***
В больницу ее отвезли на машине Прорвы. У Любы случились преждевременные роды. Она родила девочку весом семьсот граммов. Младенец был живой, но врачи оценивали его шансы на жизнь очень невысоко. Люба надеялась до последнего. Несколько раз приезжал Прорва, пытался перевести дочь в хорошую больницу, предлагал деньги… В палату к Любе он не решился зайти.
Лобовы-старшие, узнав о несчастье, первых два дня находились также в нерешительности – навещать или не навещать, опасались нервного срыва Любы. Потом мама Таня не выдержала и повезла роженице куриный бульон. Но родственников все равно целую неделю к ней не пускали. Первым, конечно, попал в палату Гриша. Люба была вроде как не в себе, говорила только о новорожденной девочке, которую, как оказалось, ей так ни разу и не принесли. И Гриша не знал, как сказать жене, что ребенок умер. Сообщил врач, и тогда Люба впала в еще большее уныние, перестала разговаривать…
Мама Таня у себя в Бережках вечерами стояла на коленях перед иконой, молилась, как могла, чтобы Господь помиловал ее дочь.
И кризис миновал. Заслуженный медработник Люба Жилкина, которую привыкли видеть в больнице всегда подтянутой, уравновешенной и приветливой, посмотрела на себя со стороны. И тогда, пересилив свое горе, она прониклась жалостью ко всем, кто ее любил и потому – страдал. Люба заметила, как осунулся и похудел Гриша, разрываясь между нею и больной матерью, и поняла, что больше не может оставаться причиной горя любящих ее сердец. Затаив материнскую скорбь об умершем младенце, Люба, к общей радости, начала разговаривать с посетителями. Она всем все простила. Когда пришла Лариса, Люба затронула болезненную для сестры тему. Не зная, как начать, Люба сказала ей просто:
– Ларисочка, пока не поздно, скажи сыну все. Глеб должен знать, что его отец жив.
– Я думала, – с готовностью отозвалась сестра. – Но как я скажу ему? И что мне ответить, когда он спросит, почему я всю жизнь скрывала от него правду об отце?
– Это неважно! – убежденно сказала Люба. – Пусть он узнает правду от тебя, а не так, как получилось у меня… Пока он еще может понять и простить, понимаешь? Простить… Если бы мама рассказала мне раньше, всего этого не случилось бы. И моя доченька, моя малышка… – Любин голос задрожал, и она сделала знак, чтобы Лариса уходила.
С утра Люба заговорила с врачом о выписке, тот долго не соглашался, но наконец сказал:
– Ну, хорошо, только через неделю ко мне на осмотр. В обязательном порядке. Сегодня подготовлю документы, завтра можете отправляться тихим ходом.
Вещи при выписке Любе принесла пожилая медсестра, Вера Никитична, которая присутствовала при родах подавляющего большинства ковригинских женщин. Про нее говорили, что она сама крестит младенцев, которые были не состоянии надолго задержаться в этом мире. Люба поняла, что добрая медсестра неспроста явилась к ней в палату и со слезами на глазах спросила:
– Теть Вер… ты видела мою доченьку?
– Любашенька, ты же слышала, врач сказал: с таким пороком сердца она долго не жила бы… – ответила та.
– Сколько ни есть – все были бы ее…
– Ты себе этим душу не береди. Думай так: воля Господня и ангелочек твой уже в раю, на земле мучиться не будет. А что ангелочек – верь. Я таких обычно сама крещу страха ради смертного, а твоя доченька священнического крещения удостоилась. Как раз батюшку вызывали соборовать тут одну после тяжелых родов… Ну, он и младенчика твоего окрестил. И имя ей дали: Любовь. Знаешь, что скажу: это кто-то в твоем роду за тебя сильно молился. Ну дай бог тебе здоровья!
Не сдерживая слез, Люба обняла пожилую медсестру и на какое-то мгновение ей открылась невероятная глубина истины, что у Бога все живы. И доченька ее семимесячная Любушка жива – только не на земле, а на небе.
