Клем с улыбкой кивнул и, повернувшись к Тимми, ласково спросил:
– Ну, а ты что по этому поводу думаешь, парень?
Тимми покраснел, и, переведя глаза с Бэда и Тома на мать, сказал своим детским высоким альтом:
– Я читал кое-что и, знаете ли, этот Джонсон часто говорит низкие вещи. И Бетти Ли сказала мне, что он ненавидит черных.
– При всем моем уважении к Бетти Ли, – возразил Бэд, – думаю, что она в вопросах политики не очень-то разбирается. Кто-то ей сказал. Это все пропаганда.
– Да нет, папа, думаю, она сама это чувствует. Ведь черные чувствуют, когда их ненавидят, чувствуют сильнее, чем мы с тобой. По крайней мере, – мягким извиняющимся тоном, опасаясь, что он слишком резко возразил отцу, докончил Тимми, – мне так кажется.
Лаура смотрела на младшего сына, тронутая и обрадованная.
– Тимми прав, – сказала она решительно. – В статьях и речах Джонсона много низкого. Это скверно, что такой человек выдвинулся, это пугает меня.
– Не понимаю тебя, Лаура, – сказала тетя Сесилия. – Джонсон культурный, образованный человек, хороший оратор. Это самый подходящий политик для нашего штата.
– Вот в этом-то и есть опасность, тетя Сесилия, что он образован и хороший оратор. У него дар убеждения, а люди не понимают, что его идеи – хорошо замаскированные идеи клана. Он опасен, очень опасен. Сейчас он может делать вид, что выступает против клана, а потом, как это было в нацистской Германии… Начнется с малого, а потом… Вчера я уже слышала крики ненависти и видела кровь на мостовой.
– О чем ты, мама? – спокойно возразил Том. – Что за преувеличения? В нацистской Германии не было никаких газовых камер, не было шести миллионов мифически погибших в этих мифических камерах. Да, были лагеря и тюрьмы, где держали коммунистических шпионов и агитаторов, тех, кто этого заслуживал. Остальное – пропаганда. Еврейская пропаганда.
– Верно! – вскричал Бэд. – Все это – надувательство.
– Надувательство? Массовое истребление евреев в Германии, холокост – "надувательство"?! Как ты смеешь это говорить! Есть фотографии, есть выжившие узники, есть свидетели! В их числе и американские солдаты. Сам Эйзенхауэр плакал, когда увидел этот ужас. Ты отрицаешь историю! Это все равно, что сказать, что в Америке не было Джорджа Вашингтона.
– А-а, – ворчливо ответил Бэд, – вечно ты защищаешь евреев. А что ты о них скажешь? Сколько у тебя знакомых евреев?
– Какое это имеет значение? Ну у меня были подружки-еврейки с детства, еще с детского сада. Но я никогда не интересовалась религией и национальностью людей, с которыми знакомлюсь. Мне важно только то, что эти люди порядочные и добрые. Разве не тому же нас учат в церкви?
Лаура остановилась, потому что все слушали ее в полном молчании. Тетушки никогда не одобряли разговоров о политике за столом, и Лаура не любила их тоже, но она была так возбуждена вчерашними событиями, так огорчена всеобщей недоброжелательностью родных… Только Тимми поглядывал на нее сочувственно.
Лауру охватила усталость. Бэд и тетки – одно. – Они превосходные люди, – говорит он. – Он – хороший человек, – твердят они. Но как только дело заходит о важных вещах, о том, что творится в мире, падает какой-то занавес и отгораживает ее от "превосходных женщин" и "хорошего человека". А теперь еще и Том…
Неужели еще и Том… Она почувствовала себя совершенно одинокой за этим столом, где сидели самые близкие и родные ей люди.
Молчание прервала Лилиан. – Значит, ты будешь голосовать за Маккензи, Лаура?
– Да, подтвердила она. – Он порядочный, надежный человек.
– Родился с серебряной ложкой во рту. Богатые родители. А Джонсон всего добился сам.
"Какая нелепость! – подумала Лаура. – Уж не тете Лилиан говорить о "серебряной ложке".
