– Он похож на военного, – неодобрительно заметила Лаура.
– На военного? Что ты этим хочешь сказать?
– Ну, прямой, словно его на вертел насадили. И глянцевали.
– Твой отец был военным, – резко заявила Лилиан. – Не понимаю, что ты имеешь в виду.
Лаура, конечно, имела в виду Френсиса, такого непохожего на Бэда. Долгое время она старалась не думать о нем, но сейчас он встал перед ее взглядом – такой пылкий, такой деликатный… и такой мужественный. Он поехал с группой врачей в Индию и прислал ей письмо на шести страницах с описанием своей жизни. В ответном письме она напомнила ему его давние рассказы о путешествии на "остров сокровищ" в Карибском море. "Мир так прекрасен, Лаура", – говорил он тогда, и теперь писал об этом снова.
"Да, среди грязи и нищеты, голода и болезней, многие люди прекрасны душой и телом", – писал он.
Френсис написал, что это лето он проведет дома, никаких поездок семья Элкотов не планировала.
– Я не хочу никуда ехать этим летом, – решительно заявила Лаура теткам, – побуду дома до сентября. – Она начала для практики давать уроки музыки, знакомые нашли ей несколько учеников.
Она плавала и встречалась с друзьями детства. Несколько раз приезжал на уик-энд Бэд Райс. Он привозил коробки шоколада для Лауры и пышные красные пионы, которые тетки ставили в центре стола. Они принимали его очень радушно, за ленчем подавали салат из креветок – коронное блюдо Бэтти Ли – и лимонный пирог.
– Никогда за мной так не ухаживали, – вздохнул он, ставя на стол чашку. – Словно дома у мамы. Но маму я потерял в семилетнем возрасте.
– Как и Лаура, – сочувственно отозвалась Лилиан. – Но у нее остались мы.
– Вы – счастливица, – улыбнулся Лауре Бэд.
– Но у вас есть семья или только отец? – продолжала спрашивать Лилиан.
– Только отец. Сестра умерла, когда мне было три года.
Сесилия сочувственно сказала:
– Жизнь у вас была нелегкая.
– Вы правы, мадам. Но многим приходится хуже. Я крепок и здоров, получил хорошее образование и готов встретить жизнь лицом к лицу. – Он улыбнулся. – Я сумею зарабатывать деньги без хитростей и уловок, прямым и честным путем, по-американски. – Он поглядел на своих собеседниц и заметил: – Надеюсь, что я вас не шокировал своим заявлением.
– Напротив, – энергично запротестовала Лилиан. – Я не люблю ханжества и считаю, что всякий достойный человек должен гордиться своими способностями и умением достичь успеха в бизнесе. Без денег в этом мире не проживешь.
"Бедняжка тетя! – подумала Лаура. – Она уже видит в этом молодом человеке единственного преемника дела Пайге".
Они показали ему дом, и он с интересом выслушал его историю. Лилиан и Сесилия остановились перед фотографией в библиотеке.
– Это отец Лауры. Он погиб в Корее.
– Умер за Родину, – отозвался Бэд. – Достойная смерть. Вы, конечно, гордитесь им, Лаура.
Вечером Лилиан заметила:
– Да, этот свободный Бэд Райс – завидная добыча. Любая девушка хотела бы заполучить такого мужчину, Лаура.
Как это старомодно: "завидная добыча", "заполучить мужчину".
– Да уж какая-нибудь "заполучит"! – иронически возразила Лаура.
– А тебе-то он разве не нравится?
– Ну, если бы не нравился, я бы его сюда не пригласила, не так ли? Только…
– Что – только? – немедленно отреагировала Лилиан.
– Только ведь сразу человека не разглядишь, правда, тетя?
– Что ты имеешь в виду? Он относится к тебе с уважением.
В устах теток "с уважением" значило – без сексуальных поползновений.
– Да, он меня уважает, – подтвердила она, но вспомнила, что "сексуальное поползновение" однажды было, Лаура называла такие попытки "раунд бокса", но не повторялось.
