговорил о расширении, никто не удивился. Неугомонному французу мало, что салон пользуется бешеной популярностью, на все лады расхваливается в глянцевых журналах, а их с Кэтрин приглашают на престижные светские мероприятия.
Нет, ему все мало! Права была мама, когда сказала, что от слишком амбициозных людей лучше держаться подальше. С каждым днем ладить с маэстро становилось сложнее и сложнее.
В последний четверг перед Рождеством Массимо, Патрик и я получили по почте приглашения. На плотной, пахнущей ванилью бумаге элегантным почерком Жан-Люка было написано: "Приглашаю на коктейль в "Карлайл" сегодня, в семь часов". Этакий завуалированный приказ, причем отданный в последний момент, чтобы отрезать возможные пути к отступлению. Разве кто-нибудь рискнет не прийти?
– Кто знает, что он задумал? – спросил Патрик во время утреннего кофе в подсобке.
– Наверное, хочет поблагодарить нас за отличную работу, – предположила я.
– Ха-ха-ха! – деланно рассмеялся мой приятель.
– Кажется, я знаю, но говорить не хочу. – Массимо взглянул на часы. – Через девять часов сами все узнаете.
В подсобке ничто не напоминает о приближении праздников: ни венка, ни гирлянды, ни елочки. Все так же, как всегда: потертые столы, сумки, пакеты, в холодильнике – пластиковые контейнеры с ленчем, которые приносят ассистентки. Да, ленч на Пятьдесят седьмой стрит не каждому по карману.
Зато зал пропитан духом Рождества: на окнах гирлянды в виде белых звезд, большая пихта, украшенная заказанными в Париже игрушками, в знак уважения к клиентам-иудеям – электрическая менора, из стереоустановки льются рождественские гимны.
И подарки, подарки, подарки. В основном наличными – сотня, две, пореже – чеки на пятьсот долларов и тысячу. Настоящих подарков куда меньше: шампанское, бельгийский шоколад, кашемировые шарфы и свитера и мой любимый, уже ставший традиционным – маленькая коробочка от "Гермес", а внутри, в вакуумном пакетике, тридцать граммов марихуаны. Дорогой подарок из года в год приносила владелица студии звукозаписи. Я ведь не курю травку, вот бы продать ее тем, кому она нужнее! Но так и на торговле наркотиками можно попасться…
Естественно, подарки мы не только получали, но и дарили сами. Накануне состоялась вечеринка для всех служащих "Жан-Люка", как всегда, в самом модном клубе Нью-Йорка. В этом году остановились на "Бритве", официально еще даже не открытой. Управляющий "Бритвы" близко знал Голубчика; воистину наш администратор – настоящая находка, путеводитель по злачным местам города. К тому времени как "Бритву" откроют, Голубчик облюбует другой клуб.
На полу валялась подарочная обертка, "Абсолют" и "Вдова Клико" лились рекой. На время деньги превратились в бессмысленные фантики, которыми можно сорить направо и налево. Сложившись, старшие стилисты оплатили авиабилеты для маникюрш-филиппинок, чтобы те смогли повидаться с семьями. Кожаные куртки, плащи, часы, ремни из крокодиловой кожи (шестьсот долларов в "Бергдорфе", а по подарочному сертификату, естественно, бесплатно). Гремела музыка, на танцполе теснились бьющиеся в такт бешеному ритму тела.
Представьте молодых людей, вынужденных целый год носить белый верх и черный низ. Представьте, что в одну-единственную ночь в году они могут надеть что душе угодно и пуститься во все тяжкие. Кончилась вечеринка всеобщим братанием.
На следующий день корпоративное похмелье. Ко мне записались двадцать два человека (в том числе Клаудиа Джи, а она одна пятерых стоит), и каждые пять минут звонил кто-нибудь из клиентов, слезно умоляя принять вне очереди. Нэн Бэбткис нужно срочно покрасить корни, найдется у меня свободная минутка? Нина Дженкинс обычно ходит к другой колористке, но в последний раз паршивка ее подвела. "Джорджия, миленькая, будьте любезны!" Самая страдная пора для салонов Верхнего Ист-Сайда – канун Пасхи, Дня благодарения и Рождества. Отказать я никому не могла, вот и работала как проклятая. Сколько раз Массимо просил меня снизить обороты. "Это всего лишь волосы, cara mia", – вздыхал он, массируя мои покрасневшие руки.
Он, конечно же, прав, это только волосы, но остановиться я уже не могла и продолжала загонять себя до полного изнеможения. Бог дал мне шанс, который нужно использовать на все сто. В результате двадцать две клиентки за сегодняшний день. Даже двадцать три, потому что я совершенно забыла про Урсулу. Уже который год я красила ее в насыщенный золотисто-каштановый цвет и не брала ни цента – конечно, это же Урсула! А сегодня она пришла в обеденный перерыв…
– Джорджия, детка!
Я растянула губы в улыбке. Ну как я могла забыть?! Что теперь делать? Если Урсула поймет, что создает мне проблемы, сбежит из салона и никогда больше не вернется. Я и так чуть ли не силой привела ее в "Жан-Люк". "Боже, как неудобно!" – причитала она. Пришлось сказать, что обижусь, если не пострижется у Патрика и не покрасится у меня. Кое-как уговорила, и за несколько лет волосы Урсулы совершенно преобразились: теперь она носила гладкое каштановое "каре". Поразительно, но с тех пор ее трижды повышали в должности, и из кассирши моя подруга стала помощницей управляющего. Не хочу набивать себе цену, но, согласитесь, в ее успехе есть и моя капелька.
– Ты только посмотри на себя! – всплеснула руками Урсула. – Я так тобой горжусь!
Ну зачем она так? Даже неловко! На определенном этапе настолько увлекаешься повседневными заботами, что о прошлом вспоминать некогда, да и не хочется. Со временем я стала понимать бывших инструкторш по аэробике и стюардесс.
Сидящая на банкетке дама бедфордского типа жадно прислушивалась к нашему разговору.
– Знаете, о вас писали в "Элль"! – проговорила она.
– Неужели? Как же я пропустила? – сокрушалась Урсула.
– Ну, это же не статья была, так, упоминание, – быстро проговорила я.
– Вы только ее послушайте! "Так, упоминание"! – не унималась подруга.
Ну все, золотисто-каштановые блики готовы. Прежде чем отправить Урсулу к Патрику, я крепко ее обняла. У нее те же духи от "Кашарель"! "Амор-Амор, Амор-Амор"! Аромат теплый, сладковатый… На мгновение почудилось, что время повернулось вспять: мне восемь лет, а Урсула готовит нам с Мелоди ужин…
Оборачивая фольгой длинные пряди Джесси Адамс, я украдкой взглянула на Массимо. Эта Джесси из молодых и многообещающих, ее прислал продюсер, тоже клиент "Жан-Люка".
Помахав каким-то конвертом, Массимо поманил меня к себе. Неужели что-то важное?
– Прошу прощения, отойду буквально на секунду, – пообещала я Джесси, которая с головой ушла в декабрьский "Аллюр". Похоже, изучает фотографию другой старлетки, явно конкурентки.
Я подошла к Массимо.
– Вот, полюбуйся! – Таинственно улыбаясь, он протянул мне конверт.
Два авиабилета (бизнес-класс!) и рекламный проспект. Город я не узнала и повнимательнее взглянула на билеты. Так, Нью-Йорк, аэропорт Кеннеди – Париж, Руасси – Шарль де Голль.
– Это подарок нам с тобой, а теперь угадай от кого! От Клаудии и Томми Джи!
– Шутишь! Клаудиа придет ко мне сегодня вечером…
– Билеты привез водитель.
Похоже, персонал и посетители "Жан-Люка" уже знают, что мы с Массимо встречаемся. Появились общие клиенты, среди них – Клаудиа и Томми Джи, считавшие, что могут "заскочить" в любое, даже самое неурочное время.
– С чего это Клаудиа расщедрилась?
– Ш-ш-ш, может, хочет приятное сделать?
– Ну конечно! Значит, нас приглашают на ее парижскую квартиру?
– Да, на авеню Монтень. К сожалению, сама хозяйка приехать не сможет.
"Авеню Монтень" Массимо произнес с благоговейным трепетом, а мне это название не говорило решительно ничего. Я не то что в Европе, нигде, кроме Восточного побережья, не была.