***
Люба попросила, чтобы за ней в больницу приехали Леня и Лариса. Лариса по такому случаю отпросилась с работы на целый день, забрать из школы и посидеть с Глебом попросила Менделеева.
Леня приехал весь нервный, но причины никому не сообщал. Сестры и так знали – переживает измену Насти. Петр и Павел встретили мать с нескрываемой радостью, угостили всех борщом, сваренным под руководством бабушки Натальи. Ничего борщец получился, вкусный…
Люба была еще слаба и прилегла на кровать, но просила Ларису посидеть с ней. Леня больше не мог держать за зубами своей тайны, он отозвал Ларису в коридор и торопливо сказал:
– Лариса, Настя знает про Глеба… что его отец – Герман.
– Откуда? – на лице сестры изобразился ужас.
– Оттуда, что я дурак! Сам сказал ей. То есть сначала она где-то услышала, может, подслушивала… это она может. А потом завела разговор – не прямо, а так издалека.
В коридоре появился Гриша, разыскивая младших Лобовых. Леня переключился на него, с чувством проговорил:
– Гриша, прости меня за Любу.
– Оставь, ты тут ни при чем…
– Если бы не я, не было никакой Насти. И все было бы как раньше! Зачем я поперся в это кафе?!
Лариса, думая о своем, вдруг сказала:
– Сейчас главное – опередить ее. Чтобы она не успела добраться до Глеба.
– Кто? – не понял Гриша.
– Гриша, пойдем к Любе, – взял его за руку Леня и увел в комнату.
Лариса набирала номер на мобильнике уж; третий раз.
– Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы он ответил!
Наконец, Менделеев вышел на связь, сказал, что все в порядке: Глеба из школы привез домой и оставил с соседкой.
– Почему с соседкой? – чуть не плакала Лариса. – Я же просила… Олег! Что там за шум у тебя, ты в ресторане?
– Лара, все хорошо, я с клиентом… – и он отключился.
Она снова стала набирать его номер, безрезультатно. Через несколько минут Менделеев позвонил сам – из тихого места:
– Лара, я не мог говорить, понимаешь? Серьезные клиенты. Я уже еду к Глебу, не волнуйся…
– Я прошу тебя, никому не открывай дверь!
В действительности Менделеев сидел в казино, всю ночь и до сих пор – с перерывом на школу – фортуна была на его стороне. Но надо было вовремя остановиться. Ее звонок был сигналом. Он вышел из игры, поменял фишки на деньги – оказалось семь тысяч баксов, накупил всяких вкусностей, забрал у знакомой киоскерши сегодняшнюю прессу и вернулся к Глебу, отпустив соседку.
– Уроки выучил? – спросил Менделеев, выгружая пирожные на большую тарелку.
Чуть-чуть осталось. С этой Варварой Ерундисовной так трудно, она, понимаешь, как ребенок – от сериалов оторваться не может. Эта Нудисовна ест и спит за телевизором. Даже не покормила, я ее чаем поил, хоть обратила на меня внимание, – затараторил Глеб. – Ты какой-то уставший, Олег!
– Да-да-да, – рассеянно отозвался Менделеев. – Давай, иди доделай, а потом мы с тобой по-по-по…
– По-поговорим, – подхватил Глеб.
– Нет, по-по…
– По-поедим!
– По-посмотрим!
Глеб думал, что Олег дурачится, но тот, что называется, лыка не вязал – от усталости. И как только мальчик ушел в свою комнату, Менделеев, бросив принесенные газеты на пол, заснул на диване.
Через полчаса Глеб радостно воскликнул:
– Олег, я все сделал, давай все-таки по-по-поговорим!
Менделеев сладко спал. Глеб решил, что даст ему поспать еще полчасика, а пока принялся собирать с пола газеты. В каком-то еженедельнике он вдруг увидел свою фотографию, вернее, он с мамой стоял на крыльце школы. Глеб хотел разбудить Менделеева, но пожалел, стал читать заголовок: "Сын замминистра видел отца только по телевизору". Под заголовком была и другая фотография – мама во дворе их дома разговаривала с каким-то мужчиной. Мужчину Глеб сразу узнал – это был тот красивый мужчина, который приходил к ним как-то вечером.