– Я на это не пойду, – решительно сказала она, хотя вряд ли Бэд, как и любой другой мужчина, мог заподозрить, что в 1971 году можно нарваться на девятнадцатилетнюю девственницу. Но он не спрашивал – "почему?" – а кротко согласился:
– Хорошо Лаура. Я подожду, пока вы согласитесь выйти за меня замуж.
В середине августа приехал Френсис Элкот.
– Надо с ним повидаться, – сказала Сесилия. – Подумать только, четыре года прошло! Трудно поверить, правда, Лаура?
Да, она представляла, она помнила. Ей было стыдно вспоминать пятнадцатилетнюю девчонку, такую гордую своим повзрослением, кокетничающую своими наманикюренными ноготочками, ведущую глупый и наивный разговор, в то время как ее сердце, неистово бьющееся под бархатным платьем, готово было выскочить из груди навстречу ему.
– Мистер и миссис Элкот приглашают нас на вечер сегодня. По случаю приезда Френсиса. Будут только родственники и друзья.
– Я не пойду, – сказала Лаура, уставившись в свою тарелку.
– Почему? – изумились тетки.
– Я и родственников этих не знаю, да и самого Френсиса почти забыла! – сказала она совсем несвойственным ей раздраженным, даже капризным тоном.
– Это неудобно, Лаура. Он тебя с детства знает. И старый доктор Элкот никогда не забывает послать цветы к твоему дню рождения. Нет, Лаура, ты должна пойти.
Сесилия выглянула в окно и воскликнула.
– Смотрите, развесили японские фонарики! Как красиво! Ты повеселишься, Лаура, и сможешь обновить белое платье, а то лето уже на исходе.
Лаура не знала, как поступить: она почему-то очень боялась увидеть Френсиса, и в то же время хотела явиться ему в своем новом облике. Убедив себя, что ее страхи безосновательны, она сказала теткам, что пойдет. У себя в комнате она надела белое платье, жемчужные бусы, которые ей подарили на день рождения тетушки, и открытые красные туфельки. Посмотрев в зеркало, Лаура осталась довольна собой: она выглядела великолепно. Глаза блестели, шелковистые локоны касались плеч, платье нежно облегало грудь, а от пояса шелковая ткань падала легкими колеблющимися волнами. Лаура радостно улыбнулась от сознания своей привлекательности, непонятный страх растаял.
Они все трое прошли сквозь тот же, теперь еще расширившийся, просвет в ограде из кустарника, и Лаура услышала голоса, среди которых, как ей показалось, звучал голос Френсиса. Он действительно стоял посреди круга гостей, говорил и смеялся. Щеки Лауры запылали румянцем.
Увидев ее, он кинулся к ней с протянутыми руками, повторяя:
– Лаура! Лаура!
Все обернулись в ее сторону. Отвага и бодрость Лауры мигом испарились, и она неловко протянула ему руку.
– О нет! Пожимать руку, мне?! – И он прижал ее к себе в теплом, крепком объятии. Потом он повернул ее кругом, как будто призывая присутствующих полюбоваться девушкой:
– Эта девочка, извините, эта молодая женщина – мой друг с ее четырехлетнего возраста. Лаура, представляю вам моих кузин по линии Монмаутов, – вот Мари, Клер. Это мой дядя Дэйв, – познакомьтесь с Лаурой Пайге. А мисс Лилиан и мисс Сесилия с вами знакомы…
Все родственники были старые или взрослые, с детьми. Младшие дети бегали как кролики по лужайке; старшие скучали или уписывали мороженое за столиками.
– Возьмите тарелку, и посидим в сторонке, поболтаем, – предложил Френсис. – Я должен познакомиться с новой Лаурой; последняя, которую я знал, была подростком в бархатном платье, разыгрывающим взрослую.
– Вы помните?
– Конечно. Вы были очаровательны. Просто очаровательны. Потом я получал письма и думал:
– Теперь ей семнадцать, она уже сформировалась. Теперь – восемнадцать, она перестала расти.
– Вы рассматриваете меня как медик.
– Но это было так?
– Да, так.
– Ну, рассказывайте о себе. Вы получите степень в будущем году, а потом?
– Буду давать уроки игры на фортепьяно и совершенствоваться в музыке.
– Если не выйдете замуж и не начнете растить детей.
Лаура почувствовала, как кровь прихлынула к ее сердцу; она побледнела, потом снова залилась румянцем.
– Пока я это не планирую. – Закрыв эту тему, она спросила оживленно: – Ну, а вы? Покончили с Бостоном, Калифорнией, Индией и прочим?
– Да, окончательно. Осяду в Нью-Йорке, начну частную практику с компаньоном-врачом. Буду одновременно работать в больнице.
– Итак, с путешествиями покончено, – повторила она с натянутой улыбкой, ожидая… Чего же? Она сама не знала.
– Да уж пора мне осесть на одном месте, не правда ли?
– Да, конечно.
Легкий ветерок раскачивал над ними японский фонарик. На лицо Френсиса набегала легкая тень, в которой четко обрисовывались тонкие очертания его подбородка и приподнятых кверху уголков губ. Эти словно улыбающиеся линии его рта противоречили меланхолическому выражению его темных, осененных густыми ресницами глаз. Откачнувшийся фонарик осветил верхнюю половину его лица, и Лаура увидела, что он смотрит на нее задумчиво.
– Рядом с вами я чувствую себя стариком, – сказал он.
– Как это? В тридцать пять лет? Он покачал головой.
– Наверное, это потому, что я знал вас с раннего детства. Не так много лет, как много перемен. Я гляжу на вас и не верю, что вы были ребенком, которого я учил читать; девочкой, которая неумело играла со мной в теннис. А теперь…
– Ты монополизировал Лауру, – сказал подошедший к ним доктор Элкот, – а у меня к ней просьба. Поиграйте нам, дорогая, что за вечер без музыки?
Разговор прервался в самый волнующий момент, но Лаура бодро ответила:
– С удовольствием. А что сыграть?
– Может быть, джазовые мелодии?
– Постараюсь. Но я еще только учусь, и никто меня не приглашал с концертами в Новый Орлеан.
– Ну, вы скромничаете. А вот наш инструмент расстроен, к сожалению…
Музыка донеслась до лужайки, и некоторые гости, взрослые и подростки, зашли в комнату послушать, но скоро заскучали и вернулись в сад. В гостиной остался только Френсис; он стоял у пианино, глядя на Лауру. Он смотрел в ее лицо, а не на пальцы, бегающие по клавишам… она вдруг перестала играть.
– Вы устали? – ласково спросил он.
– От джазовых мелодий. Я их не люблю. И они не подходят к этой ночи.
Ночь была полна звуками голосов, шуршанием листьев, тихим стрекотом сверчков и цикад.
– Кажется, Генри Джеймс сказал, что "субботний вечер" – два прекрасных слова в английском языке. Может быть, "субботняя ночь" – тоже, – сказал Френсис.
Тогда я сыграю "Маленькую ночную серенаду"!
– Чудесно!
Пальцы ее бегали по клавишам, а он стоял, задумчивый, вертикальная морщинка пролегла между бровей. И в такт музыке в голове ее настойчиво звучал вопрос: "Что же будет? Что же будет?"
Она доиграла, и он сказал:
– Это было прекрасно.
– Нет, нет, я плохая музыкантша. Когда вы к нам придете, я заведу вам пластинку, и вы поймете разницу.
– Может быть, и так, ведь я не музыкант. Но вы тронули мое сердце, и с меня этого довольно.
– Вы с Френсисом долго говорили вечером, – заметила Сесилия, когда они возвращались через неосвещенную лужайку перед своим домом.
– Да, мы посидели с ним в доме. Там было потише, подальше от детишек.
– Его отец разочарован, что Френсис не останется работать в нашем городе – метит повыше, – сказала Лилиан, – и имеет на это право, но все-таки это не очень хорошо по отношению к отцу. Я надеюсь, что ты никогда не вздумаешь сбежать от нас в Нью-Йорк или еще куда-нибудь.
– Да мне это и в голову не приходило.
Такого ответа они от нее и ждали. Но вдруг… вдруг Френсис позовет ее к себе? Как он глядел на нее вчера вечером… Два часа они сидели в доме и разговаривали. Может быть… Может быть…
Настенные часы в небольшой гостиной пробили половину первого… Когда они пробили три, Лаура все еще не могла заснуть, перебирая, словно четки, одни и те же мысли: – "Я хочу, чтобы он любил меня… Я знаю, что он не любит меня… Я не знаю, любит ли он меня… Его взгляд… – И снова: – Я хочу, чтобы он любил меня". Пробило четыре часа, и Лаура заснула.
– Как долго ты спала! – удивилась тетя Лилиан.
– Я почему-то полночи не могла заснуть…
– Это оттого, что ты в одиннадцать вечера пила кофе в гостях, – заметила Сесилия. – Надо было сказать, чтобы тебе дали кофе без кофеина.
С раннего утра палило солнце; кончики травинок на лужайке уже побурели. Лето выдалось очень жаркое.
– Ты знаешь, родственница доктора, Клер, пригласила нас в свой домик на озере, – сказала Лауре Лилиан, – любезно с ее стороны.
– Не забудь пластиковый мешочек для мокрых купальников, Лаура, – напомнила Сесилия.
Лаура оторвалась от газеты.
– О-о, и я тоже приглашена?
– Разве ты не слышала вчера вечером? Пригласили Элкотов и всех нас. Ты поедешь в машине с Френсисом.
– А далеко ли?
– Час езды или немного больше.
Час наедине с Френсисом, без посторонних! Целый час!
Лаура зевнула и почесала за ухом кота.
– Ох, как будет хорошо поплавать в озере в такую жару! Целый день не вылезу из воды.
Лаура часто думала впоследствии о том, как сущий пустяк может изменить всю жизнь.
* * *
– Вы, конечно, приедете раньше нас, – сказала Френсису кузина Клер. – Ты ведь так гонишь, что у меня волосы дыбом становятся от ужаса. Возьми ключи от коттеджа, для ленча все в холодильнике.
Двухместная открытая машина мчалась по холмам, звучала музыка в репродукторе, шумел в ушах ветер, чтобы расслышать друг друга, приходилось кричать. Они перестали разговаривать, но не только поэтому: Лауре казалось, что Френсис недоволен собой, словно он что-то делает не так. Поэтому она замолчала и, откинув голову на спинку сиденья, делала вид, что слушает музыку.
Коттедж стоял на берегу красивого овального озера. У небольшой пристани в заливчике была привязана лодка-каноэ, вдоль берега тянулась полоса белого песка.
На веранде стояли кресла-качалки, и они, покончив с ленчем, расположились там со стаканами кока-колы в руках, ожидая остальных.
Озеро лежало в низине между холмами; ветра пока почти не чувствовалось – единственный на озере парусник медленно скользил по воде, направляясь к берегу.
– Еле движется, – заметил Френсис.
– Да, – откликнулась Лаура.
"Почему он совсем другой? – думала она. – Он сидит рядом, и даже не взглянет на меня".
Она видела его лицо в профиль; губы были сжаты, словно он был чем-то раздражен. Ни следа доброжелательного оживления, переполнявшего его вчера вечером. "Может быть, он хотел провести день по-другому, а родственники ему и вчера надоели? Но я-то чем виновата?" – уныло думала она, глядя в запущенный сад с неухоженными клумбами вянущих от жары хризантем и астр. Она никак не могла придумать, о чем заговорить, и сидела молча в старом кресле-качалке, поскрипывающем при каждом ее движении, положив руки на колени, обтянутые хлопчатобумажной юбкой цвета малины, и рассматривая ссадину на одном пальце и колечко с маленьким рубином – на другом.
Зазвонил телефон, Френсис пошел в комнату.
– Какая неприятность! – донесся до Лауры его голос. Когда он спросил: – А какая больница? – она тоже вбежала за ним в комнату.
– Нет, не ваши тетки, – успокоил он ее. – Кузина Клер разбила ногу. Они остановились у бензоколонки, и она споткнулась, выйдя из машины.
Положив трубку, он повернулся к Лауре и предоставил ей выбор:
– Это случилось в десяти минутах езды от города. Они вернулись, отвезли Клер в больницу, – папа сам наблюдал за операцией, а теперь она у нас дома. Мы с вами можем сразу вернуться в город, а можем остаться здесь и поплавать. Решайте.
– Нет, вы решайте.
– Нет, не я.
– Ну, в таком случае я предпочитаю вернуться домой.
– Да, почему же? Вы и вправду хотите вернуться?
Его притворная настойчивость раздосадовала ее и, как потерявший последнюю надежду игрок, она пошла ва-банк.
– Я-то не хочу, но вы хотите, и я не хочу оставаться здесь против вашего желания. Так что давайте уедем!
Он уставился на нее словно в шоке:
– С чего вы взяли, что я не хочу остаться?
– Вы этого не сказали. Но вы не хотите. Шок сменился угрызениями совести.
– О, Лаура… Я вовсе не думал… – Такой всегда красноречивый, он мямлил, запинался, краснел от смущения:
– Простите меня… Я не думал… не хотел… у меня просто сейчас трудные обстоятельства, о которых я размышлял. Поймите меня, пожалуйста! – Он сжал ее руку. – Давайте останемся! В холодильнике полно продуктов, а потом мы еще не плавали. О'кей?
Она кивнула, а он повторил вопрос:
– Прощен?
– Прощен.
Несчастный случай с Клер дал тему для разговора. От инъекций антибиотиков разговор перешел к состоянию – или отсутствию медицины в Индии и других экзотических странах, где побывал Френсис. Но Лаура едва слушала, не сводя взгляда с длинных загнутых ресниц Френсиса, с его темных волос, блестевших на солнце, с его загорелой шеи, выделяющейся на фоне белой хлопчатобумажной рубашки. В ее мозгу возникли несвязные картинки прошлого – Френсис с теннисной ракеткой, Френсис, читающий, опершись на руку, – и воспоминание о том дне, когда она, остановившись посреди улицы, запретила себе вспоминать о Френсисе. И вот они были вдвоем, и ее грудь переполнял восторг и какая-то смутная тревога.
– Да вы не слушаете меня, – внезапно сказал Френсис.
– Я слышала каждое слово.
– Уйдемте отсюда, а то у вас лицо загорит. Посидим под тентом, пока ленч переваривается.
Потом они плавали в холодной воде, лежали на горячем белом песке, и снова плавали. Она думала, что он обратит внимание на ее желтое бикини, но он спросил только о золотом медальончике, который блестел поверх лифчика.
– Он открывается?
Она почувствовала в этом вопросе какую-то натянутость, желание отвлечься от того, что они лежат рядом на песке, почти обнаженные. Неужели ему вправду хочется знать, открывается ли медальон?
– Да, открывается, – ответила она, – хотите посмотреть, что внутри?
И она наклонилась к нему, так, чтобы он мог взять медальон, висящий между грудей, и открыть его.
– Я! – ошеломленно вскрикнул он.
"Да, я решилась на это, – думала Лаура, – наверное, я пьяна от солнечного света". – Вслух она сказала:
– Я влюбилась в вас, когда была еще ребенком, в десять или двенадцать лет. Вы не знали?
Он сел, обхватив колени руками и глядя на озеро. Она, испуганная своим признанием, тоже села, глядя на него и бормоча:
– Надеюсь, вы не сердитесь! – Лаура старалась придать своему голосу тон легкой шутки.
– Нет, конечно, нет… – Но лицо его было напряженным и даже гневным, – на кого он сердился? На нее? На самого себя?
Он молчал, и у нее не было иного выхода, кроме как продолжать игру:
– Когда мне было одиннадцать, вы сказали, что, будь я старше, вы женились бы на мне.
Он порывисто повернулся к ней, широко раскрыв глаза:
– Я так сказал? Не помню. Я не должен был этого говорить – это была подлость.
– Почему подлость? – вскричала она, встревоженная. – Просто шутка, шутливый комплимент. Разве это значило, что вы дали мне слово? Я и не думала принимать это всерьез.
– Ничего вы не знаете, и я тоже.
Она не поняла его и спросила, о чем он говорит; он не ответил, прошел до конца пляжа, вернулся и сурово сказал:
– Нам надо ехать обратно. Одевайтесь.