- Слушай, я голодный страшно - я вообще не обедал сегодня. Давай поедим, ты мне потом расскажешь, что случилось. Давай ставь, что у тебя есть - а я пойду хоть пиджак сниму.
- Я ничего не готовила.
- О господи, все не слава богу. Ну давай - может, из морозилки что-нибудь поджарить быстренько. Или пельмени, или что. Ну, что-нибудь у нас есть? Я правда умираю.
- Сережа, подожди.
- С Ниной Петровной что-нибудь?
Нина Петровна это моя мама.
- Нет, все в порядке.
- С моими? А почему на работу не позвонила?!
- Нет. Сережа, сядь, пожалуйста. Я ничего не буду говорить, пока ты дергаешься. И не трогай меня.
- Ладно, сел. Что случилось?
- Я посмотрела твои кассеты.
- Какие кассеты?
- Те, которые были в пакете, за шкафом.
- Так…
Пауза была не слишком длинная.
- Ну, излишне говорить, что тебя никто не просил их трогать.
- Я знаю. Но я их нашла и посмотрела. Ничего уже не поделаешь.
- И что? Ты их посмотрела - положим, я сам виноват, нечего было оставлять - дальше что?
Я не думала о том, что будет дальше. Изначально я хотела задать только один вопрос "почему?" - но сейчас уже и не нужно было этого вопроса. Надо было вставать и куда-то уходить. Тут я вспомнила, что Светка в Германии, и мне стало плохо - потому что к маме я не хотела ехать ни в коем случае. А сидеть с ним на кухне и разговаривать, оставаться вдвоем, ложиться спать, вместе… У меня не было сил двигаться, но на все остальное сил не было тем более.
- Сережа, я сейчас пойду - а потом мы поговорим, если хочешь.
- Куда это ты пойдешь?
- Я разберусь.
- Никуда ты не пойдешь.
Я встала - и, как в каком-нибудь очень плохом фильме, он взял меня с силой за руку, надавил и посадил на место.
- Никуда ты не пойдешь, идти тебе некуда, сейчас десять часов вечера.
- Сережа, пусти меня, пожалуйста.
Наверное, надо было орать, рыдать, бить его по лицу и перестать называть Сережей - но не получалось. Как всегда называла, так и сейчас.
- Не пущу. Не валяй дурака. Я прекрасно знаю, что ты думаешь, что должна сейчас все это сказать, встать и уйти в ночь - гордо. Не надо этих спектаклей - можешь считать, что ты это все уже сделала. Я забыл эти кассеты, ты встала и ушла. Проехали. Каждый сделал все, что мог. Чего ты от меня сейчас хочешь?
- Я хочу уйти. Пусти, пожалуйста. Сережа, руку убери.
- Руку я уберу. А ты никуда не пойдешь. Давай разговаривать как взрослые люди.
Это тоже было из какого-то плохого фильма. Вообще, в такие минуты ты понимаешь, что ты персонаж - персонаж какой-то пьесы, и все слова за тебя написаны.
- Ты живешь в идеалистическом мире. В этом, как его, в кукольном доме! Ты понимаешь, что в жизни бывает много всего, что не вмещается в эту квартиру? Это-то ты хоть понимаешь?!
- Я понимаю. И я не хочу, чтобы ты мне сейчас что-то объяснял. Не надо. Мне сегодня хватит того, что я уже видела.
- И что же ты думаешь, ты видела? Ты ничего не понимаешь вообще, ты не знаешь мужчин и не знаешь жизни, я же знаю, что ни черта ты не понимаешь в мужчинах, в сексе, в…
- Сережа, у меня никого не было, кроме тебя, и все, что я знаю, я от тебя и по тебе знаю.
- Слушай, давай серьезно. Ты живешь за мной как за каменной стеной, я все обеспечиваю, за все плачу, я выполняю все твои желания, я работаю ради этого и я не собираюсь терять все это из-за того, что…
- Из-за чего? Что ты говоришь такое… Ты хочешь сказать, что я у тебя на содержании? Правда, на содержании. Просто я не хочу тебя видеть и жить с тобой не хочу. Какое это имеет отношение к содержанию?
- Самое прямое. Водка у нас есть?
