- Конечно, знает. Но у него нет официального повода для увольнения. За что он должен уволить успешного хирурга?
- Ну да!
- Он требует, чтобы я нашел повод для вынесения Коле выговора: опоздал на работу, подрался с больным, приставал к другим врачам, а лучше - к пациентам с непристойными предложениями. Да мало ли что можно придумать и нагородить, если задаться целью. А то, что наш Петр Васильевич перетрахал всех сестер в отделении, это вся больница знает, но никого сей факт не волнует, хотя на дежурствах его не раз заставали в щекотливом положении, но - никто не жаловался! Вроде все правильно: не насиловал, сестры не жаловались, обязанности моего заместителя выполняет исправно. Полный порядок!
- Но ведь Коля ни в чем таком замечен не был!
- А жалоба есть.
- Анонимная.
- Пойми, начальство так решило, значит, если нужно, появится и свидетель. И знаешь, что он сказал мне? "Вы ведь собираетесь на конференцию в Германию? Вот постарайтесь до отъезда принять меры". Каково?
- Господи, он может тебе все испортить и отменить поездку.
- Это уж точно. Только, Сашенька, я не стану ничего предпринимать даже при таком раскладе. Ты меня понимаешь?
- Понимаю, поддерживаю и горжусь, - ответила жена, поцеловала мужа и с грустью добавила, взглянув на часы: - Вот и утро, пора вставать. Танька, наверное, уже завтракает.
Когда вся семья собралась на кухне, раздался телефонный звонок. Сашенька сняла трубку.
Это была Галя.
- Спасибо вам, ребята, - со слезами произнесла она.
- За что? - растерялась Саша.
- За то, что залили меня. Теперь я поняла, что все последние месяцы сама себя обманывала, словно играла роль в чужой, ловко скроенной нелепой пьесе… Нет, нет, не перебивай меня. Если бы не этот случай, я бы продолжала верить в его благородство и интеллигентность…
- Нельзя же так вдруг, Галя, не руби сплеча, все-таки вы достаточно долго вместе, ты к нему присмотрелась, привыкла. Мало ли как бывает, у любого может случиться.
Сашенька говорила эти ничего не значащие слова, потому что жалела Галю, хотела облегчить ее участь, но понимала, что все это неумно, необязательно и в какой-то мере пошло. Ей стало неловко, и она замолкала.
- Увы, Сашенька, это лишь вершина айсберга, все остальное открылось позже. Просто я позволила зомбировать себя. Ладно, вам на работу пора…
Поздравительная открытка от Генриха пришла в двадцатых числах января. Так уже повелось последние годы в столице великой державы: письма, посланные авиапочтой из Праги, из Германии, из Италии, добирались не меньше трех недель. Дмитрий, получая корреспонденцию, бурчал: "Можно подумать, что почтовики ползут по-пластунски, держа в зубах письма, иначе как объяснить такие огромные сроки? Еще несколько лет назад письмо к старым друзьям в Прагу долетало за неделю, а теперь - пойми, что происходит".
Вечером, возвращаясь с занятий, Танька заглянула в почтовый ящик, обнаружила письмо и, войдя в квартиру, провозгласила:
- К вам прибыл пластун!
- Какой еще пластун? - не поднимая головы от книги, спросил отец.
- Ну, папик! Ты же сам говоришь, что письма ползут по-пластунски, разве не так? Вот и приползло письмо, а на штампе немецком дата: двадцать третье декабря. Ничего себе работает почта!
- Ох, Татошка, ты бы лучше не использовала слов, смысла которых не знаешь.
- А что? Ты сам всегда так говоришь, - возмутилась Татьяна несправедливым, как ей показалось, замечанием отца.
- Одно дело ползти по-пластунски, другое - пластун, казак, служащий в пехотной части, в сторожевых или пограничных войсках.
- Значит, письмо доставил казак-пластун, который полз, полз от самого Мейсена, через все границы и часовые пояса, - не унималась Танька. - Так давай вскроем конверт!
Дмитрий оторвался от книги, взял письмо, взглянул на адрес:
- Скоро вернется мама, тогда и прочитаем.
- Да ты что, па? Тут же написано: "Ореховым". А мы с тобой кто?
- Не приставай. Что за нетерпячка?
- Ну-у… любопытно.
- Направь свое любопытство на химию. У тебя экзамен на носу, смотри, облажаешься.
- А я знаю, почему ты не хочешь без мамы читать письмо.
- Вот как? Почему же?
- Боишься, что мама подумает, будто ты ее приревновал к Генриху.
- Тебе не говорил твой Буратино, что ты совсем глупенькая, хуже Мальвины?
- Он не мой, он - общественное достояние, за ним целый хвост всегда тянется. Только ты не переводи разговор на другую тему.
- Знаешь, девочка, ты совсем взрослый человек, когда-нибудь тебе следует выслушать эту историю, так сказать, от первоисточника. Давай поговорим.
- Давай, - сказала Танька.
- Собственно, вся история укладывается в какие-то полтора месяца. Мама и Генрих поступали в институт в один год. Он влюбился в нее с первого взгляда и, по его словам, бесповоротно.
- Так же, как и ты?
- Наверно… Только с той разницей, что у нас с мамой чувства были взаимные, а к Генриху она относилась просто по-дружески и с большим уважением. Между ними ничего не было.
- Ты говоришь - с уважением, будто первокурсник Генрих успел совершить что-то невероятное, - пожала плечами Танька.
- Твоя ирония неуместна. Он действительно совершил невероятное: будучи сыном и внуком ссыльных немцев, он сумел в условиях жесткой дискриминации окончить русскую школу в Казахстане, отслужить в армии, не опуститься, как это произошло со многими, кого выкинула на обочины жизни сталинская железная рука, приехать в Москву, выжить здесь, ночуя на вокзалах, голодая и одновременно сдавая экзамены, и поступить в лучший медицинский институт страны.
Когда он получил место в общежитии и первую стипендию, он был счастлив, словно сорвал куш в безнадежной лотерее.
И сразу же, как награда за все его жизненные передряги, к нему пришла любовь.
- Какая же это награда, если мама полюбила совсем другого?
- Когда приходит любовь - это всегда счастье, даже если она безответная. А потом родилась ты. К тому времени я закончил институт, а мама и Генрих - только первый курс. Все годы учебы он помогал маме. Только благодаря ему она сумела не отстать от своего курса, не пропустить год. Его помощь была неоценима: я только начал работать, отпрашиваться каждый день не мог, а Генрих как-то исхитрялся - то лекцию пропустит, то немного опоздает на практическое занятие, но все успевал, приносил маме записи лекций, сидел с тобой, пока она бегала на какое-нибудь обязательное занятие или зачет.
С третьего курса, когда это было позволено студентам, он начал работать ночным дежурным медбратом, прирабатывать к жалкой стипендии такую же жалкую прибавку.
К этому времени Германия начала принимать российских немцев, и вся его семья - от легендарного деда Отто до старших братьев и сестер - уехала на землю предков, где и живет сейчас.
- В Мейсене? - спросила Таня.
- Нет, в Западной Германии, в маленьком старинном городке Фулда, недалеко от Франкфурта.
- А почему он не уехал с ними?
- Ты так ничего и не поняла, - сокрушенно проговорил отец.
- Неужели из-за мамы? А как же ты? Разве тебе не было обидно… нет, это не то слово… ты не ревновал, не злился, не досадовал, что он любит твою жену? Я даже не представляю, как можно с этим примириться.
- Генрих стал не только маминым, но и моим другом. Если честно, поначалу я, возможно, и испытывал это чувство, хотя ни разу ни малейшего, даже самого крошечного, повода для ревности не было. А потом я понял, что он просто привык, прирос к нам, да и к тебе привязался - ведь он тебя нянчил. Не проходило ни дня, чтобы он не позвонил или не забежал, чтобы повидать тебя, принести что-нибудь полезное, нужное. А когда ты пошла в садик, он прибегал, чтобы рано утром отвести тебя и дать маме поспать лишних полчаса. Меня он тоже освобождал, потому что я тогда ишачил на две ставки: брал дополнительные четыре дежурства в месяц и вел прием в поликлинике. И получалось, что вместе с плановыми дежурствами я шестеро суток в месяц не вылезал из больницы, а потом мчался на прием.
Танька слушала отца и думала, что, наверное, это очень здорово, когда тебя любят два таких человека, как папа и Генрих, - настоящие мужчины, рыцари, боготворящие женщину, готовые ради нее сделать все возможное и невозможное. Как же мама должна быть горда и счастлива. А вот у нее, у избалованной любовью родителей Татоши, только этот Буратино. Конечно, ей льстит, если честно, что он таскает ее сумку с халатом, книгами и всякой всячиной, что в буфете всегда занимает для нее очередь, часто провожает домой, но как-то все это вроде само собой разумеется и совсем неинтересно, скорее, как выражается папа, кольдкрем по пузу. Любопытно, если бы она полюбила кого-нибудь и закрутила роман или взяла бы да и вышла замуж, стал бы Леха-Буратино продолжать ходить за ней хвостиком и было бы ей это приятно или, наоборот, вызывало раздражение… Она оторвалась от своих мыслей и, чтобы не обидеть отца - ведь сама же просила рассказать ей эту историю, но отвлеклась и что-то пропустила, - сказала:
- Я смутно помню его, но чтобы он часто к нам заходил, это как-то в моей памяти не сохранилось.
- А он и не приходил к нам часто. Это было только в те годы, пока он считал свое присутствие в нашем доме необходимым и полезным. Когда ты пошла в школу, Генрих как-то незаметно, без объяснения причины стал исчезать на неделю, на две.
Поступил в аспирантуру, параллельно работал, чтобы снимать комнату, даже не комнату, а угол у одинокого старика, лечил его, кормил, заботился. Но всегда звонил нам и изредка забегал.
- Я помню, он всегда приносил мне игрушки, какие-то забавные безделушки. Это я помню.
- Около восьми лет назад, после защиты диссертации, он уехал. С тех пор никогда не приезжал в Россию. Вот ежели удастся мне вырваться на конференцию… Впрочем, это еще вилами по воде писано. Но Генриху я сообщил, что, возможно, приеду.
- А он тоже хирург?
- Он уролог. Но сейчас почти не оперирует, а стал совладельцем урологического диагностического кабинета.
- Что это значит? Разве уролог не должен оперировать?
- На западе существуют такие, говоря привычным нам языком, небольшие профильные поликлиники с лабораторией, которая делает все необходимые анализы, рентгеновским кабинетом с рентген-техником и рентгенологом-врачом, одной или двумя медицинскими сестрами. Всем этим руководит Генрих, второй совладелец просто вложил в это половину денег, он даже не врач. А Генрих много работает, стал профессором и надеется со временем стать единоличным владельцем этого кабинета.
Таня внимательно посмотрела на отца, словно изучала его лицо, как настоящий физиогномист, - искренен ли он до конца, когда без тени ревности и зависти рассказывает о Генрихе, о его любви к маме, о его отношении к их семье? "Может, папа по-прежнему преодолевает свою ревность? Нет, - подумала она, - он не кривит душой. Расскажи любому - не поверят, тут же сошлются на расхожее мнение, что так не бывает. А вот у моих родителей случилось. Значит, все-таки в жизни всякое бывает, ничего нельзя предугадать, даже при всем желании по шаблону, по стандарту не проживешь…"
Она спросила отца:
- Почему ты раньше ничего про это не рассказывал? И мама тоже. Я все время слышу про него, что-то помню с детства, но чтобы так…
- Да как-то не пришлось к слову. Теперь знаешь. Все. Вечер воспоминаний закончен. Сейчас придет мама. Давай готовить ужин - и за химию!
- Ненавижу всяческую химию! - скорчила брезгливую рожицу Танька.
- Ого, старушка! Тебе до третьего курса придется химичиться, будет вам и аналитическая, и органическая, и биологическая химии - досыта нахлебаешься, это уж точно. Так что - терпи, пластун, доктором будешь.
- Пап, а у него дети есть?
- У кого? - не понял сразу Дмитрий.
- Ну, у Генриха, у кого же!
- A-а… Нет, он так и не женился, - ответил отец и, помолчав, добавил: - Хотя дети могут рождаться и без брака… Почему ты спросила о детях?
- Просто так, интересно. Мы же целый час говорим о Генрихе, мне кажется это нормально - дети.
- Знаешь, ни мне, ни маме этот вопрос не приходил в голову, и Генрих никогда об этом не писал.
- Раз не писал, значит - нету, - заключила Танька.
- Почему? Могут и быть, - возразил Дмитрий.
- Когда у старого друга рождается ребенок, он, как правило, сообщает об этом, это же логично, пап.
- Согласен, логично.
- А если нет детей, не станет же он писать вам: "Знаете, у меня все еще нет детей".
- Тоже логично, - согласился Дмитрий, - но, пожалуй, нам пора заканчивать копание в личной жизни Генриха. Вот поеду - и все узнаю.
По случаю успешного преодоления студенткой Татьяной Ореховой первой в ее жизни экзаменационной сессии Сашенька накупила самых разных вкусностей, прежде в их доме не виданных. Все проистекало из "отхожего промысла", как выражался Дмитрий.
В декабре в консультацию к Саше пришла пожилая женщина и, сославшись на некую Марину Викторовну, попросила принять ее внучку. Не сразу вспомнила Сашенька несчастную мать, заплаканную Настю и была просто обескуражена: еще летом все представлялось трагедией, а прошло совсем немного времени, и, глядишь, - уже поделилась с этой старушенцией, не удержалась, растрепала секрет любимой доченьки. Ну что за баба! Генрих про таких говорил: "Лобио во рту не замочишь", - видимо, это выражение бытовало в семье Бургманов со времен жизни в Грузии.
Старушенция оказалась весьма настырной, императивной и, судя по внешнему виду - вся в бриллиантовых перстнях и золотых кулонах, - вполне платежеспособной. Начала было рассказывать какую-то байку про неверного жениха, но Саша вдруг озлилась, остановила поток макаронных изделий, горстями сыпавшихся ей на уши, и согласилась сделать операцию. Цену назвала сама посетительница, чем немало удивила опешившую эскулапицу, - это было больше ее месячного заработка!
Перед самым Новым годом пришла еще одна экс-девица, жаждущая вновь быть принятой в лоно непорочных. В январе еще одна. Тамара была посвящена в суть дела и, соответственно, получала свою толику гонорара.
Дмитрий поначалу поворчал, предостерегая жену от неприятностей, но когда удалось без особого напряжения для бюджета семьи сделать ремонт у Галины, пригласить на встречу Нового, 2001, года друзей, все как-то само собой устаканилось, и деятельность Сашеньки окончательно была признана мужем "народным промыслом по художественной штопке", чему посмеялись, посмеялись да и перестали. Одним из аргументов, примирившим все точки зрения, было заявление Таньки: почему люди могут оперировать нос, уши, лицо, грудь, вообще менять облик до неузнаваемости, по сути вводя в заблуждение всех знакомых и незнакомых, особенно если речь идет о всяких звездах и недовылупившихся звездочках, а надуть одного мужчину - нельзя. Еще неизвестно, что он за человек и чего заслуживает.
На пиршество была приглашена Лилька, а потом пришел и Леха. Была суббота, Сашенька хозяйничала на кухне, готовила какое-то экзотическое блюдо. Когда Леха увидел ее, буквально разинул рот - так были похожи мать и дочь.
- Вы словно сестры, - сказал он, глядя то на Таньку, то на мать. - Я никогда не видел такого сходства, просто удивительно.
За столом все наперебой хвалили хозяйку, а Лиля откровенно кокетничала с Лехой, строила глазки, рассказывала актерские байки, приглашала на показ этюдов после каникул, обещала встретить, проводить на репетицию новой пьесы в филиале Малого театра, где сама тоже принимала участие в массовке. Потом собралась уходить, предлагая и Алексею последовать ее примеру.
- Извини, Лилечка, нам нужно с Лехой поработать, - заявила не без злорадства, невесть откуда в ней появившегося, Татьяна.
- Поработать? В каникулы? Не смешите меня.
- У нас КВН намечается, нужно что-то придумать, - сказал Митя, с понимающей полуулыбкой следивший за сложными переплетениями взаимоотношений молодых - все на виду и все скрыто.
Лиля ушла, а Леха с Танькой уселись на диване, стали что-то сочинять, записывать, смеяться удачным, на их взгляд, шуткам. Сашенька с Митей убирали со стола, но тут Татоша попросила отца придумать для них какую-нибудь хохму или выдать новую идею.
- Нет, ребятки, это ваши дела, и шуточки должны быть вашими. Вряд ли я могу быть вам полезен.
- Ну, папик, ну, пожалуйста, - заканючила Татоша.
- А с кем вы, собственно, собираетесь сражаться? - спросила Сашенька.
- С параллельной группой, - ответил Леха.
- Леха - наш капитан, - с гордостью заявила Танька.
- Это звучит прекрасно, почти победно: Леха - наш капитан! В этом что-то есть, вы не находите? - спросил Дмитрий.
- Ничего смешного, - заметила Сашенька, которая не вступала активно в разговор, но прислушивалась к нему с любопытством.
- Я не говорил, что это смешно. Я просто рассуждаю. Как зовут капитана противника?
- Ратмир, - в два голоса отозвались начинающие кавээнщики.
- Ратмир? Какое редкое имя! - Митя оживился. В глазах появилась хитринка, он еще не знал, как обыграет имя, но уже предвкушал радость от возможной придумки. - Это же просто подарок, находка! Такое редкое имя! Сейчас, сейчас, минуту на размышление… Дай-ка мне бумагу и карандаш…
Танька быстренько подпихнула отцу листок и ручку. Митя сел за стол, осторожно отодвинул от себя чашку и розетку с недоеденным вареньем, разложил бумагу, стремительно написал что-то, потом вычеркнул два слова, снова написал и, сияющий, протянул листок ребятам.
- Читайте! - победно воскликнул он.
- Пап, ты сам, у тебя это получается лучше.
- Ну да ладно, льстивая дщерь, слушайте:
"Руслана" зачитав до дыр,
Отец назвал тебя Ратмир.
Тебе везло, клянусь Аллахом, -
Ты мог бы вырасти Фарлафом
Иль, черной завистью снедаем,
Ты жил бы, названный Рогдаем.
А если б, не дождавшись сына,
Отец назвал тебя Наина?
- Потрясающе, Дмитрий Андреевич! Готовое приветствие капитанов! - воскликнул Леха.
- Немножко злое, да? - улыбаясь, спросила Сашенька.
- Нет, мама, это просто гениально и совсем не зло! Кстати, Ратмир - отличный парень, с великолепным чувством юмора. Уверена, он будет просто польщен.
- Все, молодежь, я иссяк, устал и закрылся на учет. Дальше - творите сами.
Ребята еще долго сидели, придумывая и записывая остроты и сценки, перебивая друг друга, смеясь, хихикая, восклицая. Когда Леха засобирался уходить, Танька уговорила его опробовать на родителях некоторые придумки.
Дмитрий и Сашенька уселись, готовые выслушать ребят.
- Вы не волнуйтесь, это недолго, - успокоила их Таня, - мы только прочитаем вам маленький карманный медицинский словарь. Давай, Лех!
И они стали читать поочередно:
- Гармонист - эндокринолог.
- Живчик - реаниматор.
- Мозгляк - невропатолог.
- Органист - уролог.
- Родимчик - акушер-гинеколог.
- Зубатка - женщина-стоматолог.
- Зубило - мужчина-стоматолог, - выпалила Татоша, глядя, как реагируют родители.
- Домушник - участковый врач.
- Калькуляция - анализ кала.
- Пенистый - сексуально озабоченный.
- Мочка - урологическое судно или утка.
- Напасть - наркозная маска.
- Стенание - лазание от боли на стенку.
- Черепица - облысение.