Пина делает все, чтобы помочь хозяйке, кладет припарки из целебных растений на горящую огнем кожу, но боль раздирает ее тело. Сейчас единственное желание, единственная потребность Луизы – оказаться в руках Сантоса. Но что, если этого больше никогда не случится? Мысль о том, что Сантос уплывает от нее прочь на своей белой шхуне, терзает ее сильнее боли. Лучше умереть, чем никогда больше с ним не увидеться.
Валентина
Она приподнимается и садится на кровати под балдахином, как сказочная принцесса, проснувшаяся после долгого сна. Веки тяжелы, а темнота вокруг поблескивает искорками, словно вокруг летают светлячки. Полог задернут, и она как будто находится на бархатном острове. Валентина отдергивает полог, вокруг нее бушуют волны Бархатной Преисподней. Она встает с кровати, покачиваясь, словно мягкий ковер под босыми ногами может в любой миг поглотить ее. Она осматривается в поисках одежды, но ни чулок, ни корсета не видно. Платье, висевшее на стуле, тоже исчезло. Но сейчас это не важно. После того, что произошло между ней и Леонардо, она все равно чувствует себя полностью очистившейся, и потому для нее совершенно естественно быть нагой. Она открывает кожаную дверь и выходит в темный коридор. Все здание как будто наполнено гулом. Она стоит, дрожа, и смотрит на холодную металлическую дверь Темной Комнаты.
Я открою дверь Темной Комнаты внутри вас.
Слова Леонардо проносятся в памяти. Валентина шаткой походкой приближается к двери, хотя душа у нее уходит в пятки. Сможет ли она это сделать? Хватит ли ей храбрости войти в Темную Комнату? "Это всего лишь комната, – говорит она себе. – Четыре стены, пол и потолок. Ведь там не может происходить ничего действительно плохого. Ни изнасилование, ни… убийство".
Ей, конечно, известно, что некоторые люди получают удовольствие от экстремальных физических экспериментов, но она не думает, что Леонардо допустил бы подобное. Она почти не знает этого человека, но доверяет ему. И все равно память подбрасывает одно из высказываний матери.
Эротика – это утверждение жизни в самой смерти.
Слова принадлежат Жоржу Батаю. Мать всегда его цитировала. Она вообще считала его революционером в философии секса. Валентине же его идеи казались достаточно отвратительными. Как смерть может быть сексуальной?
Затаив дыхание, она прикладывает ладони к двери. Гладкая поверхность ее настолько холодна, что обжигает, словно лед. Но она не отдергивает руки. Напротив, прислоняется к двери, прижимается лбом и прислушивается. Ничего не слышно. Только лихорадочный стук собственного сердца. Она глядит на ручку. Плавные линии металлического шарика кажутся неуместными на плоской твердой стальной двери. Она медленно ведет рукой по двери вниз и касается ручки. Поворачивает, толкает, но дверь не поддается, потому что заперта.
– Валентина?
Она разворачивается и видит Леонардо. Он полностью одет, а на согнутую руку его наброшен махровый халат. Внезапно Валентина вспоминает о своей наготе и краснеет, как ребенок, которого застукали за воровством конфет.
– Я хотела заглянуть, – лепечет она.
Брови Леонардо ползут вверх.
– Комната заперта, – говорит он.
– Я знаю.
Какое-то время оба молчат. Она видит, что он задумался, словно старается принять какое-то решение. Наконец он подходит к ней со словами:
– Вы, наверное, замерзли, – и накидывает ей на плечи халат. Она засовывает руки в рукава, и он крепко завязывает пояс. Халат необычайно мягкий и уютный, да еще пахнет лавандой.
– Вы довольно долго спали, – говорит он, берет ее за руку и ведет в конец коридора. Там находится еще одна дверь. Она выкрашена в цвет стен, из-за чего, по-видимому, Валентина раньше ее не замечала. – Я подумал, вы захотите принять ванну. – Он открывает дверь и пропускает ее в одну из самых роскошных ванных комнат, которые ей когда-либо доводилось видеть. Она оформлена в стиле восточного хаммама: мозаичные полы, курящийся фимиам, повсюду горящие свечи. Откуда-то доносится тихая арабская музыка. Посередине – большая круглая гидромассажная ванна, наполненная пузырящейся душистой водой. Она видит поднимающийся над водой пар, и ее охватывает желание погрузить в ванну свое усталое тело. Но как же их соглашение?
– Темная Комната, – шепчет она. – Я полагала, что войду в нее.
Леонардо на миг задумывается, потом наклоняется и заправляет ей волосы за уши.
– Мне кажется, что сегодня вы для этого не готовы, Валентина. Вы слишком устали.
Она невольно чувствует облегчение. Эксперименты с воском отняли у нее все силы. Он прав. На сегодня эротических открытий достаточно. Она ощущает себя слабой и хрупкой. В голове туман.
– Спешить некуда, – говорит он, медленно улыбаясь. – Поверьте, я отведу вас в Темную Комнату. В следующий раз…
При мысли об этом ее дыхание учащается. Ей хочется спросить: что он будет там с ней делать? Но одновременно она не желает этого знать. К тому же он все равно не скажет.
– Вы примете со мной ванну? – неожиданно спрашивает она и удивляется сама себе. Она думает о Тео. О том, как он любит забраться в ванну к ней и зажать ее между ног, пока она моет грудь, живот, всю себя. Леонардо улыбается снисходительной улыбкой учителя.
– Нет, Валентина, мне кажется, вам нужно побыть одной.
Она погружается в ароматную воду, глядя на окутанный туманной полутьмой потолок хаммама. Снова непрошеным гостем приходят воспоминания, и она представляет себя в них. Вот она лежит в ванне у себя дома. Над ней склоняется Тео. Он берет ее обеими руками и поднимает из воды, так что она, мокрая и голая, оказывается в его объятиях. Взяв полотенце, он обматывает ее. Она, как младенец в пеленках, беспомощна, но в то же время чувствует себя в безопасности. И было это всего шесть недель назад, даже меньше, но кажется, что когда-то давным-давно. Она старается забыть об этом, но все по-прежнему очень близко. Она до сих пор чувствует, как пахло ее тело в тот день. Оно пахло бедой и утратой.
"Что случилось? – спрашивает он. – Почему в воде кровь? Что с тобой?"
Она крепко-крепко зажмуривает глаза и вжимается подбородком в его грудь. Губы упрямо стиснуты – она не желает ничего говорить.
"Ну что ты молчишь? – взволнованно спрашивает он. – Валентина, прошу тебя… Что произошло?"
Но она не может ответить. Ей слишком больно. Она начинает вырываться из его рук, ей хочется убежать от него, запереться в спальне, дождаться, пока он уйдет. Но Тео, даже если уходит, всегда возвращается.
"Ох, Валентина. – Она слышит его потрясенный шепот, когда он понимает, откуда взялась кровь. – Почему ты не сказала мне?"
Причин так много. Она не хотела ребенка… Она хотела ребенка. Она не хотела любить Тео. Она полюбила его. Она не хотела его привязывать к себе. Это казалось ей унизительным. Она решила, что сама справится с этим. Но не справилась. Она хотела, чтобы все это закончилось… И вот оно закончилось, но по какой-то непонятной причине теперь она об этом жалеет. Она просто не могла ему ответить.
А сейчас, лежа в очищающей воде хаммама, она смотрит на свой живот. Там… внутри был ребенок Тео.
Она прикладывает руки к низу живота, под самым пупком и легонько надавливает. Валентина захотела избавиться от их ребенка. Вот что она сделала. Она почувствовала дрожание внутри и запаниковала, не от перспективы родить ребенка, а от того, какие обязательства это наложит на нее и Тео. Она молилась, чтобы ребенка не стало. Она молила его исчезнуть, и он исчез. Она печально вздыхает, но закусывает губу, чтобы сдержать слезы. Она с головой погружается под бурлящую теплую воду и начинает вращаться, вращаться, пока не окружает себя водоворотом ощущений. Не нужно думать об этих вещах, слезливое раскаяние ни к чему. Логика подсказывает, что этот выкидыш стал для нее счастливым исходом. И все же никогда ей не забыть выражения лица, с которым Тео пытался ее утешить. В его глазах была написана любовь. Он чувствовал ее боль. Как же это испугало ее! Испугало гораздо сильнее, чем безразличие или даже вежливое сочувствие.
Она снова поднимается из воды и трясет головой, рассеивая вокруг себя мелкие брызги. "Прекрати об этом думать, Валентина! – приказывает она себе. – Ты ведешь определенный образ жизни, в котором нет места детям. Посмотри, где ты сейчас находишься. В секс-клубе, чтоб его! Ты не создана для материнства".
Белль
Несмотря на побои, на следующее утро Луиза просыпается чуть свет. Едва выглянувшее из-за горизонта солнце наполняет комнату мрачными тенями. Ночью она не знала покоя, один за другим ей снились сны о Варшаве ее детства. Ей снилась ночь, когда умер отец, и мучительные попытки увести мать от его бездыханного тела. А еще она упрашивала мать ехать с ней и синьором Бжезинским в Венецию, туда, где безопасно. Мать была так напугана. Луиза до сих пор помнит ее страх, ее постоянную дрожь, которая усиливалась каждый раз, когда она или синьор Бжезинский пытались ее уговорить.
Луиза усилием воли вырывает себя из этих тяжелых снов. Они оставляют у нее странный вкус во рту и такое ощущение, будто она играет в спектакле, сюжет которого ей не известен. С трудом сев в кровати, она с удивлением замечает Пину. Горничная, все еще в форме, спит в кресле рядом с кроватью. Зачем она приходила?
– Пина, – шепотом зовет она, но девушка крепко спит и не слышит. Луиза всматривается в ее умиротворенное лицо, свободное от страха и беспокойства. Она похожа на ангела. И тут ее озаряет. Она и есть ангел! Эта девочка, которую она раньше почти не замечала, спит в кресле рядом с ее кроватью для того, чтобы защитить ее, женщину почти вдвое старше себя.
– Пина. – Она тянется к ней и легонько трясет ее руку.
Пина вздрагивает и просыпается. Какой-то миг она выглядит озадаченной, а потом, сообразив, где находится, смущается.
– О, сударыня, извините… – лепечет она, заливаясь краской.
Луиза похлопывает девушку по руке.
– Тебе не за что извиняться, Пина. Не за что.
– Как вы себя чувствуете, сударыня? – спрашивает девушка. Щеки ее начинают потихоньку бледнеть.
– Все болит.
Луиза вздыхает, откидывает одеяло и свешивает ноги с кровати. Потом встает и охает от боли. Даже не понятно, где болит больше всего. Ребра, ноги, голова? Пульсирующая боль чувствуется и в пояснице, куда попал один из ударов синьора Бжезинского. Вот же идиот, думает она. Если он хочет ребенка, зачем портить здоровье той, кто может его родить?
– Сударыня, мне кажется, вам лучше вернуться в постель. Я приготовлю еще припарки, сниму боль. – Глаза Пины широко раскрыты, во взгляде – сочувствие.
– Мне нужно идти. – Сложно даже говорить. Каждое слово дается с большим трудом. Ублюдок ударил ее и в челюсть.
Пина ошарашенно открывает рот, и Луиза ждет, что сейчас она начнет возражать, но девочка не произносит ни слова. Потом шепотом изрекает фразу, изрядно удивившую Луизу:
– Наверное, вы его очень любите.
Луиза поворачивается к Пине, опирается о ее плечо и снова вздыхает.
– Да, дорогая. Ты поможешь мне?
Одеть Луизу удается нескоро. От каждого прикосновения ее тело пронзает боль. К тому времени, когда она, прихрамывая, выходит на улицы Венеции, солнце уже встало, но еще достаточно рано, и из дома удается выйти незамеченной. Пина сама предложила занять ее место в кровати на тот случай, если муж заглянет с проверкой. Впрочем, это было маловероятно. Обычно после избиения он день или два избегает смотреть на нее и на оставленные им же отметины на ее теле. Луиза уверена, что на этот раз он будет сторониться ее самое меньшее несколько дней.
Ей приятно вспоминать, как быстро горничная уснула на шелковых простынях, впервые вкусив роскоши.
Она натягивает шляпку-колокол как можно ниже. Вчера муж переусердствовал и, несмотря на все старания Пины, замаскировать синяк вокруг одного из глаз не удалось. Она решила, что подождет Сантоса час и, если он не появится, переоденется в свой морской костюм и пойдет на поиски к кораблям. Если его шхуны там не обнаружится… Что делать в этом случае, она не знает.
Белль в своей квартире. Ждет. Обмоталась одеялом и сидит в старом кресле-качалке. Ее все еще бросает в дрожь от недавнего избиения, и ей кажется, что вчерашний дождь пропитал влагой ее кости. Она закрывает глаза и начинает дремать. Плеск канала убаюкивает ее, словно колыбельная. Она представляет себе Пину, поющую ей. Это, похоже, единственная, кроме Сантоса, душа на всем белом свете, которой не безразлично ее сердце.
– Белль… Белль… – Сначала она слышит его шепот. Да, это его голос, но звучит непривычно. Он полон удивления и испуга.
– О, Белль.
Она открывает глаза. Веки словно налиты свинцом, несколько секунд все ей видится размытым. Но потом в тумане она различает Сантоса, присевшего на корточки перед ней. Никогда еще она не видела на его лице такого выражения. На нем нет и тени веселости. Один лишь ужас.
– Моя девочка! – восклицает он.
"Что случилось, – думает она, – почему он на меня так смотрит?"
И тут она понимает. Он впервые увидел ее такой избитой. Впервые после ее знакомства с Сантосом синьор Бжезинский бил ее с такой силой. Прежде ей удавалось как-то объяснять появление синяков поменьше. Она не хотела, чтобы Сантос узнал о жизни Луизы. Но как объяснить это? Сегодня утром она совершенно не думала о том, как Сантос воспримет ее в таком виде, ей просто хотелось увидеть его.
Сантос стаскивает одеяло и смотрит на нее. Подносит руку к заплывшему глазу, и Белль вздрагивает от боли, когда его пальцы прикасаются к ней.
– Кто это сделал? – спрашивает он хриплым от гнева голосом.
Она не может ему лгать.
– А как ты думаешь? – Сведенным ртом слова выговаривать трудно.
Но он понимает, и на лицо его набегает туча.
– Покажи, – приказывает он.
– Нет, – слабо отвечает она. – Я не хочу.
– Покажи, что он с тобой сделал из-за меня.
Его грубый голос почти пугает ее. Она медленно поднимается с кресла, расстегивает платье и позволяет ткани соскользнуть на пол. Тело ее так болит, что она даже не может поднять руки, чтобы снять нижнюю рубашку.
– Я не могу, – сквозь слезы говорит она.
Он подходит к ней и снимает с нее рубашку через голову.
Она стоит перед ним, как птица с поломанными крыльями. Заглядывает в его глаза и видит в них муку. Он падает перед ней на колени и прижимается к ней лицом.
– Прости меня, – бормочет он в ее мягкий живот.
– Ты не виноват, – шепчет она, запуская пальцы в его волосы.
Он отклоняется и смотрит на нее. Глаза его сверкают.
– Я убью его, – шипит он.
Страх пронзает ее. Она не сомневается, что Сантос выполнит угрозу, но не может позволить ему приблизиться к синьору Бжезинскому. Она не хочет, чтобы ее любовник пострадал или был арестован за убийство… и казнен. От одной мысли об этом все плывет у нее перед глазами. Синьор Бжезинский разрушил ее жизнь, она не позволит ему погубить Сантоса.
– Нет, – молит она, гладя волосы Сантоса. – Нет, любовь моя, пожалуйста, не делай этого…
– Этого я не могу тебе обещать, – твердо произносит Сантос, вставая и заключая ее в объятия. – Только чудовище может бить женщину. По-твоему, я должен с этим смириться?
– Прошу тебя, не нужно.