- Нет.
- Тогда коньяк.
Достал из шкафа коньяк, налил себе и мне, выпил как водку, залпом - я пить не стала.
- Что ты сейчас хочешь доказать? Что ты вся в белом, а я в дерьме? Надо, чтоб я повалялся в ногах положенное время, просил прощенья, подарил букет роз, кольцо с брильянтом? Будет тебе букет роз, можешь не сомневаться. А прощения я просить не буду, потому что не за что. Я тебя не обижал, правил не нарушал, и ничего такого не делал, чтобы тебя затронуло - а то, что ты видела, это мое дело и тебя это не касается. Это моя жизнь, о которой ты ничего не знаешь.
- А моя? Это же и моя жизнь. У меня нет никакой другой жизни.
- Ну и сама виновата.
- А вот в этом ты прав.
И хотя я не пила коньяку, от разговора мне все-таки стало легче.
Действие, действие, прежде всего действие. Выпрямиться, оторваться и пойти к двери. На сей раз он поймал меня уже только в прихожей, когда я снимала с вешалки пальто. Зима, чертова зима, шесть месяцев зима, без сапог не убежишь.
- Ты не видела ничего, не знаешь ничего, в тебе все спит! Потому и детей не можешь родить, что спит! Тебе надо вставить по горло, чтоб ты завизжала, чтоб проняло тебя наконец, чтоб ты поняла, что это такое, по-настоящему, а не супружеский секс в теплой постельке! Выпороть бы тебя плетью как следует, чтобы знала, как это бывает и что такое мужчина!
- Сережа, пусти меня!!!
- А, заорала-таки наконец! Ты знаешь, кто тут главный? Ах, не знаешь? Ну что ты кусаешься, что? Все равно же ничего сделать не сможешь. Пошли в спальню, пошли. Отдеру тебя хорошенько, и будешь ты довольна и счастлива, и будешь примерной покорной женой, как и полагается, и не будешь задавать дурацких вопросов. И еще спасибо скажу, что завела меня - будет тебе подарочек, и не с одним брильянтом. В спальню не хочешь, на полу хочешь? На полу еще лучше, чтоб ты знала. И джинсы, джинсы еще никого не спасали, поняла?
Я выскочила в последний момент - вывернулась из-под него, бросилась к двери и стала открывать. Он поднялся, спокойно сделал четыре шага, очень спокойно и коротко ударил меня по лицу, два раза, тыльной стороной ладони, по обеим щекам. Я остановилась.
- Правильно. Стой где стоишь. Здесь не надо, туда поедем - там хорошо, там тебе понравится, без кастрюль и сковородок. Стой, стой, все равно не уйдешь.
Надел ботинки, куртку, проверил, лежит ли бумажник в кармане, взял шапку.
- Одевайся. Не хочешь - как хочешь, поедешь голая. Вот тебе твое пальто, держи - а сапоги не понадобятся, на руках понесу. Ну?
Сгреб в охапку, и действительно поднял, и уже перекинул через плечо, как мешок - но я обмякла и вывалилась, просто свалилась на пол, даже не специально, без усилии. Ударилась спиной о край тумбочки и осталась лежать, сжимая в руках пальто. Он постоял, посмотрел на меня еще какое-то время, потом подобрал свой портфель, положил в карман ключи, сказал "дура" и вышел.
ОТРЕ3ВЛЕНИЕ
Спала я на диване в гостиной - в спальню не пошла, осталась там, где просидела весь день - на то, что там был видик, телевизор, кассеты, мне было уже наплевать. То, что произошло, перекрыло все прежние впечатления. Бог с ними, с этими кассетами, я про них и не вспомнила. Выпила весь коньяк, который был в доме, из разных бутылок, выкурила сигарету из пачки, которую держали для гостей, даже радио включила, где кто-то кому-то рассказывал про тонкости семейных отношений - и выключила.
Проснулась рано - и поняла, что меня трясет и что у меня самое настоящее похмелье. Это было хорошо - когда не знаешь, что Делать со своим телом, ни о чем больше думать не можешь. Меня мутило, я несколько раз, шатаясь, прошла из комнаты в кухню, кухни в комнату, поставила чайник, налила себе чаю, немедленно вытошнила его и пошла набирать ванну.