– Мы встречали Маккензи, – заметил Клем. – Сесилия не говорила вам? На обеде в Каптиве, прошлой зимой. Производит впечатление незаурядного человека. К тому же красивый. – Он засмеялся. – Женщины за ним гоняются. Тридцать семь лет, холостяк, рыжеволосый…
– Ох, – вскочила Лаура, – мне надо достать шоколадное суфле из духовки, чтобы сразу подать его к столу, пока не опадет. А то вкус будет хуже.
– Со взбитыми сливками, мама? – спросил Том.
– Еще лучше – с ванильным соусом. Помогите мне убрать со стола и принесите тарелки для десерта, мальчики. Нет, Лилиан и Сесилия, вы сидите, пожалуйста.
Атмосфера за столом изменилась.
– Хватит политики, – провозгласил Бэд. – Да здравствуют вкусные вещи!
Лаура, ставившая на стол вазу с суфле, посмотрела на него благодарным взглядом.
– Клем, твой бокал, вот хорошее вино к десерту! И тебе, Том, – Бэд подмигнул сыну, – в девятнадцать уже можно. Да мне что-то и не верится, что вы в колледже не пьете вина!
"Удивительно, – думала Лаура через несколько минут, – как умиротворяют "вкусные вещи"! "Десерт, вино, сыр и фрукты, кофе – и словно растаяла сдержанная, но напряженная враждебность, вызванная политическими спорами"".
Гости скоро вышли из-за стола, – Клем напомнил, что им предстоят сборы и отъезд рано утром.
– Как странно, – сказала Лилиан, – спать как гостья в доме, в котором родилась. Как будто и не уезжала отсюда. А куда вы собрались, Бэд?
– Деловая встреча.
– В субботу? – с любопытством спросил Клем.
– Приходится иногда и в воскресенье заниматься делами. Работы по горло. Конечно, я стараюсь освободиться на уик-энд, но сегодня совершенно необходимая встреча. Очень важная. Я с вами попрощаюсь утром.
Гости разошлись по спальням, а Лаура с сыновьями остались посидеть на террасе, выходящей в сад. Они разговаривали шепотом, потому что комнаты для гостей находились как раз над террасой.
Лаура не отрывала глаз от Тома. Что с ним, в какую среду он попал, откуда у него новые идеи? Эти вопросы волновали и будут волновать матерей, сыновья и дочери которых выходят из стен родного дома в большой мир. Но разве Том сам выбрал в университете определенную группу, поддался определенному влиянию? Не была ли почва подготовлена дома?
Ты должна признать это, Лаура, почва была подготовлена Бэдом. Его расистские шуточки, словечки, перемигивания с сыном… Том дышал этим воздухом… Гнусным воздухом, отравившим юношу с хорошими задатками и добрым сердцем. Неужели время упущено, Лаура?
– Смотри, вот Полярная звезда, – сказал Том.
– Где? – спросил Тимми.
– Вон, смотри, – сказал Том. – Полярная или Северная звезда. Моряки определяют по ней направление.
– "Светлая Вечерняя звезда" Вагнера… – прошептала как будто для самой себя Лаура. – Такая чудесная нежная музыка.
– Это единственная неподвижная звезда, – продолжал Том. – Все остальные движутся, кружатся в течение суток. Когда-нибудь ты изучишь хоть азы астрономии, – он ласково погладил Тимми по плечу. – А может быть, и всерьез ею заинтересуешься. Я еще только начал, занимался всего один семестр, но хочу продолжать.
"Как он может думать об изучении звездного неба и говорить такие вещи, которые она услышала от него сегодня за столом?" – изумилась Лаура.
– Расскажи что-нибудь, я никогда не разбиралась в звездах, – дружелюбно обратилась она к Тому.
– Вот сюда смотрите! – воскликнул Том. – Смотри, Тимми, вот эти семь звезд, – разве не напоминают они медведя? Так и называется это созвездие – Большая медведица. А вот, рядом, – следи за моим пальцем, сосчитай-ка – тоже семь звезд. Это Малая медведица. Знаете, что мне нравится в этой науке? Точность. Это изумительно. Все предопределено. Вот, двенадцатого августа, ну, может быть, на день позже или раньше, будет дождь метеоритов. А пятнадцатого ноября – еще один, утром. Даже время дня известно, подумать только! Фантастика!