Луиза чувствует, что близка к истерике. Она не может рисковать Сантосом. О матери также нужно помнить. Если Сантос не убьет синьора Бжезинского, а лишь ранит или покалечит, можно не сомневаться, чем муж заставит ее поплатиться. Он сделает так, что мать никогда не покинет Повелью. Он даст разрешение жестокому доктору на лоботомию. Он уже не раз грозился это сделать. Синьор Бжезинский сам поместил ее в лечебницу, поэтому имеет право решать.
Страх растет в ней с каждой секундой, и теперь, в объятиях любовника, до нее начинает доходить истинный смысл того, что вчера сделал с ней муж. Он мог попросту убить ее, и она бы никогда больше не увидела Сантоса. Дрожь охватывает ее, соленые слезы бегут из глаз и попадают в рот.
– Пожалуйста, Сантос, – всхлипывает она. – Пожалуйста, не приближайся к нему.
– Людвика, – обращается он к ней по-польски, – я не позволю ему больше тронуть тебя.
Сантос всегда называл ее Белль. Когда он произносит имя, которым нарекли ее родители, когда с его уст срываются польские слова, ее как будто подхватывает волна и несет прочь от действительности в край, где правит ее сердце. Она сбрасывает кожу себя другой и предстает перед ним такой, какая есть на самом деле. Она падает в руки Сантосу и кричит. Все горести этих лет исторгаются из нее скорбным возгласом. Смерть отца. Безумство матери. Свадьба без любви, больше похожая на похороны. Одиночество в браке. Превратившийся в чудовище муж. Сантос прижимает ее к себе, гладит по волосам, пока ее слезы пропитывают его рубашку.
– Людвика, моя прекрасная Людвика… – снова и снова повторяет он.
Мало-помалу плач прекращается. Сантос чуть наклоняется, отрывает ее от пола, несет на кровать и укладывает. Он гладит ее короткие волосы, и от его прикосновений она успокаивается. Он ложится рядом с ней, снимает влажную рубашку и остается в одних брюках. Он принимается гладить ее обнаженное истерзанное тело, и никогда еще она не видела его таким серьезным, таким угнетенным. Он начинает целовать ее. Сантос целует каждую отметину, оставленную ее мужем. Он целует ее запухший глаз и ссадину на подбородке. Он целует синяки, расцветающие на ее груди и ребрах, красное пятно на запястье, там, где синьор Бжезинский выкручивал его. Поворачивает ее и целует спину, от самой шеи и до поясницы, где темнеет след от удара. Потом он снова поворачивает ее и целует распухшие ноги. Поднимается выше и целует живот, где больнее всего. Он не произносит ни звука, но Луиза кожей чувствует его любовь. Есть ли во всем мире бальзам целебнее? С каждым поцелуем физическая боль отступает, а сердце открывается сильнее.
– Возьми меня, – шепчет она, глядя прямо в его глаза.
Он хмурится.
– Я не хочу сделать тебе больно, моя птичка.
Она качает отяжелевшей головой.
– Ты не можешь сделать мне больно, – молвит она.
Он наклоняется над ней и с тревогой рассматривает ее лицо.
– Это случилось с тобой из-за меня. Я не достоин этого. – Он нежно гладит ее щеку. – Я не смогу остаться здесь с тобой навсегда, Людвика. Я не могу дать такой женщине, как ты, то, что ей нужно.
Она берет его руку и кладет себе на грудь. От его прикосновения соски у нее твердеют.
– Можешь, – хрипло произносит она.
Доверие, которое он видит в ее глазах, становится тем самым ключиком, наконец открывающим его сердце. Он видит, что она готова умереть за него, и это внушает ему благоговейное чувство. Он готов поклоняться этой женщине, рискующей всем ради него.
Он наклоняется и мягко целует ее в губы. Луиза отпускает его руку и закрывает глаза. Она чувствует, как его ладонь, едва касаясь кожи, скользит вниз, накрывает ее лоно.
– О, Сантос, пожалуйста, помоги мне, – шепчет она. – Возьми меня.
В ответ он снова целует ее и нежно раздвигает ее ноги, вводит в нее пальцы и ласкает ее глубоко внутри. Она тает, и вся боль ее превращается в страсть. Тело перестает слушаться, и каждое движение кончиков его пальцев порождает все более и более острые ощущения.