У нее защемило сердце. Очевидно, случилось что-то, чего она не понимала. Что-то бессмысленное. Почему он вчера, стоя у фортепьяно, смотрел на нее таким ласковым, задумчивым взором, а сейчас этот резкий голос, стремительная походка – она едва поспевает за ним, идя через садик, наполненный тяжелым запахом увядающих хризантем. Они вошли в дом, дверь захлопнулась. Он обернулся и увидел слезы, текущие по ее лицу.
– Бог мой! – воскликнул он. – Бог мой, не плачьте. Не плачьте, Лаура. Я не хотел причинить вам боль.
Но слезы лились потоком. Он обвил рукой ее плечи, и она уткнулась лицом в его грудь. Он гладил ее по спине, пока слезы не утихли.
Но они по-прежнему стояли, прижавшись друг к другу. Никогда в жизни они не были так близки друг другу – разве что во снах. Их тела прилаживались друг к другу, наполнялись жаром. Объятие становилось все теснее, но вдруг он разорвал его, разжав руки Лауры, обнимавшие его за шею.
– Нет! Нет! – закричал он.
Она готова была заплакать от ярости и унижения, но он так же отчаянно закричал:
– Дорогая Лаура! Моя дорогая Лаура!
Она прошептала в его растерянное лицо:
– Что это? Что это?
– Ничего. Одевайся же. Уедем отсюда.
– Ты мне что-то не говоришь. Скажи, ты должен сказать.
Он покачал головой:
– Ничего. Что-то нашло на меня и ушло, исчезло. Ничего нет.
– Ты сказал – "дорогая Лаура".
– Да. Ты всегда была мне дорога. Милое, мудрое дитя. Я любил тебя, как любят необыкновенного ребенка. – Он замолчал, пытаясь побороть желание и опасаясь выдать себя, сел рядом с ней. – Как я радовался твоим милым письмам. Как живо вспоминал тебя пятнадцатилетней, в бархатном платье. Ты уже воображала себя взрослой. А вчера, когда ты шла ко мне по лужайке, я не поверил своим глазам – такой ты стала красавицей. – Он закончил свои воспоминания тихим, задумчивым шепотом.
Радость волной прилила к сердцу Лауры, – безмерная радость, окрашенная легкой печалью, – наконец-то, но почему так долго пришлось ждать этого признания? Тело охватило жаром, кровь застучала в ушах.
– Ты любишь меня, – сказала она, глядя в глаза Френсису.
– Я не должен, Лаура, давай уедем.
– Но почему не должен? – Она схватила его руки, нагнулась к нему и поцеловала его в губы. Она почувствовала его дрожь. Он хотел освободиться, но она, выпустив его руки, обняла его за шею и снова впилась поцелуем в его рот. Она почувствовала, что он обнял ее за талию, прижался к ней, и поняла, что одержала победу.
Они сбросили прикрывавшие их тела узкие полоски ткани и упали на пол. Сквозь звучащий в ее ушах непрерывный стук, она слышала его сдавленный голос, который шептал:
– Я так люблю тебя! – Губы его прижимались к ее шее и слова обжигали кожу.
– Я любила тебя всю жизнь! – шептала она. Потом их голоса замерли в беззвучном крике.
Когда ослепление страсти миновало, она открыла глаза и увидела, что Френсис сидит в кресле, уткнув лицо в ладони. Он почувствовал ее взгляд и посмотрел на нее; лицо его было искажено мучительной болью. – Что я сделал… – простонал он. – Что я сделал?
– Почему ты раскаиваешься? Потому что я – в первый раз?
– Не только поэтому.
– Я ни о чем не жалею. Мне нужно только, чтобы ты любил меня. Ведь ты любишь?
– О, если б кто-нибудь избил меня за мою подлость! – Его лицо снова исказилось.
– О чем ты говоришь?
– Ты никогда не простишь меня!
Она решила, что он шутит, изображая мужчину викторианской эпохи, раскаивающегося в том, что он лишил невинности девушку.
– Ну, конечно же, я не прощу тебе этого, пока мне не стукнет семьдесят лет, – весело заявила она.