– Мам, у меня желудок болит, – пожаловался Тимми.
Она сразу вскочила:
– И тошнит тоже?
– Да сам не пойму. И то и другое.
– Это праздничный ужин, – успокоил Том. – Переел немножко.
– Иди наверх и ляг в кровать, я принесу тебе лекарство.
– Нет, – сказал Том, – я все сделаю. Ты сегодня устала, мам. Тим сам знает, какое принять лекарство. Иди наверх вместе с Графом, братишка, а я согрею тебе молока, принесу, и мы еще поболтаем.
Том услышал из кухни, что Тимми резко закашлялся. Он знал, что тошнота и боли в желудке всегда связаны у брата с мучительным кашлем. Согрев молоко и добавив мед, он отогнал мрачное видение – Тимми снова в больнице – и понес кастрюльку в комнату к брату. – Вот выпей. Пей медленно.
Тимми и сам все знал, но послушно кивнул головой. После нескольких глотков кашель стал затихать.
Том смотрел на тонкие пальчики Тимми, сжимавшие высокий стакан. Ручки маленькие, фигурка хрупкая, ниже всех в классе. Но одноклассники были добры и ласковы с Тимми, никто не дразнил его "коротышкой". Наверное, родители сказали детям, что их сверстник очень болен.
– Смотри-ка, Граф беспокоится, когда я кашляю, – сказал Тимми.
Собачонка сидела в ногах кровати и переводила блестящий взгляд со своего маленького хозяина на Тома.
– Знаешь, он мой лучший друг… после тебя, конечно.
– Ну, я тебе не только друг, но и брат, а это больше.
Выпив молоко, Тимми обхватил колени руками и выжидательно посмотрел на Тома. Тот понял, что Тимми желает доверительной беседы.
– У тебя есть девушка, Том? – спросил Тимми.
– Ну, в каком-то смысле есть, а в общем – нет. – Том не хотел откровенничать с малышом о Робби. – В колледже встречаешь много девушек. На лекциях, на танцах, на футболе. Ну и заводишь знакомство – на неделю, на месяц. Знаешь, как это бывает. Сейчас у меня нет девушки.
– Это плохо, Том, заведи скорее.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что у меня есть девушка, – прошептал Тимми в ухо Тома. – Только обещай никому не рассказывать.
– Обещаю, – торжественно сказал Том.
– Ее зовут Мэри Бэт. Я каждый день сажусь на ленч за ее стол.
– Да-а?
– Да, она меня приглашает.
– Ну, что ж, у нее недурной вкус, если она тебя приглашает. А она хорошенькая?
– Самая хорошенькая в классе! Она потрясающая, Том! И одевается потрясающе.
– А какие у нее волосы?
– Каштановые. С золотистым отливом.
– Я бы хотел посмотреть на нее, Тимми.
– Ну приходи на наш выпускной вечер. Папа и мама всегда приходят, и ты можешь, если захочешь.
– Конечно, захочу!
Такое маленькое бледное личико с задумчивыми глазами – мамиными глазами. Том раньше не замечал этого, а теперь вдруг осознал, что у обоих – глаза мечтателей, которые думают о чем-то своем, даже когда говорят с вами. Но ведь все говорят, что и Том похож на мать. И на отца тоже.
Тимми зевнул, но ему не хотелось отпускать Тома.
– Папа подарил мне новую игру, посмотри.
– Ты на часы посмотри, а в игру поиграем завтра! Как ты себя чувствуешь?
– Отлично.
– Ну, тогда спокойной ночи, до завтра.
Том сидел в своей кровати и читал "Протоколы сионских мудрецов". Это был репринт старинной книги, и Робби уверяла Тома, что все написанное там – чистая правда. Там говорилось, что евреи посылали в каждую страну старого мудреца, который подготавливал осуществление в этой стране господства евреев, которое потом должно было утвердиться на всей планете.
