***
На следующее утро ее ждало новое испытание. Настя явилась на работу злая и невыспавшаяся, выпила крепкого кофе и стала прислушиваться, что творится в кабинете шефа. В кабинете была тишина. Прорва сидел за столом и рассматривал фотографию, на которой были изображены Люба Лобова и ее близнецы.
На днях Прорва решился заехать к Любе, старшей своей дочери. Напросившись в гости, он просидел за разговорами на кухне часа два – Люба показывала старые фотографии, одну из которых, стыдно сказать, он незаметно и "увел". Люба Прорве очень нравилась – приветливая, красивая. Умная и какая-то мудрая – в ее-то возрасте… Господи, ее можно было бы называть своей дочерью! А Петра и Павла – своими внуками, а скоро и внучка появится! Когда он уже собрался уходить, к Любе приехала мать. Они столкнулись с Татьяной в дверях. Как же она на него посмотрела – с ненавистью, наверно подумала, что он приехал навязываться в отцы! Эх, молодость, бездумная его молодость…
На обратном пути, зная, что Татьяны не было дома, Прорва заехал к Платону. Увидев его из-за забора хозяйничающим во дворе, Прорва крикнул:
– Платон, прости, что я тебя опять побеспокоил, но ты должен это знать.
Лобов подошел к калитке и усмехнулся:
– Ну?
– Речь идет о Насте. Будь с ней осторожнее.
– Это дела семейные, сам как-нибудь разберусь.
– Хочу, чтобы ты знал: она предлагала мне твою землю.
– Что? Что ты сказал? – прищурился Лобов.
– Мне очень жаль, Платон. Но это правда.
Лобов задумался, почесал в затылке, в упор спросил:
– Почему это ты решил мне об этом сказать?
– Если Михаил женится на вашей Лике, мы будем одной семьей. Мне бы хотелось, чтобы она продолжала держаться дружно, вместе. Может, я хоть частично исправлю свои ошибки.
Вот такой был недавно разговор с Платоном. За воспоминаниями Прорва не заметил, как в кабинет вошла эта самая Настя.
– Я не слышал стука, – строго сказал он и быстро спрятал фотографию.
– Простите, я думала…
– Вы неправильно думали. В чем дело?
– Дело в том… что скоро у меня будет доступ к этой воде. И я сразу подпишу разрешение на эксплуатацию источника. Я знаю, что без этого фабрика не может работать в полную силу…
– Меня это уже не интересует. Ни вода, ни фабрика. А более всего – дела с вами.
– Вы не верите, что у меня все получится? – спросила Настя.
– Верю, что вы все сделаете, чтобы выцарапать этот сад у Лобовых. Но я не хочу иметь дело с вами.
Настя даже позеленела от злости, сделала последнюю попытку убедить шефа:
– Разлив воды может заинтересовать не только вас… Я все равно сделаю это. Вам же хуже!
– Мне вас жаль… Мне вам нечего больше сказать. Хотя последнее – вы уволены!
– А на это вы права не имеете, – усмехнулась она. – В России еще существуют законы…
Вы их изучали в том учебном заведении, которое окончили? Тогда, может, скажете, что говорит закон о поддельных документах? Мы друг друга понимаем? Думали, что умнее всех? Ошибаетесь! А теперь покиньте мой кабинет и мою фирму!
Настя была в шоке. Прорва выпроводил ее за дверь.
***
Проснулась Настя и не поняла, где она?
– Как в старые добрые детдомовские времена… – услышала она голос Оли. – Опять вместе!
– Нашла тоже добрые времена… – хмуро отозвалась Настя. Спала она у подруги на диване. – Почему меня не будишь?
– А какие у тебя дела?
Тут раздался телефонный звонок – звонил Ярослав. Оля ответила, как было условлено, что не знает, где Настя.
– Почему ты не хочешь с ним говорить?
– Потому. Надо мне теперь во всем разобраться. Устала я…
– Ты спала плохо. Кричала во сне. Видишь, как вышло: хотела Лобовых наказать, а наказала сама себя, – Оля подсела к ней на диван. – И что теперь? Жилья нет, работы нет, ничего.
– Последнее слово еще не сказано! Как мои родители в машине горели, я никогда не забуду. Они мне за все заплатят!
– Ну вот что! – прекратила неприятный разговор Оля. – Поживешь у меня, пока утрясется… Пока мозги не вылечишь!
Настя вскочила с дивана, выхватила у Оли свою сумку, крикнула:
– Я сама решу, как мне быть! – потом она что-то вспомнила, стала рыться в сумке. – Мой дневник! Он остался у них, там фотографии родителей, вся моя жизнь… Оля, его надо забрать, понимаешь? Во что бы то ни стало, – лицо Насти сделалось растерянным и испуганным.
– Да они тебя на порог не пустят!
Лобовы несколько дней переживали предательство Насти, ни о чем другом говорить не могли. И чем больше говорили, тем горше становилось. Татьяна не могла понять, как это – жить с людьми, хлеб есть, а за спиной козни строить…
– Я ведь ей верила, как дочке, мне казалось, что мы друг к другу привязались, а она притворялась, – она заплакала. – За что она с нами так? Я не понимаю, не понимаю…
Лобов налил в стакан воды, подал супруге:
– Ну, будет, мать… Я этого не люблю…
В то время, как Лобов успокаивал жену, Настя незамеченной вошла в бывшую свою комнату отдельным входом. Прислушалась – тихо. Тогда она встала на колени перед шкафом и стала откручивать его дно, но успела свернуть только один шуруп… В комнату вошел Лобов и застыл на пороге как вкопанный.
– Что ты здесь забыла? – громко сказал он.
Застигнутая врасплох Настя быстро закрыла шкаф.
– Разжиться чем захотела? – он измерил ее подозрительным взглядом. – Воровка!
– Вы не смеете так со мной обращаться! Я у вас ничего не украла!
– Ты покой у нас украла и доверие к людям. А сын наш вообще у тебя не в счет!
– Я Лене не изменила, он напридумывал сам себе. И вас накрутил!
Настя попыталась выйти из комнаты, но Лобов остановил:
– Мы еще не закончили! – рявкнул он, привлекая внимание домашних.
Леня с мамой Таней побежали наверх.
– Вы мне еще скажите, что все потому, что она детдомовская, – обратился он к ним. – Да из детского дома сколько порядочных людей вышло! А вот ты, – Лобов указал пальцем на Настю, – ты никогда не узнаешь и не поймешь, что семья – это главное. Мы приняли тебя, а ты… ты… Гадюка! – Он начал задыхаться.
– Отец, успокойся, слышишь? – испугалась за мужа Татьяна. – Ну ее! Пусть идет!
– Не вам судить меня! – разрыдалась Настя. – Вы еще мне заплатите… за все обиды! Наплачетесь еще! – и выбежала из комнаты.
– Настя! – крикнул Леня и кинулся было за ней. Но отец остановил.
– Пусть, пусть! Забудь ее, сынок, – осел на кровать Лобов. – Так будет лучше!
– Да что лучше-то! – сжал в кулаки руки Леня. – Она такое может натворить!
– Леня, только за руль не садись! – умоляла мама Таня. – Ты же выпивши.
Настя уже не владела собой. Она забежала к Оле в подсобку, заняла у нее двести рублей, сказав с ненавистью:
– Они еще пожалеют… Слезами умоются! Они разрушили мою жизнь, я разрушу их! – и как вихрь унеслась неведомо куда.
***
Тем же вечером все узнали, какую месть придумала Настя. Она съездила в Ковригин и объявила Любе, что ее настоящий отец – Вадим Борисович Прорва. Протрезвевший Леня всего лишь на каких-то полчаса разминулся с Настей и застал в квартире Жилкиных одного Гришу, в задумчивости сидевшего на кухне. На столе лежал поднос с разбросанными лекарствами. Увидев Леню, вошедшего в незапертую дверь, Гриша вымолвил:
– Твоя ч-чертова жена! Откуда ты ее только выкопал!