Как хорошо, что у нас есть ванна. Как могут люди жить только с душем. Легла на дно, поджала ноги, стала ждать, когда вода доберется до лица, дождалась, дернулась, передвинулась выше, потом набрала воздуху и сползла вниз - пять, десять, пятнадцать - на восемнадцати не выдержала, выскочила. Все повторить. Продержалась до двадцати пяти. Еще раз. Нет, еще раз, кажется, не надо, хватит - больше я не могу. К этому я пока еще не готова.
Вылезла и пошла в спальню - полы теплые, окна заклеены, шторы задернуты, хоть всю жизнь голой ходи. Халат надела свой любимый, пушистый, как в праздник - я его по воскресеньям надеваю, когда Сережа дома. Кофе сварила настоящий, хотя я кофе практически не пью, только чай, фасоль зеленую достала из морозилки, поджарила, бекон поджарила - жаль, хлеба не было, хлеб еще позавчера кончился, а так бы был настоящий "континентальный" завтрак. Ела, пила, опять радио включила - там уже сводки происшествий, все ничего - выпить хотела, но не осталось, сделала еще чаю, достала варенья. Вроде и ничего не сделала - уже одиннадцать. Посуду вымыла, вытерла каждую чашку, расставила - прощалась.
Теперь надо собирать вещи. Хорошо, что собаку не завели - одно время я хотела. А так - руки развязаны, и никто не будет переживать.
Собрать я ничего почти не успела - только косметику, шампуни, гель для душа, щетки для волос и прочую бабскую муть сложила в сумку - это как-то проще было сметать с полок. Сергей позвонил на домашний - очень сухо поздоровался, очень сухо сказал, что квартиру я, разумеется, могу оставить себе, что на развод я могу подавать сама, если хочу, а ему некогда этим заниматься, он потом все подпишет.
- Но при одном условии. Кассеты ты отдашь мне - и не вздумай переписывать или говорить, что ты их сожгла или выбросила в мусоропровод - не поверю. Иначе - никакой квартиры, разведусь сам, как сочту нужным. Тебе это ничего не даст, а мне не нужны неприятности. И не надо звонить мне на работу и рассказывать всем, что у нас произошло - это никого не касается. Моим друзьям тоже звонить не надо, и вообще видеться с ними не надо - я сам все объясню. Денег от меня больше не жди - я не миллионер, квартира стоит достаточно. Я приеду завтра после работы - уложи мои костюмы, все галстуки, рубашки и обувь - больше ничего не нужно.
Значит, до завтра, по крайней мере, я остаюсь здесь.
Козероги настолько сдержанны, что их часто упрекают в равнодушии. Все подобрано, все на месте, дежурная улыбка, строгость и доброжелательность - робот, а не человек. Я так сдержанно, так неэмоционально реагирую - может быть, я действительно равнодушна, может быть, я на самом деле просто абсолютно холодна и мне все равно? Не знаю. Кто читал хоть самую популярную астрологическую книжечку, скажет, что под маской сдержанного Козерога всегда - буря страстей, скрытые желания, подавленные порывы. Да, пожалуй, даже и не подавленные. Нет, чтобы разбить, например, чашку - никто же не запрещает. Но даже сама с собой, в полном одиночестве, чашку я не разобью. А все остальное я подавляю еще сильнее.
Я привыкла ждать - вечера, утра, Сережиного возвращения с работы, воскресенья, поездки в Египет, похода в магазин. Сейчас я жду завтрашнего вечера.
Надо было бы кому-нибудь позвонить. Рассказать. Но некому. Светки нет, Боре звонить нельзя, я обещала, маме не хочу - в общем, у меня нет причин на нее за что-либо обижаться, но я понимаю, что ничего хорошего в данном случае ожидать не придется. Я почему-то почти уверена в том, что она скажет. Она скажет: "Ты сама виновата". И найдет тысячи причин. И будет права. И я вынуждена буду это признать - но только не сегодня. Ладно, в конце концов я привыкла никому не жаловаться - и сейчас не будем жаловаться. Не будем.
Можно пойти погулять. Можно почитать книжку. Можно посмотреть телевизор - нет, телевизор отставить. Книжку тоже отставить - не лезет. Можно сходить в бассейн, сегодня как раз мой день.
Бассейн - это тоже все-таки слишком, слишком много людей, я не железная. Остается заниматься делами. И до вечера я точно по списку упаковывала Сережины вещи. Два чемодана - аккуратно сложить, чтобы ничего не помялось, три сумки. Вечером оделась и пошла в магазин за хлебом. Долго думала что еще купить - коньяк, вино или водку. Купила водку - вино мы обычно пили по вечерам с Сережей, коньяк я пила вчера, и вкус его всегда будет напоминать об этой ночи - а водка продукт нейтральный, ее можно пить всегда и со всеми.
Рядом со мной какая-то женщина точно так же долго стояла у прилавка - думала. И чем дольше она думала, тем больше я склонялась к тому, чтобы набрать в грудь воздуху и сказать: "Пойдемте выпьем ко мне!" Это абсурдно - но казалось, что сейчас требуется именно абсурд. Позвать незнакомого человека к себе домой, пить с ним водку, рассказать все, как рассказывают людям, с которыми больше никогда не встретятся, или наоборот, найти столь необходимого сейчас собеседника, советчика, и, может быть, не на один вечер.
Но прежде чем думать об этом и планировать, нужно прежде понять, пойдет ли она? Ведь наверняка не пойдет, какой нормальный человек пойдет в гости к бабе, которую встретил в магазине у винно-водочного отдела? Мужик бы пошел, но женщине-то зачем - не бомжиха и не алкоголичка. А так хотелось, чтобы она вдруг сразу согласилась! Из области невозможного. Возможнее всего было выставить себя в дурацком свете - это тебя примут за алкоголичку, не сомневайся. Чуть старше меня, одета очень скромно, идет наверняка с работы - а детей, скорее всего, нет - мне кажется, женщины с детьми несут больше сумок с едой и не задерживаются так надолго в винно-водочном отделе. Замужем она или нет? Я совсем уже было настроилась на нее. Я постаралась стать Шерлоком Холмсом и попытаться все понять заранее - но тут она наконец выбрала.
Если бы она взяла водку, я бы к ней подошла. Но она взяла вино, полусладкое. И на этом все кончилось. Полусладкое - другой жанр. Нет, не сейчас, не в том дело - вообще. Полусладкое я бы по собственной инициативе пить никогда не стала. И закончим на этом, эксперимент провалился.
Дома я все-таки попыталась позвонить Светке. Вдруг она не уехала в свой Берлин, вдруг задержалась, вернулась? Тридцать секунд международного роуминга - она меня простит. "Свет, это я. Ты в Берлине?" - "Да. Что случилось?" Светка всегда прежде всего спрашивает: "Что случилось?" Атомная война, пожар, болезни, изнасилования, голодная смерть - от чего бежать спасать. Вот сейчас как раз пригодилась бы эта ее всегдашняя готовность спасать - но Берлин слишком далеко. "Ничего не случилось, все в порядке, я просто проверить хотела. Все, пока". - "Погоди, правда все в порядке?" - "Правда, правда, не трать деньги". - "Я тебе позвоню завтра, обязательно!" - "Да не надо, не надо, все хорошо. Все, отбой". И даже не спросила, как там она-то сама, все ли у нее… Я свинья.
Выпила немного водки, зажевала оливками, попыталась еще покурить - не лезет, недаром я все-таки не курю - послушала радио, приняла две таблетки чего-то снотворного, случайно завалявшегося - знаю, что с водкой плохо, но что поделать, так уснуть не получится, а напиваться я уже не хочу - и легла спать.
А утром заставила себя сделать недоделанную уборку, вымыла ванную, туалет, плиту, холодильник, вынесла мусор, все перетрясла и отправилась все-таки гулять. Холодно было, мороз, ветер, даром что конец февраля - но поняла, что если дома останусь, чашки, может, бить и не буду, а вот дверь в кухню, например, совершенно свободно головой пробью. И пошла, дрожа, в самое неподходящее место - на Болотную площадь, к "Ударнику" - откуда ни идти, все через мост.
В парке Репина все ветром выметено, даже снега нет, и ни одной лавочки, на мостике ступени обледенели, под мостиком скамьи каменные, в лед бутылки вмерзли, вороны бродят, каркают, жрать хотят, в переулке перед Третьяковкой как в трубе свищет, в литераторском доме на углу, где Маргарита стекла била, в подворотне подростки курят что-то подозрительное, мусорные баки зияют, компьютерный клуб кажет открытую черную пасть своего подвала - пусто, холодно, хорошо, что еще не темнеет, все-таки весна скоро.
Зашла в Третьяковку. Походила по вестибюлю, подошла к кассе, посмотрела в сторону гардероба - и ушла. Не захотела раздеваться, "надевать лицо", ходить мимо картин, сторониться людей. Согрелась чуть-чуть, и ладно. Во двор завернула, в компьютерный клуб спустилась - никогда не бывала в таких местах, но тут вот вспомнила, что ведь есть интернет, там нет людей, там ни с кем не надо разговаривать и "лицо" тоже особенно не потребуется - это тебе не интернет-кафе в Камергерском.
Заплатила двадцать рублей за полчаса прошла в дальний угол, шарахаясь от столов - всюду дети, в игры играют, перекрикиваются через весь зал, от компьютера к компьютеру: "Ну, ты, давай! Не тормози! Я же тебя сейчас!.. Иди налево!!!" Села, включила, еле-еле разобралась, где у них что - а куда теперь идти, не знаю. Полезла посмотреть, кто куда ходил: пара почтовых программ - но у меня даже электронного адреса своего до сих пор нет, полковнику никто не пишет - а дальше сплошь порносайты, интернет-магазины и чаты. Зашла в какой-то чат, хотела зарегистрироваться, но долго не могла придумать ник и пароль - плюнула. Нажала куда-то, попала на рекламный баннер с голыми телами - и закрыла разом все окна. Все, и тут не могу больше.
Домой добралась к восьми. Бежала уже почти - вдруг он приехал рано, решил, что я специально ушла, чтобы его не дожидаться. Впрочем, это, может быть, как раз было правильно. Это было бы правильно, но это мне в голову заранее не пришло, а теперь уже поздно переигрывать. Прибежала, Сережи, к счастью, еще не было, и поняла, что если я сейчас не поем - умру, со вчерашнего утра ничего не было, кроме водки. Поставила чайник, колбасу нарезала, сыр, чтоб ничего не готовить, чаю быстро выпила и пошла собирать последнее - документы.
Сложила в большой конверт все, что было в верхнем ящике, свои только оставила. Не удержалась - все посмотрела. Вот это и есть мой муж. Вот его послужной список, его продвижение по служебной лестнице, учеба, работы, фотографии. Одну, маленькую, три на четыре, от тех времен, когда мы с ним только познакомились, - оставила себе, на память. Потом из прихожей принесла свою сумочку, достала оттуда банковскую карточку - и положила сверху.
Он пришел как всегда, в десять, как будто ничего не случилось. Дверь только открыл своим ключом, не звонил. Наверное, тоже думал, что меня нет. Наверное, так и следовало сделать. Ведь не думает же он, что я собираюсь мириться или торговаться.
- Здравствуй.
- Здравствуй.
- Все собрала?
- Все.
Прошел в спальню, посмотрел на чемоданы, открыл сумки одну за другой, с презрением оттолкнул ту, в которой было белье: "Это не нужно". Потом в гостиную, к столу, к ящикам - документов там уже не было, я отдала ему заготовленный конверт. Проглядел бегло, заметил карточку.
- Благородная. Как всегда. Ну что ж…
Вынул из кармана ключи, протянул мне - как компенсация, что ли? Ты мне деньги, я тебе квартиру. Или в знак того, что беспокоить больше не будет? Все правильно.
- Кассеты верни.
Собственно, мог бы не спрашивать, пакет на столе лежал. Полез проверять - и, кажется, хотел даже вставить в кассетник и посмотреть, то ли там, что было раньше - но не стал. Просмотрел только внимательно обложки.
- Небось Николсона решила смотреть?
- Николсона.
- Ясно…