Юная наивная студенточка Таня "залетела" от красавца-каскадера - и с ужасом узнала, что ее избранник ЖЕНАТ - и попросту собирается использовать ее в качестве "суррогатной матери" своего ребенка.
Таня с негодованием отвергает предложение "продать" свое дитя - и с гордостью принимает трудную долю матери-одиночки.
Казалось бы, молодую женщину ждут только бедность и одиночество… но однажды в ее жизнь входит немолодой, обаятельный иностранец, когда-то безнадежно любивший ее мать…
Нелли Осипова
Вторая молодость любви
Дождь хлынул неожиданно. Вода лилась сплошной стеной и, похоже, не собиралась вовсе прекращать свой неистовый поток. Но потом вдруг, как истеричная женщина, которая разойдется, раскричится, размахается в бешенстве и неожиданно, словно обессилев, замолкнет, ливень прекратился.
Только одна капля гулко стучала по каменной ограде родника, где все село набирало питьевую воду в глиняные кувшины по традиции здешних мест. Всегда в хоре голосов себе подобных, всегда в многозвучии оркестра дождя, сейчас она пела, играла, стучала одна, упиваясь собственной значимостью.
"Капля долбит камень не силой, но частотой падения", - вспомнил Отто латинское выражение, запавшее в память еще со школьных лет. - Может, эта капля и есть та самая, которая выдолбит ямку в древнем камне, что лежит здесь со времен Екатерины Великой… Сколько понадобится для этого жизней и дождей? Впрочем, этого я не узнаю - нас здесь уже не будет…"
Этим утром подъехала полуторка, из кабины легко выпрыгнул военный в фуражке с синим околышем, твердо ступая, вошел в помещение правления винодельческой унии Люксембурга, с треском распахнул дверь с надписью: "Председатель унии Отто Бургман", положил на письменный стол листок бумаги, прихлопнул его ладонью и с некоторым сомнением спросил:
- По-грузински читать умеешь или только по-немецки?
- И по-грузински, и по-русски, - с достоинством ответил Отто.
- Значит, сам все поймешь. От себя могу сказать - двадцать четыре часа, и ни минуты больше! Багаж не брать, только личные вещи, продукты на три дня. Будет больше - выбросим. Все. Действуй. Грузовики завтра утром пригоним на шоссе. Туда доберетесь сами. Вопросы есть?
Отто успел пробежать глазами первые строки страшной бумаги и, еле сдерживая ярость и отчаяние, спросил:
- Куда нас выселяют?
- На восток. Узнаете, когда доедете.
- В чем наша вина?
- Ты что, смеешься, кацо? Война идет с немцами…
- С фашистами, - перебил его Отто.
- Вот что, гражданин Бургман: я сказал - ты понял! Все! - и, хлопнув дверью, вышел.
Понял… Разве это возможно понять - почти полтора века жить и трудиться на этой благословенной Богом земле, куда его предков призвала бывшая принцесса Ангальт-Цербстская Фикхен, став российской императрицей Екатериной II, из поколения в поколение строить дома, дороги, растить виноградники, создать прекрасную винодельческую унию, разводить скот, обустраивать свой быт, сохранять традиции отцов и дедов, воспитывать детей, приучая к терпимости в отношениях с местным населением, к знанию их языка, - и теперь в двадцать четыре часа быть изгнанными, выброшенными со своей малой родины, как шелудивые псы…
Времени на размышления нет. Ясно одно: осмыслять случившееся придется всю оставшуюся жизнь. А сейчас - действовать.
К утру вся деревня была в сборе. С собой брали топоры, пилы, лопаты, одну пару одежды, еду на два-три дня и картофельные глазки. Всю ночь жители от мала до велика, сидя в своих погребах, вырезали проросшие глазки из картофелин, чтобы сразу же по прибытии на место - где оно? - высадить и ждать урожая в надежде не умереть с голода. Так велел Отто.
Ему верили, на него надеялись, его любили. Когда двинулись в сторону шоссе, туман еще не рассеялся, он висел низко-низко, скрывая пеленой виноградники, огороды и низкорослые молодые посадки. Столетние деревья грецкого ореха стояли могучими бесстрастными свидетелями - они не такое видели за свою жизнь.
Надсадно и жалобно мычали недоеные коровы, надрывая душу теперь уже бывших хозяев, так внезапно и необъяснимо предавших их, визжали свиньи, неистовствовала домашняя птица, добавляя в эту какофонию звуков истерические ноты, страшно выли собаки…
Люди покидали немецкую колонию Люксембург, основанную по повелению Екатерины Великой и переименованную так в честь революционерки Розы Люксембург в 1921 году, когда в Грузии воцарилась советская власть. Но первые колонисты назвали кусочек плодородной грузинской земли Екатеринофельд, не ведая о древнем грузинском названии Болниси или пренебрегая этим.
Не надо переименовывать города - плохая примета…
Таня Орехова приехала в Московскую медицинскую академию имени Сеченова впервые за прошедшие три недели не сдавать экзамены, а посмотреть списки принятых.
Тяжелый марафон позади. Она не сомневалась, что прошла, потому что сдала все экзамены на "пятерки", проходной балл набрала с лихвой. И все-таки хотелось собственными глазами взглянуть на свою фамилию.
Мелькали знакомые по экзаменам лица, выражение которых менялось с быстротой молнии. Кто-то весело подходил к стенду, а возвращался со слезами на глазах. Другие читали списки с выражением безнадежности и вдруг, увидев свою фамилию, чуть ли не вскачь неслись к выходу, чтобы позвонить домой.
Таньке не пришлось расталкивать толпу у списка на букву "О" - совсем немного фамилий оказалось в этом списке: то ли буква невезучая, то ли вообще на "О" в России немного фамилий. Убедившись, что все в порядке, она собралась звонить родителям. Нащупала в кармане телефонную карту и хотела было поискать на улице телефон-автомат, но тут началось массовое веселье победителей с бурными выкриками: "Отметить! Надо отметить!" Кто-то подхватил ее под руку, кто-то уверенно повел группу ребят, человек десять, за собой, утверждая, что знает куда идти, что там здорово. Ребята были в эйфории от сознания наступившей свободы; позади остались зубрежка, волнения, ожидания, впереди - лето.
Мало кто задумывался над тем, что предстоит шесть лет напряженной учебы, ведь медицинский институт - один из наиболее трудных. Но сейчас это не имело никакого значения, даже для Тани, чьи родители закончили как раз эту академию, в прошлом просто институт, и она немало была наслышана о нелегкой стезе врача.
"Сбылась мечта идиота", - мелькнула в голове расхожая фраза, и Таня захихикала.
- Чему ты смеешься? - спросила рядом идущая девушка.
- Тому, что я не знаю, что меня ждет впереди.
- Странная ты…
- Я знаю. Мне это еще в школе говорили.
- Ты что, номера откалывала? - заинтересовалась девушка.
- Да нет, просто я из страны фантазий и закидонов.
Александра Михайловна, или попросту Сашенька - ведь ей было всего тридцать восемь, - втиснулась в последний вагон поезда и попробовала отдышаться, хотя разве можно отдышаться, если в воздухе сплошной углекислый газ и терпкий запах пота. Не моются они, что ли, каждый день, а может, реклама их убедила, что достаточно мазнуться каким-нибудь дезодорантом - и можно мыться раз в неделю. Черт их знает…
На "Кропоткинской" она выскочила на платформу, вернее, ее просто вытолкнули из вагона, поправила сползшее набок плечо блузки, прическу, подумала: отряхнулась, как курица из-под петуха, и уже спокойно вышла на улицу. До женской консультации - десять минут прогулочным шагом.
Еще несколько лет назад, когда она перешла сюда работать, дома бурно обсуждалась дилемма: завтракать утром или сэкономить время, чтобы спокойно пешочком идти от метро. Хорошо рассуждать "жаворонкам" - ни свет ни заря вскакивают радо утром и готовы "к труду и обороне", как шутил главный "жаворонок", муж Митя. Ну а Татоша, любимая и единственная доченька Татьяна, та могла до полуночи читать, а утром как ни в чем не бывало готовить уроки, завтракать и без суеты, точно в нужное время выходить из дома. Все у нее было рассчитано до секунды. Еще совсем крохой, в первом классе школы, она удивляла родителей четким и безошибочным чувством времени. Сашенька смеялась: "У тебя в животике зашит секундомер".
Смеяться Александра Михайловна любила, всегда находила какую-нибудь причину, которую окружающие не заметили, а она вдруг зальется заразительным смехом - и сразу всем весело. При этом врач она была Божьей малостью, не признавая никаких НИИ и клиник, диссертаций и прочей "мути", с увлечением работала в женской консультации и, главное, любила своих пациентов, что по нынешним временам было самым настоящим атавизмом, то есть, если верить словарю Ожегова, "наличием у потомка признаков, свойственных его отдаленным предкам". Ее друзья-однокурсники острили по этому поводу, говоря, что люди, умеющие шевелить ушами, тоже унаследовали от своих далеких предков некую мышцу, которая у нормального современного человека давно атрофировалась, иначе все бы ходили и шевелили ушами, как ослы или собаки. Сашенька не обижалась, знала: если случалось что у кого-нибудь из знакомых - тут же обращались к ней, к ее помощи, к ее отзывчивости, безотказности и профессионализму.
Все свое детство и юность Саша прожила на Арбате, была буквально влюблена в него, а когда снесли их дом и переселили в просторный, но неуютный юго-запад, он сразу стал нелюбимым. Тогда она перешла на работу в женскую консультацию, которая располагалась в переплетении переулков старого Арбата, в небольшом двухэтажном старинном здании. И хотя Сашенька тратила почти сорок минут на дорогу, вытаскивая себя по утрам из постели буквально за волосы, лишая даже утреннего чая, ибо относилась по своей конституции к классическим "совам", но зато каждый день ее ждала награда - свидание с Арбатом.
Если дома и ворчали по этому поводу, то только через день, ведь утренние приемы чередовались с вечерними, вот и получалось: одну неделю домашние ворчали и возмущались два дня, другую - три. Зато какое блаженство по субботам и воскресеньям: завтрак в постель, обед готовит Митя, он же и на рынок сходит, а квартиру пылесосит Татоша. Словом, все сложности двух или трех утренних, тяжелых для Сашеньки сборов с лихвой окупались сплошным субботне-воскресным кайфом.
День предстоял сегодня напряженный: Таня собиралась съездить в академию, проверить списки принятых на первый курс. Хотя дочь и сдала все экзамены на "пять", но кто его знает, мало ли что может случиться в стенах прежде родного 1-го МОЛ-МИ, а нынче Медицинской академии имени Сеченова. В любом случае следовало дождаться звонка Тани.
Сашенька вошла в свой кабинет, перед которым уже сидели в ожидании приема женщины. Оставалось еще минут пять, и медсестра, как обычно утром, опаздывала. Сашенька не ругала ее за это, потому что знала: Тамара по пути покупает себе продукты и обязательно забегает в "Макдоналдс", чтобы захватить для доктора пару чизбургеров - знает, что та перед утренним приемом не успевает позавтракать.
В такие дни Александра Михайловна, не дожидаясь ее, начинала прием, чтобы не вызвать нареканий. Вот и сегодня она уже собиралась пригласить первую пациентку, но, пока надевала халат, дверь без стука отворилась, под возмущенные голоса ожидающих вошла женщина и, умоляюще сложив руки на груди, взволнованно проговорила:
- Ради Бога, Александра Михайловна, выслушайте меня!
Столько боли и страдания было в ее голосе, жесте, в глазах, что Сашенька, не задавая вопросов, предложила ей сесть, а сама выглянула в коридор и обратилась к своим пациенткам:
- Успокойтесь. Я пришла пораньше и могу до начала приема выслушать эту женщину. - Потом вернулась, плотно прикрыла за собой дверь. - Слушаю вас.
- Мою девочку, мою дочь… изнасиловали… - Слезы хлынули из глаз посетительницы, мешая ей говорить.
Александра Михайловна несколько растерялась и не смогла сразу ответить. Это было неожиданно. За все годы учебы и работы она ни с чем подобным не сталкивалась. Но через мгновение она собралась и поняла, что предстоит долгий разговор.
- Сколько лет вашей дочери?
- Пятнадцать, - прошептала женщина, словно выносила приговор и себе, и дочери.
- Я прошу вас, пожалуйста, подождите конца приема или, если вы живете недалеко, подойдите к двум часам. Я сделаю все, что в моих силах.
- Спасибо вам, спасибо… - женщина, вытирая слезы, поднялась, - я подожду сколько нужно… - и вышла.
Через минут пять в кабинет влетела Тамара, прижимая к груди пакетик из "Макдоналдса".
- Здрасьте, Александра Михайловна… тепленький… ешьте, пока не остыл.
- Позже, Тамарочка, позже, не будем прерывать прием, - отозвалась Сашенька, записывая что-то в историю болезни первой пациентки.
- Остынет же, Александрочка Михайловна! Подождут ваши больные, никуда не денутся, я же знаю, что вы не завтракали, - не унималась медсестра.
Сашенька закончила с пациенткой и, когда та вышла, сказала строго:
- Тамара, я же просила тебя, никогда не называть пациентов больными. Они па-ци-ен-ты! Это ты можешь усвоить?
- Что-нибудь случилось, Александра Михайловна?
- Ровным счетом ничего, кроме того, что моя просьба тобой не воспринимается, - жестко ответила Сашенька. Она не собиралась посвящать даже Тамару в суть свалившейся на нее проблемы и была права - какая мать захочет сделать трагедию дочери поводом для обсуждения? Хотя на медсестру можно было положиться, не первый год работали вместе, но что знают двое - то знает свинья. Так любил повторять Генрих слова генерала Мюллера из "Семнадцати мгновений весны".
Тамара поджала губы, промолчала и в течение всего приема не проронила ни слова. Когда последняя пациентка ушла, Сашенька обняла Тамару:
- Ну прости меня, прости. Я сегодня не в своей тарелке - Танька пошла проверить списки поступивших.
- Ладно уж… В результате вы так ничего и не поели, - вздохнула Тамара.
Она была всего на несколько лет старше Сашеньки, но как-то так повелось, что с самого начала их совместной работы стала опекать ее - сначала как новенькую в этой консультации, потом поражаясь ее безотказности - сколько придет женщин, всех примет, не считаясь с записью.
Александра Михайловна на первых порах удивлялась, даже смущалась, но потом привыкла, а уж когда Тамара начала приносить по утрам сэндвич, прониклась к ней симпатией и нежностью. Об опыте и профессионализме своей сестры и говорить не приходилось - другие врачи откровенно завидовали Сашеньке.
Тамара собралась уходить, сняла халат, переобулась, но, выйдя из кабинета, тут же вернулась:
- Александра Михайловна, там еще одна сидит. Примете?
- Это ко мне, по делу… Ты можешь идти.
Марина Викторовна - так представилась женщина - за это время немного успокоилась, на что и рассчитывала Сашенька: известное дело - пока сидишь или стоишь в какой-нибудь очереди, или звереешь, или приходишь в состояние легкого отупения.
- Это случилось… - начала она, но врач прервала ее:
- Не надо ничего рассказывать, это вас только расстроит. Сейчас главное - посмотреть девочку. Когда вы сможете привести ее?
- Она здесь недалеко, сидит в скверике.
- Господи, да разве можно так? - возмутилась Сашенька. - Вы сейчас должны быть постоянно с ней. Зовите ее скорей.
В кабинет девочка вошла бочком, опустив голову, тихо проговорила:
- Здравствуйте…
- Здравствуй. - Сашенька подошла к ней, полуобняла, ладонью приподняла ей голову, улыбнулась: - Как тебя зовут?
- Настя.
- Обожаю это имя - Анастасия. Знаешь, чаще всего так зовут сильных женщин. Ну что ж, вперед?
Девочка согласно кивнула головой.
- Разденься там, за ширмой, - сказала ей мать.
- Нет, нет! Здесь командую я. Вы, Марина Викторовна, сядьте вот сюда. - Сашенька переставила стул к самой двери кабинета, откуда нельзя было видеть злополучное гинекологическое кресло, и обратилась к девочке: - А ты посмотри вот сюда. Считай, что это трон, на который рано или поздно восходит каждая женщина без исключения. С одной стороны, это почетно, с другой - унизительно и страшно, бывает и радостно. Словом, все перемешано, как в жизни. Главное - взгромоздиться на него, а потом лежать себе и на все поплевывать. Постарайся сделать так, как я прошу: за ширмочкой разденься, полезай в кресло и лежи, как на солнышке, - расслабься и загорай под электрической лампой. Поняла? Я только погляжу - и все.
Настя вдруг не то что приободрилась, но в глазах ее мелькнул живой интерес, любопытство и доверие к этой странной врачихе, которая так необычно обращалась к ней.
После осмотра Александра Михайловна сказала с удовлетворением:
- К счастью, ничего страшного не произошло.
- То есть как не произошло? - вскинулась мать.
- Просто нарушена девственность. Слава Богу, никаких побочных травм, гематом, разрывов нет.
- Но, доктор, понимаете… - Марина Викторовна умолкла, комкая в руках носовой платок. - Даже не знаю, как и сказать… - Она нервничала, на ее слегка вздернутом веснушчатом носу появились капельки пота, глаза смотрели просительно и настороженно.
- Говорите, говорите, я вас слушаю, - с едва заметным раздражением сказала Сашенька. Она ждала звонка Тани, одолжила специально для этого у соседки мобильник - своего не было, никак не получалось выкроить на него деньги, - а дочь все не звонила.
Тут Настя сделала неудачную попытку слезть с этого дурацкого пьедестала и чуть не свалилась. Сашенька улыбнулась:
- Не торопись, полежи спокойно, я еще раз гляну. - И, увидев, как та покраснела от стыда, добавила: - Ты никогда не видела по телевизору или в метро, как сидят наши, российские, мужчины, даже на официальных приемах? Колени на расстоянии одного метра друг от друга! Так и хочется сказать им: сдвиньте же ноги, ведь вы не в гинекологическом кресле! И ведь ничуть не стесняются, напротив - на физиономии эдакая победительность вызывающая, мол, я - мужчина. Мне всегда при этом делается и смешно, и грустно от подобного бескультурья. Ну а нам, женщинам, сам Бог велел привыкать к такой позе, так что не ежься, потерпи немного.
- Доктор, Александра Михайловна, ну войдите в наше положение… Я знаю, что эту… ну… девственность можно как-то восстановить. Я заплачу…
- Еще чего! - возмутилась Сашенька. - Вам бы сейчас заняться психологическим состоянием девочки, а не этим… Зачем вам это нужно? В наше время… Настя, тебе это нужно?
- Да, - порывисто вздохнув, сказала девочка.
- Вы не понимаете, доктор, - вступилась мать, - еще какой муж попадется… Иной всю жизнь попрекать станет и чужую беду обернет для себя правом изменять и пьянствовать.
Сашенька внимательно поглядела на Марину Викторовну. Ей вдруг стало все ясно: и преждевременно поблекшие щеки, и ранняя полнота, и неухоженные руки. Вся жизнь несчастной женщины возникла перед ней из нескольких ее слов - это ее попрекает муж, это ей он изменяет, это ее горе вопит, унижается и умоляет.