Том засомневался. А, может быть, это и правда. Ведь сколько всяких владений у евреев только в их городе. Половина больших магазинов и лавок – ювелирных, магазинов одежды, обуви, спортивных товаров. В кардиологическом отделении больницы, где в прошлом году делали операцию тете Лилиан, заведующий был еврей. Всюду встречались эти люди, занимающие важные посты, живущие в роскоши.
– Нет, – уверял он себя, – в этой книге изложены правдивые факты. Просто люди их не знают. Папа, конечно, знал эти факты. Но он был занят работой, обеспечивал семью, он не хотел наживать себе врагов… и не хотел расстраивать маму. Не было смысла спорить с мамой, и отец любил ее такой, какая она есть. Не понимающая жизни, погруженная в свои книги и в музыку.
Он поднял руку, чтобы выключить торшер, и увидел на своем столе в вазе пышную красную розу. "Какая красивая… мама срезала ее к моему приезду, – подумал Том. – Она пошла в сад и срезала ее".
"…Нет, я не должен был так говорить за обедом. Это огорчило маму. Может быть, не надо было оставлять в своей комнате ни книги о Гитлере, ни даже фотографии Джима Джонсона". Эти вещи появились в его комнате, когда он начал спать с Робби. Тогда началась его взрослая жизнь. Он растянулся в кровати, расслабив каждый мускул своего тела, и вдруг ощутил сладкую боль в чреслах, представив рядом с собой гибкое тело прижавшейся к нему Робби.
"А Тимми, – подумал он, – наверное не узнает этой пронзительной сладкой боли, радости и печали земной любви".
За окном летняя ночь звенела стрекотом сверчков, как звенела тысячу лет назад. А на другой планете, вращающейся вокруг другого солнца, другие существа наполняют ночь своей музыкой. "Ученые говорят, что после гибели жизни на планете останутся одни насекомые. Тараканы? Пф-ф… сносно. Ну а сверчки вообще – симпатичные создания. Всю ночь они стрекочут под моим окном…". Он заснул.
Лаура сидела, задумавшись, на неосвещенной террасе, пока не послышался шум колес подъезжавшей к дому машины. Заперев машину в гараже, Бэд прошел на террасу по росистой лужайке.
– Эй, почему ты здесь?
– Ничего, просто не хочется спать.
– Сидишь одна. Что случилось?
– Право же, ничего.
– Я тебя знаю. Чувствую, если что-то с тобою не так.
Так оно и было, но не пускаться же ночью в объяснения. Да Лаура и не хотела посвящать в свои настроения Бэда. И потом – она устала… Ах, как она устала…
– Как прошло твое собрание? – спросила она Бэда, не отвечая на его вопрос.
– Превосходно. Хотя слишком затянулось для воскресной ночи. Что поделаешь, люди любят сами себя послушать. – Он поцеловал ее. – Да у тебя новые духи. Как они называются?
– "Белые плечи".
– О, твои белые плечи… И белая грудь… И все остальное… А знаешь, я проголодался. Сделай мне сэндвич.
Кухня, как и весь дом, была предназначена для большой семьи. Фарфоровая посуда в буфете – тонкий китайский фарфор, сияющие медные кастрюли на полках до самого потолка, две плиты – электрическая и редко используемая, но начищенная до блеска, старинная, отапливаемая углем. Аккуратная связка дров, приготовленная в углу для растопки камина в зимние вечера. Кружевная паутина вьющихся растений на окне.
– Люблю наш дом, – сказал Бэд. "Мой дом – моя крепость". Да, и каждый должен защищать эту крепость, не щадя своих сил. Это я понимаю.
– К счастью, у нас в Америке нет враждебных сил, против которых надо оборонять свой дом.
– Напрасно ты так уверена. Старый уклад под угрозой. Его ненавидят евреи, негры, люмпены. О католиках я этого не скажу, я знаю среди них порядочных людей, но для них на первом месте преданность Папе. Не Америке.
– Не хочешь ли кусочек кекса? Я испекла два, один тетушкам в дорогу.
– Спасибо, не стоит мне есть сдобу, я уже выпил сегодня пару пива. Лишний вес – реальная угроза для меня. – Он откинулся на спинку стула и откусил кусок сэндвича. – Один приятель рассказал мне, что на улице Фейрвью поселилась пара черных. Купили дом Блейров. Хорошенькое дело!
– Да, мне сказала Лу Фостер.
– Такой прекрасный район и вдруг вселяются эти вшивые подонки.
– Они имели право купить этот дом, – возразила Лаура.
– Закон можно обойти. Повысить цены так, чтобы они купить не смогли.
Пальцы Лауры сжали ручку кофейной чашки, но она возразила спокойно:
– А, может быть, они славные люди…
– Ну, может быть… Но, черт возьми, Лаура, будь же реалисткой!
– Я именно реалистка в этом вопросе.
– Но я рад, что не буду иметь с ними дела. Они все-таки не совсем рядом с нами поселились. Вот Ордвеи сумеют облить их холодом.
– Ордвеи? – Это были владельцы соседнего с домом Блейров дома. – Ну, и как они, по-твоему, будут себя вести?
– Ну, будут их игнорировать, – пожал плечами Бэд. – Глядеть сквозь них, словно они прозрачные.
Да, Грэйс Ордвей сумеет так себя вести. Выражение лица у этой дамы всегда было такое кислое, как будто она сосала лимон. А у мужа всегда было злое и чем-то недовольное выражение лица. Такая пара может напугать черных соседей.
Как-будто уловив ее страх, Бэд заметил:
– А знаешь ли, мне кажется, что на этой улице в скором времени случатся беспорядки.
– Что ты имеешь в виду?
– Кто знает? Но, конечно, многим людям это вселение черных совсем не по душе.
В душе Лауры закипала ярость.
– Да – таким людям, как ты, – сказала она, четко выговаривая слова. – Как ты, и, к сожалению, как Том, тоже.
– Том? – удивленно вскинул брови Бэд. – В чем ты нас – меня и его – можешь обвинить?
– Не в поступках, нет. Но ваши слова подстрекают тех, кто совершает поступки. Ваши идеи, ваши речи вдохновляют их, и в сущности вы так же виноваты, как и они.
– Я не виноват, что ты такая сердобольная, Лаура. Наверное, готова помочь любому ленивому негру, который клянчит милостыню, или еврею с подписным листом на сооружение Стены плача.
Она сжала руки, чтобы заставить его замолчать:
– Лучше иметь слишком мягкое сердце, чем ледяное, или чем вовсе не иметь сердца.
Бэд улыбнулся своей ослепительной улыбкой, – он не любил вести споров. Но Лаура не желала остановиться:
– Я не могу сладить с тобой! Я не виню тебя – у тебя было суровое детство. Но я не позволю тебе сеять зло, семена которого растут в душе Тома. Он становится холодным, жестоким. А потом это коснется Тимми.
– Говори потише, не то разбудишь тетушек!
– Говорить с тобой – все равно, что биться головой о каменную стену. Будь ты проклят, Бэд!
– Да полно тебе, Лаура, вечно ты все преувеличиваешь! Это твой недостаток, хотя других у тебя нет. Том – образцовый сын. Если он наберется ложных идей, то это временное и мы с этим справимся. Мы с тобой – разумные люди, и не дадим злу проникнуть в наш дом. Идем же в кровать. Я устал.
– Иди, а я – нет.
– Не устала или не хочешь в кровать?
– То и другое.
– Ну, идем же в кровать, ты от меня получишь кое-что приятное.
– "Приятное", – повторила она. – Ты мне омерзителен.
Он рассмеялся и потрепал ей пальцем волосы.
– Ну, как хочешь. Я иду спать. Завтра мы все это переживем, и я не буду тебе омерзителен.
Она ждала в кресле, пока он заснет, – обнаженный и мужественный под одеялом. Потом она легла на краешек широкой супружеской кровати и бодрствовала почти до утра, думая о том же – что она все могла простить Бэду, пока не поняла, что тень зла ложится на Тома. – Том. – Это была последняя мысль, перед тем, как она задремала.