– Лаура, я не знаю, как это могло случиться. На меня словно какое-то затмение нашло со вчерашнего дня, когда я тебя увидел. Я, наверное, потерял рассудок. Словно молния осветила все эти годы, что я любил тебя. Но сегодня я не хотел, не должен был ехать с тобой… Это произошло помимо моей воли… Зачем я увидел тебя снова?..
Он говорил с таким трудом, как будто у него стоял ком в горле, и она поняла, что теряет его навсегда.
Ее била дрожь, но она справилась с собой и сказала безжизненным спокойным голосом:
– Ты должен мне все рассказать.
– Как я скажу это, о великий Боже? Я женюсь четырнадцатого числа следующего месяца.
"Все кончено, – подумала она. – Мое сердце разбито вдребезги". – И вдруг, ощутив свою наготу, она схватила с софы подушку – не было ни покрывала, ни какой-нибудь тряпки рядом, – и заслонила ею низ живота.
– Мои родители хотели устроить свадьбу – для родственников, для приличия. Но она англичанка, ее мать тяжело больна и не может приехать. Поэтому мы решили ограничиться скромной свадебной церемонией в Нью-Йорке. Лаура, дорогая, не смотри на меня так!
Этого не может быть. Не может быть…
– Я не твоя дорогая, будь ты проклят со своей свадьбой!
– Ты не знаешь, о чем я думал всю прошлую ночь. Я должен был жениться на тебе, Лаура! Почему я понял это слишком поздно?!
"Я поцеловала его первая, – думала она. – Я презираю себя!"
А он говорил, как будто не в силах был остановиться:
– Я женюсь на Изабелле. Она врач, мы вместе работали в Индии. Мы открываем частную клинику, она – мой компаньон. Я уважаю ее, я не могу причинить ей боль. А ты… ты, ты…
– Будь ты проклят со своей клиникой и своей Изабеллой.
– Ты вправе ненавидеть меня, Лаура.
– Оставь меня! Меня тошнит… – И, нелепо прижимая к животу подушку от софы, она кинулась в ванную. Ее вырвало. Когда она подняла голову, в окне все также сияло солнце в голубом безоблачном небе. Как странно… Все должно было измениться. Она прополоскала рот, умылась и надела белую блузку и малиновую юбку – наряд, который выбрала утром, охваченная таким счастливым предчувствием.
Она вышла из дома; Френсис поджидал ее на ступеньке крыльца, глядя на три парусника, которые скользили по озеру под свежим, веселым ветром. Ветерок освежил и лицо Лауры. Френсис тревожно спросил ее:
– Ну как ты?
– Как нельзя лучше.
Его глаза молили. Его голос молил: "Я никогда не прощу себя за то, что случилось сегодня".
"Это в большей степени моя вина, а не твоя…" – хотела сказать она, но не могла выговорить ни слова. Они вернулись домой в молчании.
Всю ночь она рыдала, вытирая глаза простыней. Когда она поднимала глаза к окну, то видела сквозь деревья два светящихся окна в доме Элкотов. Наверное, это окна его комнаты, и он тоже не спит всю ночь. Может быть, читает, подперев щеку ладонью, – сколько раз она видела его в этой позе. Она вспомнила и ощутила его тело, лежащее на ней. И представила его в постели со своей женой. Она его ненавидела! Но как ей было жаль этой любви, которую она пестовала всю свою жизнь!
Наутро глаза ее жгло, словно огнем; весь день она пролежала в постели со спущенными шторами.
– Что с тобой? – встревожилась тетя Сесилия, когда Лаура не вышла к завтраку.
– Желудок. И солнце напекло. Полежу денек, и пройдет.
Сесилия решила вызвать доктора Элкота.
– Не надо, не надо!
– Френсис уехал, – сказала вошедшая в комнату Лилиан. – Он позвонил рано утром, чтобы попрощаться. Он вернулся в Нью-Йорк.
ЧАСТЬ III
ТОМ
ГЛАВА 1
Лауре исполнилось двадцать лет. Спустя месяц она закончила колледж, и еще через неделю вышла замуж за Бэда Райса. Почему? Ведь ей вовсе не хотелось выходить замуж. Но все ее лучшие подруги были уже помолвлены, а Бэд был такой славный, добрый, умный и сильный. И он ухаживал за ней целый год, преданно и настойчиво, и это ей льстило.
Но сколько неожиданностей таит брак! Ведь ты по существу не знаешь своего партнера, не представляешь, что таится в его душе. Он может быть хорошим отцом, преданным мужем – и все-таки в нем чего-то нет, – того, что создает и укрепляет духовную связь между супругами. Да он и представления не имеет о том, что это такое, и знать не хочет об этом. И это спокойное непонимание невыносимо тяжело.
– К чему об этом говорить? – небрежно возражал он.
Он был страстным любовником, Лаура понимала это, хотя для сравнения у нее был единственный "опыт" с Френсисом.
Нередко он был таким неистовым, что целый год, пока Лилиан и Сесилия еще жили вместе с ними, она боялась, что они слышат их по ночам.
Тетушки хорошо относились к Бэду, им нравился его энтузиазм.
– Не всякий сумеет взяться как следует за ваше дело, – внушал он им. – Я буду работать с огоньком, вот увидите!
Выросшему в глуши Бэду очень нравилось жить в городе. Он вспоминал, как впервые был в этом городе мальчишкой, с родителями.
– Я заметил дощечку доктора Элкота рядом с вами. Вот уж не думал, что буду жить в соседнем доме.
Тетки словно бы гордились тем, что их зять вырос в глухой провинции.
– Да, он не из аристократов. Хорошее, здоровое начало, – с удовлетворением констатировали они.
"Оборотная сторона снобизма", – думала Лаура.
Бэду нравилось, что дом содержится в идеальном порядке. Обед в строго установленное время, ваза с цветами на столе, приборы полированного серебра. В каждой комнатке – вазочки с ароматными сухими лепестками, и часы с боем на площадке лестницы.
Не прошло и полгода как Лаура забеременела. Бэд был очень доволен доказательством своей мужской силы и не сомневался, что родится мальчик, копия отца, с которым он будет играть в баскетбол, в футбол и ловить рыбу. Она действительно родила мальчика и назвала его Том, Томас – в память о своем отце. Ребенок родился в день похорон доктора Элкота.
– В этой семье мужчины умирают рано. Слабое сердце, – сказала тетя Сесилия. – Не доживают до шестидесяти. Дай-то Бог, чтобы Френсис был исключением. – Она говорила с Лаурой по телефону. – Я знаю, ты не хочешь, чтобы посетители осаждали тебя в больнице, но я сказала Френсису, что он может зайти к тебе во второй половине дня, – сообщила она извиняющимся тоном.
– Зачем ты это сделала?! Я только вчера родила ребенка и не в силах принимать никого, кроме членов своей семьи.
– Френсис такой добрый друг. Я предложила ему посмотреть на мальчика. Он побудет у тебя всего минутку. Ведь он скоро уедет – разберет архивы отца и сразу вернется в Нью-Йорк. Когда ты вернешься домой из больницы, его уже здесь не будет.
Лаура была вне себя. И, наверное, Френсис тоже. Она была уверена, что он вовсе не хотел навестить ее в больнице, а уступил назойливости тети Сесилии. Встревоженная и раздосадованная, она думала, как ей вести себя с Френсисом, когда он появился с большой коробкой конфет, которую неловко положил на прикроватный столик.
– Я вспомнил, что вы – сластена, – он натянуто улыбнулся.
Она сразу убедилась в том, что он вовсе не хотел приходить, что он растерян и испуган. "Мог бы найти предлог отказаться", – сердито думала она.
Пламя стыда охватило ее, как будто она не лежала в постели, укрытая до подбородка одеялом. Она чувствовала то, что испытывает человек в нелепом сне, когда ему представляется, что он идет раздетый по многолюдной улице и все смотрят на него. Нахлынули ужасные, постыдные воспоминания: как она, прижимая к животу подушку от софы, бежит в ванную, ее выворачивает, и, умыв лицо, несчастная и оцепеневшая, она смотрит в окно, где сияет летний день.
– Ваши тети сказали, что у вас родился чудесный мальчик.
Ей захотелось взять реванш. Показать ему, что она не жалеет, ну совсем не жалеет о прошлом.
– Да, – сказала она весело и звонко. – Мальчик чудесный. Вылитый отец. – И она подняла на Френсиса взгляд, светящийся материнской гордостью. Но он не смотрел ей в глаза, устремив взгляд на стену над изголовьем кровати. Она решила, что он испытывает неловкость и робость, и это восстановило ее душевное равновесие. Она села, опираясь на подушки, и высоко вскинула голову. Пусть он видит, что она заняла свое место в мире – счастливая, окруженная любовью и заботой женщина в шелковой розовой рубашке, вся комната уставлена цветами. Приличия требовали, чтобы она предложила ему сесть. Но с какой стати она будет это делать! Да он и сам, конечно, хочет поскорее уйти.
– Пожалуйста, присядьте, – услышала она собственный голос.
– Спасибо.
Его взгляд блуждал по комнате, ни на чем не останавливаясь. Но, конечно, он не мог не заметить, как сияют на солнце ее золотистые волосы, падающие на плечи. Он снова взглянул на ее белокурую головку на подушке. А его жена, эта Изабелла, которой он "не в силах был причинить боль"? Как она выглядит, как разговаривает, какая у нее походка? Как он ее любит?
Ведь он сказал: "Я должен был жениться на тебе, Лаура!" Сказал! А теперь спит с Изабеллой.
Спят ли они в двойной супружеской кровати? Бэд Райс спит рядом со мной каждую ночь. Он бормочет в мою шею:
– Твои нежные, душистые волосы… Ты самая красивая на свете… Нежная Лаура, – называет он меня. – Ты так много знаешь, так хорошо все умеешь, мне повезло, что я нашел тебя. А где я тебя нашел? На лестнице в библиотеке. Помню эту лестницу, – смеялся он.
– Ваши тети просили меня посмотреть на ребенка.
– Это не обязательно, – вежливо сказала она. – У вас еще столько дел дома! Зачем вам терять время, вы слишком деликатны.
– Вовсе нет! Я хочу посмотреть на него.
Тогда она вдруг вспомнила, и расстроилась, что вспомнила не сразу, почему Френсис приехал домой.
– Мы так огорчены смертью вашего отца. Все его любили.
– Да. Ему выпал короткий век. – Он помолчал. – Будете вы снова давать уроки музыки?
Зачем он говорит о пустяках? Ведь он наверняка прочел в ее душе гордый вызов: "Ты думал, что нанес мне смертельный удар, а я победила тебя! Каждую ночь меня страстно ласкают и нежат, и этот малыш, чудесный малыш – дитя любви", – твердила она ему мысленно, а вслух вежливо ответила:
– Я найду время и для ребенка, и для занятий. Да, мы все слышали о ваших замечательных успехах. Ваши родители говорили нам.
Френсис издал медицинский справочник, который имел успех. Лаура почувствовала, что она похвалила его как-то снисходительно, словно школьника, который принес хорошую отметку, и, покраснев, добавила:
– Мы здесь всегда знали, что вы прославитесь.
– Спасибо, – ответил он просто и встал. – Ну, я ухожу. Молодым матерям нужен покой.
"Молодым матерям"? А его Изабелла – тоже молодая мать? Наверное, нет. Не то он сказал бы, что и у него есть ребенок. Но для чего он пришел? Какой-то нелепый, непонятный визит. Странный, даже смешной. Не надо было ему приходить. Но он продолжал разговор:
– Моя мать хочет продать дом и уехать на Запад. У нее там много родственников.
– Да, смерть вашего отца – потрясение для нее и для вас. Спасибо, что навестили меня в такие тяжелые для вас дни.
– Мне хотелось это сделать. Я думал о том, что мой отец был бы рад увидеть этого ребенка. Он умер за два часа до его рождения.
Френсис закрыл за собой дверь, и его шаги гулко прозвучали в коридоре. Лаура почувствовала комок в горле, – подступающий ком сожаления и боли. "Да, Френсис, ребенок мог бы быть внуком твоего отца… Не странно ли, Френсис, что я лежу в этой палате, а внизу в детской комнате лежит ребенок Бэда Райса, – и это случилось по твоей вине, Френсис!"
Через день она вернулась домой. Какие пустяки сохраняются в памяти! Когда Тома привезли из больницы, Бэтти Ли приготовила жареных цыплят и песочное печенье, а Бэд встретил сына в детской с большим игрушечным медвежонком-пандой в руках.
– Боже, – сказала Лилиан, – это игрушка, по крайней мере, для пятилетнего.
Тетушки уезжали, предоставив дом молодой семье. Бэд так хорошо справлялся с делом, что они могли, наконец, уйти на покой.
– Я собираюсь путешествовать, посмотреть разные страны, – говорила Лилиан, – ну, а Сесилия – у нее другие планы.
Сесилия познакомилась с отставным капитаном, интересным мужчиной, который ухаживал за ней.
Итак, для Лауры Райс наступила новая взрослая жизнь, с ответственностью за мужа, ребенка и совершенствованием в своей профессии учительницы музыки.
Когда во второй половине дня приходили ученики, за Томом присматривала Бетти Ли; сидела она с ним и тогда, когда Бэд и Лаура уходили на вечеринки.
Бэд любил показаться на людях с красавицей-женой, одетой в модные платья. Он любил компании, ему было приятно, что Лаурой все восхищались. Они вели такую насыщенную жизнь, что в первые годы Лауре некогда было заняться самоанализом и подумать, есть ли у нее с Бэдом подлинная супружеская совместимость.
Они спали на широкой супружеской кровати с белым кружевным балдахином, в комнате с веселыми обоями с цветочным узором. Бэд превосходно знал науку наслаждения, и Лаура повиновалась ему. Он умел целовать долгим, влажным поцелуем, не отрываясь от ее губ, когда тела уже сплетались пылко и неистово. Знал, когда достигнута вершина сладострастных утех и пора прервать соединение. Его руки ласкали ее умело и нежно, и она послушно следовала за умелым кормчим, ведущим их ладью в море страсти и любви. Оба давали и получали дары страсти, наслаждение было взаимным.
Эти минуты взывали ощущение счастья и единства, бездумного, безрассудного упоения, которое взмывало высокой волной.
Компания Пайге-Райса процветала, Бэд трудился и проявлял недюжинные деловые качества. Росло число учеников Лауры, дом звенел музыкой. И был еще Том, чудесный Том.
– Он – портрет твоего отца, – говорили Лауре тетки в отсутствие Бэда. "Черноволосый ирландец", такой эмоциональный, и эти шелковистые волосы, черные как смоль.
Мальчик был любимцем Бэда. "Папин сын", – гордо называл его Бэд, когда Том подрос и стал следовать за ним по пятам, и в столярной, и в слесарной мастерской отца.
Но он был и маминым сыночком, и, забравшись на колени Лауры, жадно слушал сказки про Винни-Пуха. Он нежно ласкался к матери и вовсе не ревновал ее к новорожденному братику.
– Какой он добрый и чуткий! – говорила Лаура, когда Том озабоченно спрашивал ее:
– Наверное, Тимми надо полечить в больнице? Он все болеет.
Хорошенький светловолосый Тимми действительно болел с того самого момента, как его принесли домой из больницы. Он плакал по ночам, Лаура и Бэд часами сидели у его кроватки. Раз за разом он простужался, мучительно кашлял, хрипел, задыхался.
– Я же тебе говорил, что женщина-врач – это не врач. Как ты могла положиться на нее! – возмущенно кричал Бэд.
Лаура не отвечала, она знала, что мужчины слабодушны и рады на кого-то взвалить вину.
Врача переменили. Потом еще и еще, и ни один из них ничем не помог. Одни говорили, что у ребенка колики, другие считали, что у него аллергия. В полтора года Тимми уже дважды перенес пневмонию. А в это время Том в джинсах и ковбойке ходил в школу и был лучшим спортсменом в классе. Контраст был разительным.
– Неужели в мире нет врача, который понял бы, что такое с нашим Тимми? – в отчаянии взывала Лаура.
Но однажды ясным зимним днем они с ребенком поехали в больницу, где нашли такого врача. Он был полон сочувствия, но говорил напрямик, – Лаура и просила не скрывать от нее правды.
– Цистофиброз, – сказал он. – Фатальная болезнь. При тщательном уходе пациент может дожить до двадцати, но… – Он замолк, глядя на Бэда, еле сдерживающего рыдания, и Лауру, которую била дрожь.
Она справилась с собой и мягко сказала: