- Ты можешь пить, а я не буду. И не хочу ничего обсуждать! - Зина отвернулась к озеру. Кристина понимала, что ей лучше остановиться, но сегодня ее несло. То ли Витька завел своими поцелуями, спрятавшись за трехметровым забором спокойной семейной жизни, то ли слишком много пива. Но их жизни с Корзиной в этот прекрасный день вдруг предстали перед ней полнейшей нелепицей. Появилась даже совсем шальная мысль: заглянуть к Витьке домой под каким-нибудь предлогом, вроде починить кран, и забрать к себе. И провести нормальную ночь, а потом пусть будет, как будет?
Нельзя!
- Девушки, вам еще пива? - перед ними вырос нагловатый официант. В вырезе завязанной узлом рубахе виднелась загорелая грудь, на сомнительно чистых ногах шлепки через палец. Кристина, привычно смерив его холодным взглядом, вопросительно посмотрела на подругу. Та покачала головой. Кристина впилась ногтями в ладони. Ну что за день. Даже с Корзиной все сегодня не так. А ей так хотелось поболтать по душам. Только ведь с ней она могла пооткровенничать.
- Счет! - буркнула Кристина, доставая кошелек. Сейчас она посадит Корзину на электричку, купит еще пару бутылок и устроится на кровати с ноутбуком. Сложенные строчки вернут душе утраченное спокойствие. Очистят и смоют прилипшую на годы грязь. Злость вдруг прошла. Она с некоторой жалостью взглянула на Зину, разыскивающую в сумке кошелек.
- Корзина, я сегодня угощаю. И не вздумай хотя бы с этим спорить.
Зина вымученно смотрела на нее. В голубых глазах притаились боль и женское одиночество, упрямством торчал подбородок. Весь ее облик говорил: пусть я одна, но никому не позволю себя унижать. Даже лучшей и единственной подруге. Кристина почувствовала уважение. Она такая же. Еще неизвестно как отделала бы Корзину, если бы та только попробовала вмешаться.
- Подумай над моими словами, ладно? - добавила Кристина уже значительно мягче.
Легкий небрежный кивок, мол, только ради тебя, заставил Кристину улыбнуться. Небрежно бросив деньги на стол, она легко, словно и не пила пиво, поднялась из-за стола и прошла к выходу. Корзина, семенившая следом, привычно наблюдала похотливые взгляды посетителей, провожающих фигуру подруги.
Перекидываясь ничего незначащими фразами, девушки дошли до станции. Увидев издалека электричку, Зина клюнула Кристину в щеку.
- Побежала, ладно?
- Давай! - Кристина повернулась и пошла обратно.
Накатило острое чувство разочарования и одиночества. Сегодня определенно была их не лучшая встреча. И зачем она только подняла этот вопрос. Кто она такая, чтобы давать советы? У нее самой, что ли все хорошо? Вспомнился вдруг Витька с его неуемными поцелуями. По спине побежали мурашки. Обожгло горячей волной. С тех пор, как произошла их первая встреча, Кристина не переставала думать о нем. Мысли мешали. Оказывается, как хорошо было, когда они еще не знали друг друга. А точнее, не знали так близко.
Не думать о нем! Кристина тряхнула головой и заставила себя внимательно смотреть вокруг.
Навстречу попадались разморенные, загоревшие, а больше обгоревшие отдыхающие с озера. Раздетые до пояса мужчины в шортах и шлепанцах. Рядом с ними их спутницы в майках и сарафанах. Поймав парочку наглых взглядов, Кристина усмехнулась. Идите со своими курицами и не пяльтесь. Такие, как я не для вас.
Вот знать бы только для кого.
Она зашла в магазинчик и взяла две бутылки рязанского жигулевского пива. Выпьет, пока будет писать. Заглянула к маме в комнату. Илария лежала на спине и слушала аудиокнигу. Кристина прислушалась. Набоков. Мама любила этого писателя больше других. Говорила, что никто из русских лучше не складывает фразы. Под ее влиянием Кристина тоже прочитала его рассказы. Даже начала "Лолиту", но не смогла. Поболтав с мамой, поднялась к себе и включила ноутбук. Пока шла загрузка, откупорила пиво. Перечитала написанное, подправила некоторые фразы. Картинки прошлой жизни замелькали перед глазами.
Новая глава. Старая боль.
* * *
Москва встретила жутким холодом. В наших легких, предназначенных для южной зимы, одежках мы жутко мерзли. У нас не было знакомых, у кого мы бы могли остановиться хотя бы на время, поэтому сразу отправились в посольство. О наших скитаниях можно рассказывать долго. Один зимний месяц нам даже удалось прожить в центре. В подвале очень красивого дома с эркерами. В нашем городе таких домов не было.
Однажды, когда мы с мамой, купив хлеба и макарон, что стало нашим обычным рационом, возвращались домой, я вдруг представила, что где-то там, за уютными занавесками, нас ждет папа. Мы все вместе ужинаем, а потом я иду в комнату, сажусь за свой стол, что-нибудь пишу или читаю. Я так замечталась, что даже направилась к подъезду. Но красный дом с эркерами и балкончиками не предназначен для беженцев, а только для тех, кому повезло родиться в столице. Для тех, кому не повезло, есть подвал, высокий и теплый, в котором мы жили вместе с дворниками. Спали на выброшенных на помойку диванах, сидели на колченогих стульях и табуретках. Вечерами думали, как жить.
Последние деньги ушли быстро, на работу без московской прописки устроиться невозможно. Кто-то посоветовал Черкизовский рынок. Мы долго бродили между рядами, спрашивая не нужны ли продавцы, пока совсем не замерзли. Увидев двухэтажное здание с надписью "Администрация рынка" направились туда.
В тот день шел снег, и в коридоре мама, стряхивая снег, сняла шапочку. С темными волосами, припорошенными снегом и горящими от мороза щеками, она казалась похожей на снегурочку. Только очень грустную. С тех пор, как мы приехали сюда, она почти не улыбалась. Хотя не плакала и не жаловалась, подобно другим. Никого не проклинала, как тетя Галя, не ругалась, как другие наши новые знакомые. Даже в тех антисанитарных условиях она старалась по мере возможности хорошо выглядеть, слегка подкрашивала глаза и губы.
Как две нахохлившиеся птицы мы жались к батарее, когда мимо нас прошествовал невысокий лысый мужчина с пивным животиком. Одет он был в новую короткую дубленку. Его взгляд, бегло ощупав мое лицо, задержался на маме. И тут, видимо почувствовав нужный момент, мама шагнула к нему. Сбившимся, просящим голосом, она заговорила, что нам нужна любая работа и не знает ли он, к кому здесь можно обратиться. Он снова посмотрел на меня и сделал знак идти за ним. Остановившись у двери с табличкой "Директор" он достал ключ. Мы вошли. Кабинет подавлял роскошью. Кожаный черный диван, мягкие кресла, огромный стол. Снимая дубленку, мужчина буркнул: "Присаживайтесь". Не знаю почему, но я почувствовала, что без меня они быстрее договорятся и решила выйти. Уже закрывая дверь, услышала, как он спрашивает маму, дочь ли я ей. Ответа не последовало, вероятно, мама просто кивнула.
Уже в тот день мама получила работу. Продавщица, молодая женщина, которая вводила нас в курс дела, показалась мне грубой и неприятной. Торговали мы перчатками, варежками и носками. Помню, как было холодно, как мерзли ноги и руки. Мы по очереди бегали греться в соседний магазин, но тепло улетучивалось быстро. С тех пор, как мама исчезла за дверью директорского кабинета, мы не оставались одни до самого вечера, когда уставшие и замерзшие, но уже с деньгами, мы вернулись в нашу подвальную берлогу.
Если спросить, что меня больше всего убивало, я назову две вещи: мамины пронизанные безнадежностью глаза и невозможность остаться одной. Вокруг нас везде были люди, они что-то говорили, делали, переодевались, готовили, сопровождая все свои телодвижения жалобами и проклятьями на свою изменившуюся жизнь. Жизнь, которую мы оставили в чужом-родном городе, теперь казалась сказочной. Там у каждого был свой дом. Тогда я поняла, насколько важно иметь свою норку, куда можно уползти, чтобы остаться в одиночестве.
По дороге мама купила колбасы, хлеба и водки. До этого момента я не видела, чтобы она пила что-нибудь кроме вина или шампанского. Тут же мама, почему-то пряча глаза, сказала, что теперь у нее есть работа и это надо отпраздновать.
Историю, как мама получила работу, я услышала уже в подвале, во время ужина. Дядя Миша ушел разгребать снег, и мы сели за стол втроем. Услышав, что Николай Петрович, милостиво давший нам работу, директор рынка, тетя Галя заявила маме, что она не иначе, как в рубашке родилась, и что теперь у нас все будет, если с умом к делу подойти. Тут она встретилась со мной взглядом, и поспешно уткнулась в тарелку с тоненько нарезанными ломтиками колбасы.
Мама покраснела. А я сразу поняла в чем дело. И колбаса, хоть я и не ела целый день, показалась мне бумажной. Меня затошнило. В тот вечер мне даже налили полрюмки водки, чтобы я не простудилась. От водки, тепла и застоявшихся запахов немытых тел, меня совсем разморило, и я пошла прилечь на продавленный диван. Заснуть я не могла, но сделала вид, что сплю. Хотя лучше бы я спала. Слушать, как тетя Галя уговаривала маму, было невыносимо. Исчерпав все аргументы, она упомянула мое имя и то, что мама должна думать не только о себе. Еще после одной рюмки, когда к ним присоединился дядя Миша, возникла фраза, что раз уж они заботятся о нас, то и мама должна внести свой вклад. Потому что не всем так повезло, как ей. И мы теперь одна семья. Был момент, когда мама отчаянно затрясла головой и назвала имя отца.
- Да нет его уже в живых! - крикнула тетя Галя. Я села на постели. Мама побледнела и ухватилась за стол.
- Как нет? Вы что-нибудь знаете? - ее глаза перебегали с одного лица на другое. Дядя Миша махнул рукой на жену. Заглотил рюмку водки. Папы больше нет? Не может быть! Я только ведь и жила надеждой, что он вернется и заберет нас обратно. В наш уютный дом, где над моим письменным столом горит лампа под зеленым абажуром. Я бросилась к ним. Испуганно метнулись мамины глаза. Она поняла, что я все слышала. Обхватила меня за плечи, усадила рядом и выдохнула.
- Расскажите нам все.
О смерти отца они узнали сегодня в посольстве от новоприбывших беженцев. Тех, кто надеялся там выжить, оставалось все меньше и меньше. В наш дом пришли на следующий день. На брошенные квартиры быстро выписывались новые ордера для тех, кому принадлежал этот город у моря. Тех, кто еще смел надеяться, избивали и выгоняли. Ужасы нарастали. Дома оделись в черное, на улицах господствовал страх. Когда папа вернулся, в нашей квартире уже были новые жильцы. Его изуродованный труп выкинули прямо из окна.
Мама, раскачиваясь из стороны в сторону, словно в горячке, бормотала:
- Надо было ждать. Надо было простить.
Тетя Галя толкнула меня к матери, так что я чуть не упала.
- О чем ты, Лара? Посмотри на нее. Дочь твоя жива. Ее никто не тронул. А скольких убивали и насиловали на глазах у матерей? Тебе еще повезло, дурехе. И снова везет. А ты из себя целку строишь.
- Галя, прекрати! - стукнул кулаком дядя Миша.
Мама выпила рюмку залпом и, не обратив внимания на упавшую табуретку, направилась к выходу.
Лицо дяди Миши побагровело.
- Как тебе не стыдно, Галя? Она же твоя подруга. Тебе бы ее пожалеть. Она же сегодня мужа потеряла.
- Ее всегда все жалеют, - процедила сквозь зубы тетя Галя. - Из-за этой красоты дьявольской. Думаешь, я не вижу, как ты на нее смотришь и облизываешься? Она сейчас еще лучше жить будет с этим Петровичем. А ты, как греб снег, так и будешь. А ты чего уставилась? - вопрос был адресован ко мне, но я, убитая горем, с трудом могла признать в этой растрепанной, пьяной и завистливой женщине, нашу бывшую соседку, мамину подругу и учительницу географии.
Мой мир рухнул во второй раз вместе с верой в людей. Я выбежала за мамой. Она стояла возле подъезда в одном свитере, обхватив себя руками. Медленно спускался снег. Я подошла к ней. Мне было холодно, зубы выбивали дрожь. Мама прижала меня к себе.
- У нас все будет хорошо, я тебе обещаю.
Я кивнула, чувствуя, как текут, смешиваясь со снегом, слезы. Мы остались вдвоем. Папы больше нет. Я подняла лицо вверх.
- Я не верю, что папы больше нет. Она нарочно так сказала. Чтобы ты с этим Петровичем… Давай завтра не пойдем на рынок. Мы как-нибудь выкрутимся.
Мама мотнула головой.
- Я пойду одна. Ты останешься.
- Нет! Если пойдешь ты, пойду и я.
Я проснулась с тяжелой головой и саднящим горлом. Повернувшись, увидела пустой мамин матрас. Возле электрической плитки хлопотала тетя Галя. Я с трудом села, облизывая запекшиеся губы и кутаясь в дырявое одеяло.
- Где мама? - прохрипела я.
- Мама на работе. А мы с тобой сейчас завтракать будем.
- Но я должна быть с ней.
- А что тебе там делать? Под ногами мешаться? Она и без тебя справится. Ей теперь нужно жизни ваши устраивать. - Тетя Галя присела на краешек матраса и дотронулась до моего лба. - Да ты вся горишь. Простыла вчера, наверно. Надо хоть аспирин купить. Он дешевый. Болеть-то нельзя, врача в подвал не вызовешь.
Я закрыла глаза и снова легла. Как глупо, что я заболела. Были бы силы, поехала бы на рынок. Я запомнила дорогу к метро и что пересадку надо делать на станции со смешным названием "Парк культуры". Когда-то мы втроем ходили в наш парк культуры кататься на аттракционах. Точнее катались мы с папой, а мама стояла и смотрела на нас. Говорила, что у нее голова кружится. А я специально поднимала голову вверх и смотрела на небо, чтобы голова кружилась сильнее. В тот день небо было голубым. А по выходным мы ездили на море, и папа учил меня плавать. Я не хочу верить, что папы больше нет. Я не хочу, чтобы моя мама была с Петровичем. Я не хочу, чтобы она делала это ради меня. Мне показалось, что я крикнула "Нет!" Как протест этому миру, который явно не был нашим. Как протест против подвалов, рынков и холода. И тут же почувствовала, что падаю. Стало тепло и хорошо. Здесь не было боли, здесь были прежние мама и папа, и лампа под зеленым абажуром, и стопка потрепанных книг на столе.
Болела я долго и тяжело. Первые отчетливые впечатления относятся уже к тому времени, когда мы оказались у Петровича. Большая четырехкомнатная квартира с высокими потолками на Петровском бульваре. Из окон гостиной видны разноцветные купола монастыря и узенькая полоска бульвара с редкими деревьями, по которому чинно прогуливаются москвичи. Комната, которую выделили мне, такого же размера, как и была раньше, но она кажется меньше из-за высоких потолков. На тумбочке возле кровати несколько новеньких книжек со склеенными страницами. Мама кормила меня куриным бульоном с ложки. Иногда заходил Петрович. Смотрел на меня таким же взглядом, как смотрят на подобранного щенка, которого теперь не так уж просто выбросить на улицу.
Целыми днями я смотрела в потолок или спала. Иногда брала в руки книгу, но чужой мир не мог увлечь меня, поскольку мой собственный мир развалился, и все мои мысли остались там. Каким я себе казалась ничтожеством. Ведь из-за моей болезни маме пришлось спать с этим типом.
В тренировочных штанах и белой футболке, поверх которой на массивной золотой цепи висел крест с бриллиантами, он казался мне еще отвратительнее. Однажды я спросила, верит ли он в Бога. Он рассмеялся, в глубине рта блеснул золотой зуб.
- В Бога верят только слабые, а я сам себе и царь, и Бог. И если ты будешь меня слушаться, у тебя все будет хорошо.
Я отвернулась. Когда поправлюсь, уговорю маму уйти.
Конечно, мы остались. Привыкли к сытой жизни, комфорту и теплу.
* * *
Кристина зевнула и посмотрела на часы. Вот это да. Оказывается два часа ночи. Все-таки писать - это ни с чем несравнимое счастье. Сродни наркотику. За все это время она ни разу не подумала о Витьке. Кристина нажала на сохранение и выключила ноутбук. Пора ложиться. Завтра на работу и после выпитого выглядеть она будет явно не лучшим образом. Ну и плевать. Зато вот день прошел не зря. Вон сколько страниц написано. Надо только бутылки не забыть выбросить с утра, пока мама еще спит.
Глава 4
Утром Кристина проснулась от звонка. Наощупь нашла мобильный и сонным голосом произнесла "алло".
- Доброе утро! Меня интересует квартира на улице Малая Бронная. Продается? - Кристина открыла глаза, мысленно проклиная себя за то, что не выключила телефон. Откуда же ты взялся в такую рань?
- Продается, - прохрипела она в трубку.
- Расскажите подробнее.
Кристина потянулась. Возникла пауза. Дня, что ли, этим богатеньким мало.
- Алло, девушка? Вас не слышно.
- Я вам перезвоню через полчасика, - выдавила из себя Кристина. - Мне неудобно сейчас разговаривать.
- Хорошо, жду. Хотелось бы сегодня посмотреть.
Кристина снова зарылась в подушку. Не надо много пить, писать по ночам и поздно ложиться. Тогда будешь такой же бодрой, как звонивший клиент. Но сколько не работай, никогда не будешь иметь тридцать два миллиона, чтобы купить квартиру на Бронной. Кристина почувствовала раздражение. Общение с подобного рода клиентами приносило весьма ощутимый доход, но неимоверно раздражало. И она ничего не могла с этим поделать. Этих избалованных, приезжающих на своих "Инфинити" и "БМВ" Х5 она ненавидела и старалась вытрясти из них побольше денег, что очень нравилось ее начальнику, который и подбрасывал ей такие варианты. А сама она предпочитала работать с бедными людьми, которые если и оказывались в роли покупателей, то только обменивая свою квартиру на более худшую. С этими клиентами она была готова носиться месяцами, возить их на просмотры на своей машине, выбирая жилье получше. Комиссионные были маленькие, работы полно. Делая такую сделку, она чувствовала себя счастливой. Но хитрый лис начальник быстро просек слабинку Кристины и перевел ее в отдел продажи элитных квартир.
Кристина нехотя поднялась со своей большой кровати и выглянула в окно. Солнца не было, над озером висел туман. Она прошлепала в ванную и долго плескала в лицо холодной водой. Потом, как обычно, приняла контрастный душ и отправилась на кухню варить кофе и овсянку. Телефон зазвонил снова.
- Девушка, вы про меня забыли? Уже прошло полчаса. Как-то вы не заинтересованы в продаже.
Ну, сейчас она поставит этого Х5 на место.
- Дело в том, что у нас уже есть клиент на эту квартиру, - соврала она. - Мы сегодня ждем аванс.
Это была наглая ложь, квартиру еще никто не смотрел. Хозяйка хотела за нее слишком много денег. Однако уверенности в голосе у богатенького поубавилось.
- Но у меня прямая покупка. Если вы мне сегодня покажете квартиру, я быстро приму решение.
Кристина улыбнулась. В голосе потенциального покупателя послышалась заинтересованность. Значит, цену после просмотра можно будет немного поднять, наглую хозяйку опустить. На квартирах, где теряется миллион, скрытую комиссию делать одно удовольствие. Хитрый лис будет в восторге от нее. Договорившись встретиться, Кристина вернулась к сварившейся овсянке и кофе. Медленно положила туда клубнику. Настроение стало чуть лучше.