***
Поздно вечером Лариса вернулась домой, тогда и обнаружили пропажу Глеба. Менделеев ничего вразумительного сказать не мог, потому что "задремал". Обзвонили друзей, соседей, больницы и морги – безрезультатно. Не хотелось волновать родителей, но ночью пришлось позвонить и в Бережки. Там Глеба тоже не было.
Лариса просидела всю ночь на диване, не смыкая заплаканных глаз. Менделеев сидел рядом и утешал:
– Ничего не случится, слышишь? С Глебом все будет в порядке, я уверен, – но сам чувствовал себя отвратительно, не в состоянии понять, что толкнуло мальчика на побег.
– Он не мог уйти просто так, – повторяла Лариса. – Должна быть какая-то причина. Вы не ругались?
– Да нет же!
– Олег, ты уверен, что Настя не звонила?
– Никто не звонил, никто не– приходил, – отвечал Менделеев, хотя был в этом совсем не уверен.
Он проклинал себя за казино и сто раз уже давал себе клятву, что если Глеб найдется, туда больше – ни ногой. А если не найдется… Это будет конец.
– Почему же он ушел? – ныла Лариса. – И почему ты позволил ему уйти? – она перешла на крик.
Сорвался и Менделеев:
– А он у меня спрашивал? Пошел в свою комнату доделать уроки… Откуда я знал?
Потом она просила у него прощения за крик, а он – у нее.
– Я все время себя виню, – искренне говорил Олег, недоговаривая, в чем его вина.
Лариса отвечала, что он не виноват, наоборот, это она…
***
Рано утром после прокуренной ночи Менделеев вышел прогуляться и подышать свежим воздухом и разговорился с соседкой с первого этажа, которая вышла погулять с собачкой, Пусиком. Та и рассказала, что после десяти вечера видела, как Глеб спускался по лестнице – а она как раз с Пусиком возвращалась с вечерней прогулки и спросила Глеба, куда, мол, собрался, на ночь глядя?
– А он сказал: иду к папе. Ну, я думала, что этот папа ждет его на улице. Хотя сейчас думаю, какой такой папа?
Папы-то нет… – пожала плечами соседка. – А вы Ларисе кто будете?
– Адвокат, – ответил Менделеев.
Услышав эту новость, Лариса испугалась так, будто узнала о смерти сына.
– Значит, надо позвонить ему… – это решение далось ей с невероятным трудом.
Герман явился через полчаса. Выслушав сбивчивый рассказ об обстоятельствах исчезновения Глеба, он жестко сказал:
– Город переверну… – и тут же принялся звонить по своим секретным телефонам, употребляя самые серьезные слова и выражения, связанные с ОМОНом, группой захвата и ФСБ.
Конев энергично ходил по квартире со своим мобильником, и пока он говорил, Лариса неотрывно смотрела на него с надеждой. Менделеев же следил за Ларисой, все более чувствуя,, что много потеряет в ее глазах, когда этот… хмырь разыщет Глеба. А Конев уже в открытую называл сына Ларисы своим.
– Знаю, что делаете все возможное, – говорил он по телефону. – А ты сделай невозможное, поставь всех на уши! Саша, ты знаешь: Конев никогда не бывает в долгу, да… Речь идет о моем единственном сыне.
Потом замминистра вдруг стукнул себя мобильником по лбу и сказал Ларисе:
– Он же меня в министерство поехал разыскивать! – после этого набрал новый номер. – Конев говорит. Кто это?.. Николай, быстро возьми несколько человек из охраны, посмотрите везде: в бюро пропусков, при входе, вокруг министерства… Мальчик, зовут Глебом, восемь лет, худенький… В чем одет?.. Никто не знает. Это мой сын. Если найдешь, сразу звони. Скажи ему, что папа уже едет! Кто ищет?.. Не до него сейчас…
– Что? – с надеждой спросила Лариса Германа. – Есть надежда?..
Все друг друга ищут: Глеб – меня, я – Глеба, министр – меня, – подошел к ней Герман, заслонив от Менделеева.
– Может быть, поедешь, если министр ищет? – чуть не плача сказала Лариса.
– Я тебя умоляю: министров этих – пруд пруди, а сын один.
***
И все же Коневу пришлось уехать на работу. Менделеев остался с Ларисой. Они сидели молча на диване, понимая, что ничего большего сделать не смогут. Звонили родители из Бережков, рвались приехать, но Лариса отговорила.
Потом был один страшный звонок. Сообщили, что в Москве-реке выловили тело мальчика, приметы сходились. Лариса собралась ехать, запретив Менделееву сопровождать ее: вдруг вернется Глеб, а в квартире никого нет… Ее не было два часа. Вернулась без кровинки на лице, опустилась омертвевшим телом на стул и сказала:
– У него шнурки были развязаны. У Глеба всегда шнурки развязываются… – она тихо заплакала. – Это мог быть Глеб… Как подумаю, что у того мальчика где-то есть мать… которая думает, что он еще жив…
Менделеев подошел сзади, сжал ее плечи… Раздался звонок, она схватила трубку:
– Да, мама… Пока ничего нового… конечно, сразу позвоню… мамочка, не плачь, ну пожалуйста…
Как только она положила телефонную трубку, раздался новый звонок, Лариса снова схватила трубку, но вдруг поняла, что это был звонок в дверь.
Менделеев сообразил быстрее и побежал открывать. Через секунду в комнату вошел Глеб и настороженно посмотрел на маму. Не веря своим глазам, Лариса поднялась со стула, и они обнялись… На них смотрели два взрослых мужчины, которые думали об одном: как дороги им эта женщина и этот мальчик.
– Мамочка… – заплакал Глеб. – Прости меня… прости, прости! Но я нашел папу.
Потом мужчины ушли, оставив мать с сыном наедине, которые, обнявшись, молча сидели на диване. Глеб чувствовал свою вину, но и мама все-таки была неправа…
– Где же ты был, Глебушка? – спросила наконец Лариса.
– Не знаю… Вернее, я ездил на метро и не знал, где выходить. А потом поезд ушел в туннель и выключили свет…
– Господи! – вздыхала она. – Как же ты не боялся?
– Я боялся… Я заснул, мам. А как Робинзон Крузо? Ему тоже было страшно, я так думал, что я – это он на необитаемом острове… А потом проснулся, потом поезд вышел из туннеля. Стали заходить люди. Я спросил у одного дяденьки, где министерство финансов. Он мне сказал, на какой остановке выходить… Ты говорила, что врать нехорошо, а сама…
– Понимаешь, Глеб, в жизни все не так просто, как хотелось бы… Иногда ложь бывает… не то чтобы лучше правды, но не такая обидная, – подбирая слова, ответила Лариса.
– А почему ты не поехала с папой за границу?
– Понимаешь, я была почему-то уверена, что он никогда не вернется, и не хотела, чтобы ты скучал по отцу, которого никогда не видел.
– Ты же знаешь, что я все равно скучал. А когда я был еще в твоем животе, он меня любил? Ждал, когда я родюсь… рожусь?
– Конечно, ждал, – соврала Лариса. – Может, не так сильно, как я.
– А когда папа вернулся, почему ты мне не сказала?
– Боялась. Чем дольше обманываешь, тем страшнее сказать правду.
– Мам, а теперь, когда у меня есть папа, Олег будет к нам приходить?
– Только если ты захочешь, милый.
– Но он же хороший? Пусть он приходит… если, конечно, папа не будет обижаться, а?
Глава 9
ПЕРЕМЕНА УЧАСТИЯ
Михаил Прорва перечитал "Ромео и Джульетту" сначала на языке оригинала, потом – на русском. Впечатлило вдвойне:
Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас события, Ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролития. Друг друга любят дети главарей, но им судьба подстраивает козни. И гибель их у гробовых дверей кладет конец непримиримой розни…
Он и представить не мог, что в ближнем Подмосковье разыграется почти шекспировская трагедия с выяснением тайны истинного отцовства и смертью невинного младенца. Михаил еще не понимал, как повлияет на его жизнь факт появления у него родной сестры Любови, которая, в свою очередь, была сестрой его возлюбленной Джульетты, то есть Лики. В английской трагедии об этом не сказано ни слова…
А случилось так, что отцы враждующих семейств после пережитого несчастья как будто опомнились и перестали открыто враждовать. Лобов и Прорва, конечно, не кинулись друг другу в объятья, но оба признали любовь Лики и Михаила.
Вадим Прорва вручил сыну дорогое кольцо, которое "сам выбрал для Лики".
– Приятно радовать женщину, – сказал Прорва-старший младшему. – И отец Лики этот подарок оценит.
– Вот уж не знаю, как он это оценит… – возразил Михаил.
– Оценит. И запомни: за любовь надо бороться, сынок. Она, знаешь ли, в жизни не так часто случается…
Ближе к вечеру Прорва-младший пришел к дому Лики и, увидев из-за забора Лобова, крикнул ему:
– Добрый вечер. Платон Глебович, вы должны меня выслушать!
– Ничего я тебе не должен, – пробормотал Лобов себе под нос.
– Я не уйду отсюда, пока мы не поговорим.
– Это как тебе угодно, – усмехнулся Лобов, продолжая мести двор. Потом бросил свою метлу и подошел к калитке. – Вот ненавижу, когда смотрят под руку. Давай говори, только коротко.
– Я хочу жениться на Лике.
– Тогда и я коротко. Не согласен. Точка.
– Я пришел с вами говорить, потому что знаю, как Лике важно ваше мнение. Но если вы так – то знайте, я все равно на ней женюсь. Потому что люблю ее, – объявил Михаил и пошел прочь.
Лобов подождал, пока он сделает с десяток шагов, и крикнул вслед:
– Эй, погоди! Почему я должен тебе верить?
Младший Прорва вернулся назад и объяснил:
– Потому что я даю честное слово, что у меня никогда не было в отношении Лики дурных намерений.
– Слово даешь?
– Даю честное слово!
Лобов помолчал, почесал затылок и сдался:
– У нас ужин обычно в семь. Если хочешь, приходи.
Было около восьми, но Лобов почему-то не давал команды садиться за стол.
– Платон, неужели не проголодался? – не выдержала Татьяна. – Или ты ждешь кого?
– Михаила пригласил, – после небольшой паузы ответил Лобов.
– Какого Михаила? – удивилась она.
– Прорву, какого же еще!
– После всего того, что произошло?
– Я так решил, и все! Сын за отца не отвечает. Что мы, не люди, что ли? Михаил придет делать Лике предложение.
– Господи, – засуетилась Татьяна. – Что же ты молчал? А Лика-то знает?
Услышав лай собаки во дворе, Лобов закричал:
– Лика, Леня! Спускайтесь к столу!
Брат и сестра одновременно вышли из своих комнат и увидели, что внизу, в прихожей, стоит Михаил с букетом цветов.
– Будет разборка, – вздохнул Леня.
Лика сбежала вниз по лестнице и застыла рядом с Михаилом, готовая защищать его от отцовских нападок. Но Лобов вдруг от волнения грубовато сказал:
– Ну что ты стоишь, как пень, язык проглотил? Что хотел сказать? – и подтолкнул младшего Прорву к дочери.
Михаил протянул ей букет:
– Лика… я не очень знаю, как это положено делать в России, но позволь мне сделать тебе… назвать тебя своей невестой.
Лика радостно засмеялась, взяла букет:
– Конечно! Я принимаю твое предложение! – Лика кинулась отцу на шею. – Ну, папка, ну ты и конспиратор!
– И когда вы все тут успели сговориться? – промокнула полотенцем слезу Татьяна.
Вся церемония происходила в прихожей, а тут и Гагарин с улицы вошел и нетвердым голосом заявил: