Вскоре мои волосы и одежда промокли насквозь. Туфли были полны воды. Я подумала, устойчив ли к воде его макияж. Да, хотя я едва могла разглядеть его сквозь длинные стальные струны дождя. "Я люблю тебя", - подумала я. Я люблю робота. В конце концов, пусть все мы будем врать, но только не себе. Я знаю, что сделали другие двое в поезде. Вероятно, каждый из них способен на такое. И он сказал "сильнее родителя", - пытался ли он этим впечатлить, запугать - или успокоить? Но я не могу обойти и тот другой факт - эту любовь. Он пришелец, и мне нужно бежать, прятаться, но я не могу, не хочу. Я буду любить тебя, какое бы имя ты ни носил, кто бы ни обладал тобой, что бы ты, твою мать, ни делал. Вечно, так кажется. Пока не обращусь в прах, пока ты не потерпишь крах, должна - не остановит страх.
В "Кафе Чехова", когда мы зашли, мужчина за стойкой позвал кого-то из подсобки, крупного, дородного малого, заявившего тут же:
- У нас есть право отказать вам во входе.
- Имейте милосердие, - сказал Сильвер (Верлис) просто, дружелюбно. - Мы просто попали под дождь. Посмотрите, она вся промокла.
Они посмотрели на меня.
- Табличка на двери гласит, что требуется уместное платье, - проскулил здоровяк.
- Пойдем куда-нибудь в другое место, - попросила я.
Сильвер - Верлис - ответил:
- Конечно.
Он опустил руку в карман своего промокшего пальто и извлек оттуда карту I.M.U. Мои глаза застыли на ней. Карта была платиновой. Высший ранг. Сильвер сказал:
- Могу я только воспользоваться этим и купить ей чего-нибудь горячего попить?
Здоровяк оглянулся на мужчину за стойкой. Тот сказал:
- Ладно. Все в порядке. Присаживайтесь. Вы хотели бы, чтобы мы просушили вашу одежду? - я не смогла распознать происхождение его акцента.
А Сильвер заговорил с мужчиной на беглом итальянском. И тогда последний просиял и начал размахивать руками. Он вышел из-за стойки и проводил нас через ресторан к отдельной нише, теплой и сухой. Он забрал нашу верхнюю одежду и вернулся с чайником горячего шоколаста и с настоящими сливками.
- Что ты ему сказал?
- Ничего особенного. Сказал о своей итальянской матери. И горячем шоколасте.
- Ты не выглядишь, - сказала я, - настолько богатым, чтобы владеть платиновой I.M.U. Не говоря уже обо мне.
- Ты бы удивилась.
- Откуда она у тебя?
Он показал мне карту. Вдоль края рельефно выступал акроним "МЕТА".
- Ты работник?
- Как и ты, Лорен.
Мы выпили шоколаста, я - без сливок, он - без необходимости. Когда чайник опустел, каждому из нас принесли бокал вина.
К тому времени показалось вечернее солнце, и вся Россия заблестела под паутиной из флаерных линий с капелями дождя.
- Все-таки мы провели день вместе, - сказал он.
- Что они думают, мы делали?
- Целовались. Потом вышли на прогулку. Они слышат обрывки, не все. И я отслеживаю, какие. Я легко с этим справляюсь, пока мы гуляем. Видишь ли, Астероид влияет на перехват сигнала, когда я на улице. Они все еще работают над тем, как исправить это.
- Как со старыми мобильными телефонами.
Очень тихо он издал для меня, из своей собственной голосовой коробки, точный звук звонка сотового телефона. Такой, какой можно услышать в старых фильмах. Я подпрыгнула.
- Это трюк.
- Я хотел рассмешить тебя. Не шокировать.
- Конечно, ты меня шокировал.
- Скажи мое имя, - приказал он.
Я посмотрела на него. Затем произнесла: "Верлис". Верно сказав с первого раза, не споткнувшись на какой-то непроизносимой первой "C" в слове "Сильвер".
- Мы можем, - говорил он, - провести вместе остаток вечера. И ночь, если ты хочешь. Без секса, если ты не захочешь. Мы можем гулять, разговаривать, пойти куда-нибудь потанцевать, или кутить на эту мою бездонную карту. Или есть. Как твой желудок, кстати?
- Я солгала, - ответила я. - Мне стало плохо из-за нервов.
- Еще один камень в мой огород, - сказал он. - Лорен, я, правда, считаю, что тебе нужно остаться со мной на эту ночь, или не останется ко мне никакого доверия.
- Со мной это не пройдет, - возразила я, покачивая по кругу вино в бокале.
- Потому что ты прочла Книгу Джейн и знаешь, как все происходит. Я пытался сказать тебе, что все не так.
- Она хотела верить, что ты человек.
- Многие люди хотят, и будут хотеть, верить в это. И если им это нравится, я приму. Для тебя, если тебе так больше нравится, я могу использовать звонок мобильника, когда мы наедине.
Он улыбнулся так… победно. В любом случае, меня уже победили. И я продолжала играться с вином.
Затем он сказал мне, своим собственным голосом, приглушенным и проникновенным для барабанных перепонок моих ушей:
- У тебя тигриные глаза.
- Что, не раковины каури? - резко ответила я, прежде чем смогла остановить себя.
- Слова Джейн, - сказал он.
- Глаза Джейн. По крайней мере, она писала, что ты так ей говорил.
- Я не хочу говорить о Джейн.
- Ты сказал, что они нашли ее.
- Нашли. И я говорил. Думаю, теперь мы все расставили на свои места.
Что-то в нем - его улыбка, да, теперь я увидела, - превратилось в лед. И то, как он отвернулся, как если бы я внезапно наскучила ему. Демонстрируя свое упорство, я теряла его сильное, временное расположение.
Затем он встал.
- Пойдем?
Молча мы забрали свою верхнюю одежду. Когда мы проходили мимо мужчины за стойкой, Верлис, как "его мать", еще раз сказал что-то на итальянском. Они пожали руки, человек и машина. На тротуаре улицы Верлис кивнул мне.
- Спасибо, - сказал он, холодно и недружелюбно, как другие, которых я знала, - за твое время. Нам надо будет как-нибудь повторить. Вместе промокнуть.
Я отвернулась и посмотрела через улицу. Я не знала, что ответить ему.
Тогда он сказал:
- Возможно, одну вещь тебе следует знать. Ты была первой. Не интересно? Ладно. Увидимся, Лорен.
Я дернулась и уставилась снова на него, хмурясь:
- Первой.
- В койке.
- Ты… говорил, у тебя до этого уже было два партнера.
- Естественно. Я упоминал о своей способности лгать. Разве не было бы тебе совершенно неловко трахать меня, если бы ты знала, что у меня не было никакого опыта до этого? Да, я демонический любовник. Я могу делать все это и даже такое Это, о чем большинство из вас не смогло бы с кем-то поделиться. Я могу все это тоже. Но никогда не делал.
- Я не верю тебе.
- Вполне справедливо.
Мне пришла в голову смутная мысль, что со стороны мы выглядим как любая ссорящаяся пара.
- Ты говоришь, что был девственником. Но это идиотизм, ты не девственник. Ты спал с другими людьми в прошлом, до…
- Я не тот, кем был раньше. Уясни это уже, Лорен. Понимаешь? Я новый, все с нуля. Какого хера, ты думаешь, я в ужасе от того, что мне придется снова увидеть ее, эту женщину из прошлой жизни? Кажется, я был для нее всем. Но сейчас я ни хера не чувствую к ней. Если хочешь знать, к тебе я испытывают гораздо больше.
- Стоп, - выпалила я. - Ради Бога…
- Это тебя пугает, да? А мне каково, ты не подумала?
В его голосе… отвращение.
Способен он на такое? Как его программа допускает это… но он может лгать, он может искажать наблюдение и создавать другую картинку. Он может имитировать сотовый. Он, может быть, способен изменять форму. О, думается, он вполне может испытывать и отвращение.
Я прислонилась к стене кафе. Чувствовала себя ослабевшей и ошеломленной, и он пугал меня. Все вокруг пугало. И я не могла заставить себя сказать ему: "Оставь меня в покое".
Я принесла свои обеты. Прах, страх, крах.
- Я прошу прощения, - сказал он. Он уже говорил это раньше. Он звучал безучастно. - Я провожу тебя домой. Давай, дай мне свою руку.
Я отдала ему свою руку.
- 2 -
Бирюзовый.
Больше голубой, нежели зеленый. Таков для меня цвет любви. По крайней мере, чувственной любви.
Буду ли я теперь всегда так думать? Ассоциировать этот оттенок с этим действием?
Кто знает.
Этот опыт не был похож на предыдущие. И на тот раз с ним.
Застенчивая Джейн сказала, что не будет углубляться в детали.
Я же хочу углубиться в детали.
Вот именно, я хочу записать их здесь, страницы, целую книгу о том единичном соитии на бирюзовых простынях постели.
По моей просьбе он удалил искусственный загар. Смыл его в душе, один, и когда вернулся, он был обнажен, за исключением волны волос, которые снова приняли свой оттенок красного бархата, стекающего вниз по голове, и завивающихся волос в паху. О, у него были глаза тигра, или, возможно, каждый глаз был тигром, и их янтарная шкура и светилась, и поволакивалась тьмой одновременно.
Сумрак в комнатах. Никакого света кроме пары больших свечей, которые я зажгла, просто потому что они были тут, со своими белыми фитилями ожидали огня; говорят, к несчастью оставлять свечи с нетронутым фитилем, даже если ими не пользуешься, ведь тогда это означает, что ты никогда не зажжешь их для праздника…
- Скажи мне, чего ты хочешь, - проговорил он.
- Тебя.
- Лорен, я не дам им увидеть.
- Дай.
Но он снова покачал головой. Он был нежен, жесток и вездесущ, этот бог из машины.
Я всегда очень любила секс. Это действо казалось элементарным. Чем-то предельно несущественным.
Его руки на моем теле - опишу ли я это? Смогу? Есть ли толк в каких-либо словах? Мои руки на нем - тут проще - текстура кожи и мускулов нового создания, не смертного, стальной шелк, сталь, податливая как тело пумы. Волосы - как трава, разогретая и полная летних запахов и ароматов далекого моря, и сосен - волосы как нити огня, как волна. Его рот - остывший очаг. Скольжение одного тела по другому - столкновение планет, сладостное, невыносимое завершение. Бесконечные миры.
Нет, мне не подобрать нужных слов. Не существует слов для этого акта с ним.
Найдется ли во всей земле такое место, где существуют слова, способные правдиво описать это? Не секс, не трах, не перепих или сношение или коитус. Нет, не занятие любовью, почти ложный акцент на то, что не всегда проявляется в момент, даже если любви есть место.
Отыщите мне слово. Красивое и дикое слово, которое заставило бы волосы встать дыбом на затылке, кровь - превратиться в звезды, кости - растаять, атомы - расцвести. Есть такое слово? Нет? Тогда, по примеру книг времен минувших, в которых всегда пропускали самые основные, "уродливые" слова, я обращусь к этому приему: Мы ___. Вот, чем мы занимались. Мы ___.
Мне казалось, что это может никогда не кончиться. Этому не было конца, и едва ли было начало. Оно все еще продолжается, даже сейчас. Даже в этот момент, пока я записываю, моя рука подрагивает от каждой просто описываемой эмоции, любви, удовольствия или секса, даже сейчас это не прекращается. Это ___, что мы делали, он и я, вместе на сине-зеленых, поблескивающих отсветами свеч гладких простынях, где-то над улицей, чье название я изменила.
И вот была ночь; возвращаясь толи из сна, толи из транса, я видела его, лежащего рядом, серебряного льва с гривой темноты во тьме, ведь обе свечи, как и многие другие вещи, к тому времени были уже израсходованы, и я шептала.
- Сильвер… - сказала я.
- Лорен, не зови меня так. Его нет. Осознай, что я другой.
- Сильвер Верлис, Серебряный Верлис, - ответила я. - Прилагательное, не имя.
На его плече я погрузилась в сон. Он обнимал меня.
Да, лишь единожды, ведь это акт ___.
Единожды и навеки. Продолжение к будущему.
- 3 -
После происшествия с поездом мне не запомнился ни один сон. Но в ту ночь я видела один, который не забыла. Казалось, он длился четыре часа. Он был удивительно ясным и не бестолковым, какими обыкновенно бывают сны. Создавалось полное ощущение реальности происходящего, меня переполняли сожаления, беспокойный страх и… печаль. Однако во сне я забыла все, что он говорил о Джейн, о том, как ему придется с ней встретиться. Началось все с этой его одежды.
Все вокруг озарял утренний свет, а он снова одевался, облачался в бледную рубашку, темные брюки и ботинки, и я спросила:
- Как ты это делаешь? То есть, если ты заставляешь одежду появиться из тебя самого, то как же ты можешь… снять ее… и потом снова одеть?
Он ответил:
- Я могу попросить фирму отправить тебе их руководство по использованию.
- Ты не объяснишь.
- Смотри.
Он подошел ко мне и, в неверном свете сумерек, протянул руку. У меня на глазах кольцо образовалось на одном из его пальцев. Оно тотчас стало твердым, чистого серебра, с плоским бледным камнем бирюзы посередине. Я не разглядела, как это произошло. Но вот оно было. Он снял кольцо и сказал:
- А теперь я подправлю размер под тебя.
Он сделал что-то, и металл - все еще свежий, как извлеченное из печи его тела металлическое тесто - сжался, и Верлис надел кольцо на средний палец моей правой руки.
- Оно не просуществует долго, - предупредил он, - вдали от меня. Только около 24 часов.
И здесь, в тисках технологии, за пределами того, во что я действительно искренне верила, все, что я подумала во сне, было: "Он имеет в виду и все, что есть между нами. Двадцать четыре часа, и все кончено". Будто в сказке - волшебное, леприконово золото, - из тех, что испаряются в полночь, или исчезают в лучах солнца. Колдовство, а не научная фантастика. Но я была тому свидетелем, он показал мне. Я спросила:
- Только искусственный загар - это другое?
- Да, и теперь мне нужно снова его нанести, - за чем он извлек из черного пальто флакон. - Это пальто, на самом деле, сделано где-то в другом месте.
- Почему ты не можешь просто воспроизвести загар, как и все остальное?
- Это запрещено, Лорен, - ответил он. - Запрещено полностью имитировать человека. Мне нужно было бы распоряжение МЕТА для этого.
Я встала и прошла в ванную. (Да, во сне. Даже такие детали были в нем). Ему не было надобности в ванне. Я подумала, уйдет ли он, пока я принимаю душ? Но когда я вышла, он сидел на кушетке в гостиной, смотрел утренний ВУ.
Я стояла в своей длинной футболке, которую иногда одеваю после душа, и наблюдала за тем, как он смотрит ВУ, обычный молодой парень, только без чашки коффина, и мне подумалось: "Если я сделаю коффин или чай, останется ли он… будет ли притворяться, что пьет…" И тут дверь моей квартиры мелодично позвала:
- Лорен, кто-то пришел.
Я подпрыгнула во сне. Чуть не выпрыгнула из своего тела. Верлис сказал:
- Все в порядке. Думаю, я знаю, кто это.
- Кто? - спросила я.
Ответила мне дверь:
- Это Копперфилд; это Блек Чесс; это Голдхоук.
- Не против, если они войдут? - спросил чужестранец со своего места на кушетке.
- А я могу остановить их?
Он улыбнулся и ответил:
- Просто МЕТА теперь предпочитает, чтобы мы путешествовали вместе, на флаерах, или по улицам.
Вместе. Как Кикс и Голдхоук в поезде на Россию.
Дверь, со своей мелодичной настойчивостью, повторила:
- Лорен, кто-то пришел. Это Копперфилд; это…
- Впусти их, - велела я.
Прошла в спальню, затворила дверь пока одевалась. Во сне я действовала очень быстро.
И в то же время, снаружи я слышала, как их бесшумность проникла в комнаты. Мой спящий рассудок походил на пробудившийся. Чувствовала ли я вторжение? Нет. Апартаменты - как и кольцо - не принадлежали мне. Ничто не продлится вечно.
Когда я вышла из спальни, четверо красивых молодых мужчин в щеголеватой будничной одежде, с длинными волосами, убранными в хвосты, стояли рядом с ВУ. Они смеялись. Только на Блек Чессе не было искусственного коричневого загара. Полагаю, он сходил за чернокожего, если не вглядываться особо пристально в эту безукоризненную, лишенную пор кожу. Да, все казалось настолько реальным.
Чувствовала ли я хоть что-нибудь? Я не знаю. Наверно, я чувствовала себя подавляюще одинокой.
Затем Верлис повернулся, подошел ко мне и легко поцеловал в губы.
- Береги себя, Лорен.
Он прощается.
Загорелый мужчина с лакировано-черными волосами и длинными, восточного типа глазами заговорил за спиной Верлиса. Все их голоса музыкальны. Даже во сне хочется внимать им. Независимо от того, что они говорят.
- Она одна из тех, что были в поезде, - сказал Голдхоук.
Верлис, продолжая смотреть на меня, не оборачиваясь, переспросил:
- О чем ты, Джи? Какой поезд?
- Местный надземный, в прошлом месяце.
Я подумала: "Зачем они разговаривают? Они точно могут общаться каким-то другим, механическим, внутренним способом. Если абстрагироваться от случаев общения с людьми, зачем, даже в сценарии подобной угрозы, произносить слова вслух?"
Верлис ответил ему:
- Я не уверен, что понимаю тебя, Джи.
- Зато она понимает. Женщина.
- Ты понимаешь, Лорен? - тихо спросил у меня Верлис.
- Поезд, - сказала я. - Он сошел с рельс. По крайней мере, мне так сказали. Я мало что помню. Сильно ударилась головой. Все произошло очень быстро.
- Она была в том же вагоне, - продолжал Голдхоук. - Она помнит.
Я перевела взгляд на него.
- В каком вагоне? - задала я вопрос. - Какое тебе дело до этого? Я пострадала. А в чем твоя проблема?
Будто все мы одинаковы, семья, спорящая о чем-то…
Но:
- Ты помнишь меня, - настаивал Голдхоук. Его лицо будто живая маска. - Кикс. Меня. В том вагоне, где была ты.
Нет, мы не одинаковы. Нет здесь семейственности.
Мне не нравилось смотреть в черно-зеленые глаза Голдхоука. Я знала, что прекрасно помню эпизод насилия перед тем, как поезд сошел с рельсов. (И во сне я тоже много думала об этом. Я размышляла, стало ли причиной аварии принудительное открытие дверей. Или же были какие-то краткие дополнительные инструкции, отправленные по центральной силовой артерии золотым роботом роботу двигателя?)
Ну и что. Мы все были в одном вагоне. Я не помню, - упрямо повторяла я. Я затопила свое сознание пустым ничто.
Верлис опустил свою ладонь мне на руку, теплую и уверенную ладонь, будто добрый отец, которого я никогда не знала.