– Где Люба?
– Люба уехала к родителям…
Леня развернулся и поехал обратно в Бережки. Люба уже вошла в дом и с порога, почти в истерике, крикнула сидевшим на кухне за ужином родителям:
– Это правда? Я хочу знать, это правда, что Вадим Прорва – мой отец?
Ошеломленные Лобовы потеряли дар речи.
– Мама! Скажи мне, это правда?
Она не отвечала.
– Значит, правда…– решила Люба и опустилась по стене на пол.
В этот момент и вошел Леня, увидел беспомощную сестру, родителей…
– Леня! – воскликнула мама Таня, не в состоянии двинуться с места. – Люба…
Леня помог Любе подняться, и она зарыдала у него на плече. Он стал гладить ее по спине, потом осторожно довел до стула, усадил.
– Я поеду, – сказала Люба.
Тут опомнилась и мама Таня, она подошла к дочери и опустилась около на нее на колени:
– Доченька, ты не можешь ехать в таком состоянии. Мы тебя не отпустим.
Люба поднялась со стула и медленно пошла к выходу.
– Люба… Так нельзя, давай спокойно поговорим. Нельзя же вот так разойтись! – мама Таня тоже поднялась, подошла к Любе.
– Мама… – отстранилась она от матери. – У меня все внутри перевернулось, а ты говоришь – спокойно. Всю жизнь меня обманывали…
– Мы тебя понимаем, – подошел к дочке и Лобов. – Но ты тоже нас пойми, Любонька.
– Я бы поняла, если бы узнала все от вас. Зачем вы скрывали это от меня? В молодости – еще можно понять. Но теперь, когда он приехал… когда мы с ним знакомы… Чего вы боялись, почему молчали?
– А он молодец, да… Не испугался, сказал, – выдавил из себя Лобов.
– Кто он? – переспросила Люба.
– Прорва…
– При чем здесь Прорва? Настя мне сказала…
Что было дальше, Люба не знала – за ней приехал Гриша. Супруги Жилкины больше ни на минуту не задержались…
После отъезда Любы на кухне Лобовых воцарилась мертвая тишина.
– Неужели мы потеряли дочь? – тяжело вздохнула мама Таня.
– Ты-то ничего не потеряла, ты ее мать…
Татьяна подошла к мужу, крепко прижалась к нему и твердо сказала:
– А ты– отец!
Супруги Лобовы провели еще одну бессонную ночь. Утром Платон уехал по делам, а Татьяна, у которой на душе кошки скребли, решила поехать к Прорве – выяснить, каким образом Настя смогла узнать про него? Но более всего ей хотелось узнать, как бы он повел себя в подобной ситуации? На главный вопрос ответа не было: Прорва сам не понимал, где произошла утечка информации. Потом он стал жаловаться Татьяне:
– Как нелепо сложилась жизнь… Зря я вернулся. Никому это счастья не принесло…
– Да, – согласилась она. – Люба теперь не может нам простить, что мы не сказали ей правду. Как бы мы сказали эту правду, да и в чем правда?
– Мне тоже нелегко, поверь, – невпопад сказал Прорва.
– Тебе нелегко? – она повысила голос. – Да ты хоть раз спросил себя в этой своей Канаде, что делает твой ребенок?
– Таня, я же не знал, мне и в голову не приходило… Я только знал, что ты вышла за Платона.
– Чего ты не знал, когда я тебе русским языком объяснила, что будет ребенок, – возмутилась она.
– Я не думал, что ты его оставишь, понимаешь? – выражение лица Прорвы стало жалким.
– И ты мог подумать, что я возьму на душу этот грех, загублю ребенка? Господи! Ты отец-убийца! Как же я этого не разглядела? Уезжай скорее, от тебя только беды!
– Прости меня, Таня, – опустил голову Прорва. – Опоздал я с раскаянием, но… прости!
– Я тебя давно не виню, – смягчилась она. – Бог тебе судья.
***
Великое дело – покаяние. До Прорвы лишь спустя сорок лет дошло, что он действительно отец-убийца. Он не убил, но хотел этого. Читал он заповеди Божий, но как-то поверх строк, до сути-то никогда не добирался. Десятая заповедь гласила: "Не возжелай…", то есть не только не убивай, не воруй, не прелюбодействуй, но даже и не думай об этом, не желай этого, иначе – грех наказуемый. Вот что он, приехав в родные места, вдруг по-настоящему открыл. Когда он сказал Татьяне: "Прости меня…", в душе у него произошел настоящий переворот. Стало совершенно ясно, почему вся его материально благополучная жизнь никогда не была по-настоящему счастливой и подготовила ему печальный итог – нелюбовь, непонимание, раздоры с ближними. Как ни странно, на душе от этого открытия стало легче… Прорва решился ехать к Любе – покаяться и перед ней.
Люба была на седьмом месяце, и с каждым днем ей становилось тяжелее носить под сердцем свое драгоценное дитя. Тем более что сердце теперь болело от неожиданного открытия… Она уже легла, когда раздался звонок в дверь, и Гриша пошел открывать. На пороге стоял Прорва. Он вежливо представился, извинился и попросил встречи с Любой. Гриша не ожидал, что новоявленный отец Любы окажется таким красивым, крупным, импозантным. В голове сразу мелькнуло: так вот каких породистых кровей его красивая жена… Гриша сказал, что Люба просила ее не беспокоить.
– Видите ли, я уезжаю… Совсем, – печально произнес Прорва. – И перед отъездом хотел сказать ей буквально несколько слов…
В коридор вышла сама Люба и пригласила Прорву зайти:
– Проходите, пожалуйста! Гриша, все нормально. Хорошо, что вы пришли, а то я не знала, как вам это вернуть, – она протянула Прорве коробочку.
Эту коробочку с золотыми часами и бриллиантовыми украшениями несколько дней назад, в день рождения Любы, принес курьер – от неизвестного. Жилкины долго не могли догадаться, кто бы это мог быть. Гриша даже приревновал к Аскольду, но когда ювелир оценил подарок в десять тысяч долларов, подозрение на Аскольда само собой отпало. Теперь стало ясно, что подарок был от Прорвы.
– Люба…
– Заберите это, пожалуйста!
Прорва отрицательно помотал головой, тогда Люба поставила коробочку на тумбочку.
– Вы не хотели, чтобы я появилась на свет, и меня нет для вас, понимаете? – жестко сказала она. – Решили откупиться, да?
– Люба, девочка моя! Не так… – подыскивал слова Прорва.
– Я не ваша девочка!
– Люба, постарайся меня понять. Когда я узнал, что я – твой отец…
– Мой отец – Платон Глебович Лобов. Меня зовут Любовь Платоновна, и никакие новые обстоятельства этого не изменят.
– Я понимаю. Вот поэтому я и решил уехать. Я никому не объяснял почему, даже сыну, только тебе объясню… Я решил уехать, потому что мне нет места в этой вашей жизни.
– Правильно решили, – согласилась Люба.
– Может быть, мы с тобой больше никогда не увидимся…
– Так будет лучше для всех! – по живому резала она.
– Но послушай… Ты можешь… Я могу надеяться, что ты меня простила?
– Хочется уехать с чистой совестью? Появились тут через сорок лет, перевернули мою жизнь… – Люба разнервничалась.
– Но не я же тебе это сказал, я бы не посмел! – оправдывался Прорва.
Люба вдруг схватилась за живот, опустилась на табуретку, проговорила:
– Гриша, вызывай "Скорую"…