Зазвонил телефон. Сашенька выхватила его из кармана халата и крикнула, еще не донеся его до уха:
- Да? Татьяна?
- Говорит студентка Медицинской академии имени Сеченова! - раздался голос дочери.
- Боже мой, поздравляю! Поздравляю тебя, Татошенька… Что же ты раньше не позвонила? Я тут извелась в ожидании…
- Мам, ну мы пошли всей группой в кафешку. Нас сразу же распределили по группам. Ну, не сердись, надо же было обмыть и поближе познакомиться, мосты навести…
- Хорошо, хорошо, - торопливо сказала Сашенька. - Отцу позвони.
- Уже.
"Ему первому", - мелькнула мысль.
- Умница. У меня тут прием еще не закончился. Я тебя еще раз поздравляю… До вечера… - Сашенька убрала мобильник в карман, оглянулась на просительницу, не сдерживая распирающей ее радости, сказала: - Дочка поступила в медицинский.
- Доктор, миленькая… у вас тоже доченька… ради нее… умоляю…
- Поймите, мне совсем несложно сделать, технически это очень простая операция, но существует врачебная этика, которая не позволяет мне брать на себя такую ответственность… Нет, нет, это не криминал, но… - Сашенька на мгновение умолкла под пристальным взглядом Марины Викторовны и вдруг решилась: - Хорошо! Я все сделаю, только при одном условии - не рассказывайте об этом никому.
- Что вы, что вы, доктор, я и так никому… - затараторила женщина, но Александра Михайловна прервала ее и строго велела подождать в коридоре…
Дома Сашеньку ждал накрытый стол. Сияющая Танька взахлеб трепалась со своей школьной подругой Лилей, успевшей поступить в "Щепку", как фамильярно именуют студенты училище имени Щепкина при Малом театре. Увидев мать, Таня с радостным воплем бросилась ей на шею и принялась целовать, повторяя: "Я сама, я сама! Я сделала это!"
"Сама-то сама, - подумала Сашенька, обнимая дочь, - только кто тебя натаскивал и по биологии, и по многим вопросам, которые иногда ни с того ни с сего задают абитуриентам члены приемной комиссии, пытаясь вырваться из однообразия заученных ответов и вдолбленных репетиторами - зачастую одними и теми же - в молодые головы стандартных формулировок?"
За стол не садились, ждали отца. Он обещал прийти пораньше, но Сашенька хорошо знала, как много возникает неожиданностей в работе заведующего хирургическим отделением в переполненной, по обыкновению, рядовой городской больнице, особенно в конце недели, в пятницу.
- А ваша дочь, тетя Саша, уже успела разбить сердце одного курчавого абитуриента, - сообщила Лиля.
- Да?
- Никакой он не абитуриент, а так же, как и я, уже студент, - обиделась за нового поклонника Таня.
- Когда же ты его успела разглядеть? - спросила мать с нескрываемым любопытством.
- Да не разглядывала я вовсе никого, просто его невозможно не заметить: нос - как у Буратино, а волосы колечками. И потом - это он меня разглядел, а не я его, мне он совершенно неинтересен. Мальчишка.
- Таньку интересуют только взрослые солидные мужчины, - с новой для нее модуляцией в голосе - ну как же, ведь она уже актриса! - сообщила Лиля.
Сашенька про себя отметила это замечание Татошиной лучшей подруги, очень наблюдательной и, как это бывает между подругами, знающей гораздо больше, чем родители. А по сердитому взгляду, который дочь бросила на подругу, можно было заключить, что замечание недалеко от истины…
"Следует запомнить и учесть, может быть, даже рассказать отцу. Впрочем, не отец ли, которого Танька обожала, считала эталоном истинного мужчины, порядочности, джентльменства и идеального мужа, причиной тому, что сверстники ей малоинтересны?"
Пришел Дмитрий с красивым букетом цветов.
Таня буквально повисла на нем, а потом, уткнув нос в лепестки роз, проговорила:
- Папик, я такая счастливая…
Вслед за букетом появилась бутылка шампанского, а за ней и неизбежный торт.
Все же мужчины, даже такие, как ее муж, удивительно примитивно мыслящие существа - ну никакой фантазии! Стандартный набор: цветы, шампанское, торт. "Но, с другой стороны, - подумала Сашенька, - что может придумать неостепененный хирург с окладом заведующего отделением в больнице?"
Она попыталась вернуть разговор к неизвестному кучерявому поклоннику - как выяснилось, Танька отлично знала, что его зовут Лехой, - но дочь отмахнулась и потребовала, чтобы мать лучше рассказала, как поступала сама в институт.
- Ты же знаешь, я была почти на два года старше других, потому что поступала после медучилища и у меня были одни "пятерки". Так что я могла не волноваться.
- И у тебя был свой Леха, - ухмыльнулся отец и подмигнул заговорщицки Таньке.
- Если ты имеешь в виду Генриха, то он вовсе не был Буратино, а наоборот, и сразу обратил на себя внимание всех девочек нашего курса!
- Всех, кроме нашей мамы, - пояснила Танька подруге.
- Что ты имела в виду, когда сказала, что он не был Буратино, а наоборот? Как это наоборот? - съехидничал Митя.
- Да ну тебя, - махнула на него рукой Саша. - Красивый, вот что. Сам ведь знаешь.
- Тетя Саша, а Генрих тоже на вас обратил внимание? Как Леха на Таньку? А куда смотрел Танькин папа?
- Танькин папа еще никуда не смотрел, - серьезно сообщил Митя. - Танькин папа еще не знал, что он Танькин папа, больше того, он не знал даже, что среди каких-то там соплюшек на первом курсе появилась Танькина мама, ибо учился на шестом курсе и уже стоял у операционного стола. Однажды…
Сидели долго. Вспоминали, смеялись, сравнивали те годы с нынешними, и вывод взрослых был единодушен: I-й Московский ордена Ленина медицинский институт был лучше нынешней академии! Татоша сердилась:
- Вы еще скажите, что трава была зеленее! Тоже мне - старички.
- Насчет травы не скажу, но остроты были острыми, - скаламбурил Митя. - Помню, кто-то повесил на двери столовой плакат с надписью: "Студент МОЛМИ, не будь профаном, заешь котлету дисульфаном!" - были такие желудочные таблетки.
- А еще мальчишки написали на доске с меню: "Каков стол, таков и стул", - добавила Саша. И оба рассмеялись.
Девочки были в восторге.
Вслед за бутылкой шампанского из запасов, непрестанно пополняемых благодарными больными, появился хороший коньяк.
Дмитрий никогда не брал денег с оперированных больных. "Знаешь, - говорил он жене, - когда мне суют конверт с деньгами, я чувствую себя, как старая дева на нудистском пляже".
Сашенька смеялась: "Откуда тебе знать, что чувствует старая дева?" - "Путем перевоплощения в заданный образ, - отшучивался муж и серьезно добавлял: - Рыба портится с головы. Если завотделением станет брать деньги - пиши пропало: начнется сплошная обираловка".
Но с презентами в виде дорогих вин, коньяка ничего нельзя было поделать: приносили в кабинет, оставляли в полиэтиленовых пакетах в уголочке. В результате дома скопилась целая коллекция диковинных напитков. "Эх, если бы взмахнуть волшебной палочкой и превратить все это разнообразие в дензнаки", - говорила Сашенька каждый раз, открывая бар. А Дмитрий считал возможность такого превращения антигуманной, уж лучше этой палочкой играть на бутылках, как на ксилофоне, озвучить прекрасные напитки мелодичными звуками, ну а потом, разумеется, выпить…
Девочкам было разрешено, как полноправным студенткам, пригубить по наперсточку коньяка, хотя они дружно кричали - врали, конечно же, - что уже пили и водку, и виски, и коньяк.
Потом Лиля показывала в лицах некоторых педагогов "Щепки".
У нее пока не очень-то получалось, но все равно было смешно, особенно когда она изображала Панкову…
Поздно вечером, уже лежа в постели и дожидаясь мужа, принимающего душ, Сашенька подумала, что так и не успела рассказать ему о необычной пациентке и ее матери. Самое подходящее время сейчас поделиться с ним своими впечатлениями о проделанной операции - не для девичьих ушей это.
Вошел муж.
В темно-бордовом махровом банном халате, купленном ею ко дню его рождения, он был похож на настоящего киногероя из зарубежных фильмов. Саша взглянула на него и подумала, что ничего не хочет и не станет сейчас рассказывать. Проблемы сегодняшнего дня стремительно вылетели из головы…
Она приподняла край одеяла, он сбросил халат и скользнул в теплоту нагретой ею постели, холодный и еще чуть влажноватый после душа.
- Пьяненький? - спросила она игриво.
- Я люблю тебя, - серьезно ответил он, потянулся и поцеловал ее в уголок рта, любимое сокровенное местечко. - Я люблю тебя, - повторил он и принялся целовать ей шею, грудь, губы, приговаривая после каждого поцелуя: - Ты у меня самая, самая…
Как всегда, в полседьмого Митя проснулся, ругнув себя мысленно - мог бы еще поспать, так нет же, срабатывает чертов рефлекс. Он боялся шевельнуться, чтобы не разбудить Сашеньку, лежал притаившись и смотрел на жену. Какое счастье, что она у него есть… А ведь не зайди он тогда на Моховую, где шестикурснику, уже не первый год переместившемуся на Пироговку, нечего было делать, мог и не встретить ее. Сейчас он уже не помнил, почему понадобилось ему заскочить на кафедру анатомии, с которой они расстались по окончании второго курса. Вошел в вестибюль, подошел к гардеробу, начал снимать пальто, и вдруг - тоненькая, воздушная блондинка в сестринском халате, перетянутом в талии так, что глаз нельзя отвести, рукава халата засучены выше локтя, руки, покрытые золотистым загаром, с непередаваемой пластикой пригладили волосы и спрятались в карманах халата.
На дворе стояла осень, середина ноября, а от нее веяло летом, солнцем, свежестью.
Он быстро сунул пальто гардеробщице и, не дожидаясь номерка, шагнул к девушке.
- Молодой человек, возьмите номерок! - крикнула гардеробщица, перегнувшись через барьер и протягивая пластмассовый жетончик.
Митя метнулся, схватил номерок и ринулся вслед девушке, которая успела уйти из вестибюля к лестнице, ведущей вверх. Он догнал ее и спросил:
- Простите, не скажете, где здесь кафедра анатомии?
- Пойдемте со мной, я как раз туда направляюсь.
- Сдавать зачет? - поинтересовался Митя.
- Да… Как вы догадались?
- Ну-у… ноябрь… пора сдавать анатомию костей конечностей, - ответил Митя, не задумываясь.
- Так вы врач?
- Почти. Я на шестом курсе.
Девушка, шедшая на ступеньку впереди Мити, обернулась:
- А вы уже забыли, где кафедра анатомии, или вы из Второго мединститута?
- Каюсь. Можете казнить меня, анатомировать и опустить в чан с формалином. Я просто хотел познакомиться, - сказал Митя и опустил голову, словно ожидая удара топором палача.
Он и получил этот удар: девушка ребром ладони легонько коснулась его шеи и произнесла:
- Вы обезглавлены, сударь. Теперь я буду разговаривать только с вашей бессмертной душой. Меня зовут Сашей. А как звали ваше бренное вместилище?
- Я душой и телом - Дмитрий, просто Митя, и очень надеюсь, что повинную голову меч не сечет.
- Я подумаю. Может, окроплю вас живой водой. А сейчас мне надо бежать, а то уже декан вызывал - я пропустила зачет, когда сдавала группа, вот приходится…
- Декан умоляет в приказе опять
Ответить скорее конечности.
Нельзя же, конечно, беспечно сдавать
Конечности до бесконечности! -
весело выпалил Митя.
- Ой, что это? Как здорово! Вы придумали?
- Нет, я на такое не способен. Это придумали наши предшественники лет тридцать тому назад, они же написали песню, которая стала гимном нашего института. Теперь все это - фольклор…
Сашенька потянулась в постели, открыла глаза и сразу же улыбнулась.
"Какое счастье, - подумал Дмитрий, - что Татоша похожа на мать - словно два близнеца, два моих солнышка".
Татьяна никогда не заводила будильник.
Будильником в их доме был отец, неисправимый "жаворонок".
Когда бы он ни лег спать, всегда вставал точно в половине седьмого и успевал принять душ, побриться, приготовить кофе и разбудить мать, если у нее был утренний прием.
В первый момент она подумала, что наступило воскресенье.
В воскресные дни отец обычно давал женщинам выспаться, а сам в это время читал накопившуюся за неделю литературу.
Но сразу же вспомнила, что она студентка, что вчера немного засиделись, что у папы сегодня неоперационный день, и он договорился прийти чуть позже, и что можно валяться и наслаждаться жизнью.
Так она и сделала - понаслаждалась несколько минут, а потом ей стало скучно…
В квартире тишина - значит, папа уже ушел, а у мамы сегодня вечерний прием и она спит. Можно поплескаться в ванной в свое удовольствие…
Танька набросила халатик и пошла в ванную.
Из-за притворенной двери в кухню доносились голоса. Ура! Папа еще дома. Танька осторожно приоткрыла дверь в их семиметровое святилище, место споров и вдохновений.
Мать и отец сидели за столом и что-то оживленно и одновременно говорили друг другу. Отец, как всегда, насмешливо, а мать - чуть похохатывая.
- Что происходит? Анекдоты травите? - спросила Таня.
- Выспалась? - оглянулась мать. Лицо ее показалось Таньке удивительно красивым и просветленным.
- Угу, - промычала дочь, запихивая в рот оладушек с яблоком из горки, лежащей на блюде.
- Не хватай! Зубы почисть! - сказала Сашенька.
- Сами горячие едите, а мне одни холодные останутся. Не разбудили, - и с подозрением поглядела на родителей, - секретничаете?
- Пожалуй, она достаточно взрослая, как ты думаешь? - задумчиво спросила отца мать.
- Смотря с какой стороны смотреть, - ответил с непроницаемым видом отец.
- Что это за "смотря смотреть", папа? И что ты имеешь в виду под словом "сторона" применительно ко мне? - немедленно купилась на скрытую насмешку Таня.
- Тут важно определиться, - обратился отец к матери, не обращая внимания на воинственный вопрос дочери, - что нас интересует - биология или менталитет первокурсницы.
- Полагаю, ментально она соответствует, но вот… - произнесла мать задумчиво и умолкла.
- Вы о чем? - с подозрением спросила Танька.
- Не о чем, а о ком, - уточнила Сашенька.
- Обо мне, что ли?
- Как же быстро она соображает, ты не находишь? - деланно восхитился отец.
- Ладно, Митя, Татоша уже взрослая, ей можно рассказать. Перестань веселиться.
- Разве я веселюсь? - пожал плечами Дмитрий.
- Вот и расскажи.
- Почему я?
- Ты хирург.
- Но операцию делала ты.
- Я не умею четко и логично пересказывать события. Ты же сам вечно бурчишь, что я мыслию по древу растекаюсь.
- Боже, какая скромность! - Митя подмигнул Татоше и в нескольких словах пересказал ей все, что произошло вчера у матери в консультации, так, словно он сам там присутствовал.
Но в конце не выдержал серьезного тона:
- Так что теперь у нас мать - выдающийся специалист по гименопластике, восстановитель невинности и мастер художественной штопки.
- Замолчи! Как можно иронизировать, когда у девочки трагедия?
- Да я не о девочке, а о дикости некоторых понятий: мало того, что она перенесла такой шок, так еще для какого-то будущего обалдуя-мужа извольте штопать! А то вдруг он скажет - кто хлебал из моей чашки? Кто сидел на моем стуле и сдвинул его с места? Ну да ладно, мне пора, девочки. Будьте умницами.
Дмитрий расцеловал жену и дочь и пошел собираться на работу.
Гостей ждали к обеду, но уже с утра дом был полон народу - кто пришел помочь в готовке, кто составлял и накрывал столы, кто украшал все в доме вазами и кувшинами с цветами. Словом, хозяевам оставалось только сидеть в своей комнатке и не путаться под ногами, как сказал старший сын старика Отто. Они и сидели, грустные, немного подавленные суматохой родных, друзей, соседей, растерянные оттого, что не могли принимать участия в этой предпраздничной суете.
Адель подняла на мужа полные слез глаза:
- Разве я могла когда-нибудь предположить, что не смогу самостоятельно принять гостей, что силы так быстро покинут меня… Ведь я еще не совсем стара. Помнишь, твоя мать до восьмидесяти лет и урожай собирала, и виноград топтала, и коров доила…
Отто обнял жену, притянул ее голову к себе, погладил по волосам:
- Для меня ты, любимая, никогда не состаришься. Просто сегодня очень много народу - ведь двойной праздник! Радоваться надо, а не плакать. С завтрашнего дня я свободен, как птица. Будем с тобой ездить по стране, смотреть разные города, диковины, встречаться с новыми людьми… да мало ли что можно делать, когда все время - с утра и до Вечера - в твоем распоряжении. А главное - у нас еще один внук! Ты только подумай: это четвертый наш внук, не считая девиц. Разве от этого плачут? Ну же, улыбнись. - И он потрепал жену по щеке…
Когда все было готово и гости уселись за накрытые белыми скатертями столы в виде буквы "Г", Отто, сидевший у самого угла, - так он захотел сам, потому что с этого места мог охватить взглядом обе его неравные части, - встал, поднял бокал, поправил галстук, надетый по настоянию сыновей, положил ладонь на плечо сидящей рядом жены и сказал:
- Мы с Адель благодарим вас за то, что пришли разделить нашу радость, рождение Генриха. Я хочу выпить за это. Но прежде прошу выслушать меня. Вы знаете, я не из говорунов, но сегодня мне хочется многое сказать вам, потому что завтра я ухожу на покой…
Гости зашумели, послышались недоуменные возгласы - не все знали, что старик Отто уходит на пенсию.
- Это вопрос решенный, - продолжил он, - но я не об этом. Вот уже двадцать лет, как мы обосновались в Казахстане. И не наша вина, да и местный народ не виноват, что эта земля так и не стала нам родной, что наши дети, даже те, кто приехал сюда в младенческом возрасте, не считают ее своей родиной. Что тут поделаешь? Возможно, мы, старики, не приложили сил, чтобы внушить им, что такое родина. О майн Готт! Разве нам до этого было? Пять месяцев в пути, холод, голод, последнюю одежду приходилось менять на хлеб, болезни, человеческие потери - мы не успевали оплакивать усопших, а прибыв сюда, на пустое место, не теряя ни минуты, начали строить, чтобы не остаться под открытым небом. Какое это было счастье, когда к вечеру мы закончили наш первый барак, бросились вповалку на голые доски и заснули мертвецким сном. Разве после этого мы могли внушить нашим детям, что теперь их родина здесь? Не знаю… Только в одном я уверен: чувство родины - это как любовь, его нельзя внушить, его нельзя ощутить только потому, что ты родился здесь, а не в другом месте, оно либо есть, либо его нет. Вот некоторые считают, что родина там, где изначально поселился твой народ, где говорят на языке предков, где тебя окружают люди твоей национальности. Это не так. Разве мы когда-нибудь считали своей родиной Германию? Разве мы здесь тосковали по ней, а не по Екатеринофельду? Не знаю, не знаю… Может быть, наши далекие потомки, прожив здесь два или три века, воспримут эту землю как свою настоящую родину… может быть. Нам не дано это постичь. Но сегодня я хочу пожелать своему внуку, своему Генриху, чтобы в его сердце всегда жило чувство родины - не важно, где и какой она окажется, чтобы никогда не постигло его ощущение неприкаянности, инородности, чтобы никогда не почувствовал он себя человеком второго сорта. Я не стану объяснять, что это значит, - старики знают, помнят, это не забывается…
Сидели долго, говорили много, плакали, смеялись, вспоминали…