На нашем первом (и, скорей всего, последнем) уроке фехтования, состоявшемся на большой перемене в пустом классе, Лесли каталась по полу от смеха. Естественно, она не могла видеть ни Джеймса, ни его сугубо профессиональные – на мой взгляд – движения, и не могла слышать его команд ("Парируйте, мисс Гвендолин, парируйте! Терция! Прима! Терция! Квинта!"). Она видела только меня, отчаянно размахивающую указкой миссис Каунтер против невидимой шпаги, которую можно было рассечь как воздух. Бесполезно. И смешно.
Когда Лесли отсмеялась, она сказала, что пусть Джеймс лучше преподаст мне что-нибудь другое, и Джеймс, в виде исключения, с ней согласился. Фехтование и сражения любого рода – это мужское дело, сказал он, а самое опасное, что можно доверить рукам девушки, – это игла для вышивания.
– Мир, без сомнения, был бы лучше, если бы и мужчины придерживались этого правила, – заметила Лесли. – Но пока они этого не делают, женщины должны быть наготове. – И Джеймс почти упал в обморок, когда Лесли вытащила из своей школьной сумки двадцатисантиметровый нож. – Это поможет тебе защититься, если в прошлом на тебя нападёт какой-нибудь мерзавец.
– Он выглядит как…
– Японский кухонный нож. Режет овощи и сырое мясо как масло.
У меня по спине поползли мурашки.
– На всякий пожарный случай, – добавила Лесли. – Чтобы ты немножко увереннее себя чувствовала. Это самое лучшее оружие, которое можно было получить по-быстрому и без лицензии.
Нож, заботливо упакованный в футляр для очков, ранее принадлежавший Леслиной маме, а ныне преобразованный в ножны, перекочевал тем временем в мою сумку, вместе с рулоном ленты, которая, если верить Лесли, мне тоже пригодится.
Водитель повернул, и Хемериус, который ни за что не держался, проехался по гладкой кожаной обивке и врезался в Шарлотту. Но он тут же ловко выпрямился.
– Твёрдая, как церковная колонна, – прокомментировал он, отряхивая крылья, и искоса поглядел на неё. – Нам что, навязали её на весь день?
– Да – к сожалению.
– К сожалению что? – спросила Шарлотта.
– К сожалению, я опять осталась без обеда, – сказала я.
– Сама виновата, – ответила Шарлотта. – Но если честно, тебе не повредит сбросить пару килограммов. Ты же должна влезть в платья, которые сшила для меня мадам Россини. – На секунду она поджала губы, и я ощутила лёгкий приступ сочувствия к ней. Наверное, она действительно радовалась возможности носить пошитые мадам Россини костюмы, а потом появилась я и всё ей поломала. Конечно, не нарочно, но всё же.
– Платье, которое я надевала для визита к графу Сен Жермену, висит у меня дома в шкафу, – сказала я. – Если хочешь, я его тебе отдам. Ты сможешь надеть его на очередную костюмированную вечеринку к Синтии, и все просто упадут при виде тебя!
– Платье тебе на принадлежит, – отрезала Шарлотта. – Это собственность Стражей, ты не можешь ею распоряжаться. И в твоём шкафу ему делать нечего. – Она снова отвернулась к окну.
– Вредина и бяка! – сказал Хемериус.
Шарлотта не искала лёгких путей в завоевании симпатии других людей, она никогда этим не страдала. Тем не менее ледяная атмосфера в салоне на меня давила. Я попыталась ещё раз.
– Шарлотта?..
– Мы почти на месте, – перебила она меня. – Мне ужасно интересно, увидим ли мы кого-нибудь из Ближнего Круга. – Мрачное выражение её лица внезапно просветлело. – Я имею ввиду, кроме тех, кого мы уже знаем. Это необыкновенно волнующе. В ближайшие дни в Темпле будет не протолкнуться от живых легенд. Известные политики, нобелевские лауреаты и видные учёные соберутся в этих священных стенах, но мир ничего об этом не узнает. Здесь будет Коппе Йотланд, ох, и Джонатан Ривс-Хэвиленд – я с удовольствием пожму ему руку… – Её голос звучал – учитывая её характер – действительно воодушевлённо.
Я же не имела ни малейшего понятия, о ком она говорит. Я вопросительно поглядела на Хемериуса, но он только пожал плечами.
– Про этих фигляров я никогда не слышал, сорри, – сказал он.
– Всё знать невозможно, – ответила я с понимающей улыбкой.
Шарлотта вздохнула.
– Да, но иногда не повредит заглянуть в серьёзную газету или почитать периодику, чтобы быть в курсе мировой политики. Естественно, для этого требуется включить мозги… у кого, конечно, есть.
Как уже было сказано, Шарлотта не искала лёгких путей.
Лимузин остановился, и мистер Марли открыл дверцу. Причём со стороны Шарлотты.
– Мистер Джордано ожидает вас в Старой Трапезной. – У меня возникло ощущение, что он только усилием воли подавил слово "Сэр". – Я должен вас туда проводить.
– Я знаю дорогу, – ответила Шарлотта и повернулась ко мне. – Идём!
– В тебе есть что-то такое, отчего люди сразу же начинают тобой командовать, – заметил Хемериус. – Мне пойти с тобой?
– Да, пожалуйста, – ответила я (мы уже шли по узким проулкам Темпла). – Я лучше себя чувствую, когда ты рядом.
– Ты купишь мне собаку?
– Нет!
– Но ты меня любишь, верно? Я думаю, мне стоит почаще испаряться!
– Или помогать, – ответила я, подумав о словах Лесли. Хемериус может оказаться твоим тузом в рукаве. Она права. У кого когда-нибудь был друг, умеющий проходить сквозь стены?
– Что ты там мешкаешь? – спросила Шарлотта. Они с мистером Марли шли в двух метрах впереди нас, и только сейчас я заметила, как они похожи.
– Слушаюсь, фрекен Бок, – ответила я.
Meet the time as it seeks us.
(Ну что ж, судьбу мы смело встретим).
(The Tragedy of Cymbeline, Уильям Шекспир)
5
Если коротко: занятие с Шарлоттой и мистером Джордано оказалось намного более тягостным, чем я могла себе представить. Прежде всего потому, что меня пытались учить всему одновременно: пока я (облачённая в вишнёво-полосатую кринолиновую юбку, редкостно гармонировавшую с моей блузкой цвета картофельного пюре) осваивала движения менуэта, мне приходилось тут же вникать в вопрос о том, чем отличаются политические взгляды вигов от соответствующих взглядов тори, как надо держать веер и в чём разница между "Вашим Высочеством", "Вашей Светлостью" и "Вашим Сиятельством". По прошествии одного часа и семнадцати различных способов махания веером у меня началась пульсирующая головная боль, и я перестала различать, где лево и где право. Моя попытка разрядить обстановку шуткой – "Не можем ли мы сделать небольшую паузу, я уже совершенно развысочилась" – была принята отнюдь не благосклонно.
– Это не смешно, – прогнусавил Джордано. – Глупое существо.
Старая Трапезная оказалась просторным помещением на первом этаже, с высокими окнами, выходящими во внутренний дворик. Мебели тут почти не было, не считая рояля и нескольких стульев у стены. Поэтому Хемериус, как обычно, устроился на люстре и аккуратно сложил крылья за спиной.
Мистер Джордано представился следующим образом:
– Джордано, просто Джордано, будьте любезны. Доктор исторических наук, прославленный кутюрье, мастер рейки, креативный дизайнер украшений, известный хореограф, адепт третьей степени, специалист по XVIII и XIX столетиям.
– Ни фига себе! – заметил Хемериус. – Тут, похоже, кого-то в детстве уронили головой!
К сожалению, я не могла с ним не согласиться. Мистер Джордано – пардон, просто Джордано – фатально походил на какого-нибудь ненормального продавца из "Телемагазина", разговаривающего так, как будто у него на носу сидит прищепка, а в ногу вцепился карликовый пинчер. Я всё ждала, когда он растянет в улыбке свои (силиконовые?) губы и скажет: "А теперь, дорогие зрители, мы переходим к нашей модели "Бригитта", это комнатный фонтан абсолютного экстра-класса, маленький оазис счастья, всего за двадцать семь фунтов, почти даром, не пропустите, у меня самого два таких дома…".
Но вместо этого он – без улыбки – сказал:
– Моя дорогая Шарлотта – привет-привет-приветики! – и чмокнул воздух слева и справа от её ушей. – Я слышал, что произошло, и нахожу это – не-ве-ро-ят-ным! Пропали годы тренировок и такие таланты! Какая жалость, какой взывающий к небу скандал и какая несправедливость!.. И это вот она, да? Твой второй состав. – И он принялся разглядывать меня с головы до ног, выпячивая при этом толстые губы. Я ничего не могла с собой поделать, я зачарованно таращилась в ответ. У него была необыкновенно вычурная причёска, зацементированная тоннами лака и геля. Узкие полоски чёрных волос рассекали нижнюю часть лица, как реки карту. Брови были выщипаны и подведены тёмным карандашом, а на носу, если я не ошибалась, лежал слой пудры.
– И вот это должно послезавтра органично вписаться в суарею 1782 года? – вопросил он. Под "этим" имелась ввиду, очевидно, я. Под суареей – что-то другое. Вопрос только, что.
– Ого, по-моему, губошлёп тебя оскорбил, – сказал Хемериус. – Если ты ищешь ругательное слово, которое сможешь бросить ему в лоб, – я как суфлёр к твоим услугам!
"Губошлёп" было уже неплохо!
– Суарея – это такой скучнющий вечерний приём, – продолжал Хемериус. – На тот случай, если ты не знаешь. После ужина все усаживаются рядком, играют друг другу на фортепьянах и стараются не уснуть.
– Ах, спасибо! – сказала я.
– Я всё ещё не могу поверить, что они действительно собираются рискнуть, – заметила Шарлотта, складывая пальто на спинку стула. – Пустить Гвендолин к людям – значит нарушить все правила секретности. Стоит на неё только взглянуть, как сразу понимаешь, что с ней что-то не так.
– Да, и я о том же! – вскричал губошлёп. – Но граф известен своими эксцентричными настроениями… Вон там её легенда. Ну просто волосы дыбом – прочти, пожалуйста.
Моя, простите, что? Легенды я до сих пор встречала только в области сказок. Или на географических картах.
Шарлотта принялась листать лежавшую на рояле папку.
– Она должна изображать подопечную виконта Баттена? А Гидеон – его сына? Не слишком ли рискованно? Ведь там может оказаться кто-то, кто знает виконта и его семью. Почему они не остановились на каком-нибудь французском виконте в изгнании?
Джордано вздохнул.
– Это невозможно, из-за её недостаточного знания языка. Вероятно, граф просто хочет подвергнуть нас испытанию. Мы должны будем доказать, что нам удастся превратить эту девушку в даму XVIII века. Мы просто обязаны! – Он воздел руки.
– Я думаю, что если этого добились с Кирой Найтли, то можно добиться и со мной, – сказала я уверенно. Ведь Кира Найтли была действительно современной девушкой и тем не менее прекрасно смотрелась в костюмных фильмах, даже с самыми дурацкими париками.
– Кира Найтли? – Чёрные брови взметнулись почти к самому начёсу. – Возможно, для фильма это и сойдёт, но Кира Найтли не провела бы в XVIII столетии и десяти минут, её тут же разоблачили бы как современную женщину. Уже одно то, как она скалит в улыбке зубы, а при смехе запрокидывает голову и разевает рот! В XVIII веке так не делала ни одна женщина!
– Но вы же не можете этого точно знать, – возразила я.
– Что это было?
– Я говорю, вы не…
Губошлёп сверкнул на меня глазами.
– Мы прямо сейчас установим первое правило, а именно: то, что говорит Мастер, не подвергается сомнению!
– И кто это Мастер – о, понимаю, это вы, – сказала я и слегка покраснела, а Хемериус загоготал. – Окей. Итак, при смехе не показывать зубы. Я запомнила. – Меня это наверняка не затруднит. Вряд ли на этом/этой суарее я найду повод посмеяться.
Мастер Губошлёп, несколько умиротворённый, опустил брови на место и – поскольку он не слышал Хемериуса, оравшего с люстры: "Дурья ты башка!", – тут же приступил к печальной инвентаризации. Он решил выяснить, что я знаю о политике, литературе, обычаях и традициях 1782 года, и мой ответ ("Я знаю, чего тогда не было, – к примеру, автоматического слива в туалете и избирательного права для женщин") – заставил его на пару секунд спрятать лицо в ладонях.
– Я сейчас тут наверху уписяюсь от смеха, – сдавленным голосом прохрипел Хемериус, и, к сожалению, это оказалось заразительным. Я с трудом сдерживала смех, грозивший вырваться из моей груди.
Шарлотта мягко сказала:
– Я думала, тебе объяснили, что она в самом деле абсолютно не подготовлена, Джордано…
– Но я… хотя бы основы…– Лицо Мастера вынырнуло из ладоней. Я не рискнула взглянуть на него – если он размазал макияж, то всё, я лопну от смеха.
– Что у тебя с музыкальными навыками? Фортепьяно? Пение? Арфа? И как обстоят дела с бальными танцами? Простой Menuett ä deux ты, разумеется, знаешь, а что с другими танцами?
Арфа? Menuett ä deux? Это само собой! Всё, моё самообладание лопнуло, и я начала безудержно хихикать.
– Прекрасно, что хоть кому-то здесь весело! – растерянно произнёс Губошлёп, и, видимо, с этого самого момента он решил мучить меня до тех пор, пока он не выбьет из меня всё веселье.
На самом деле ему на это много времени не потребовалось. Через какие-то четверть часа я стала чувствовать себя распоследней тупицей и неудачницей. И это несмотря на то, что Хемериус делал наверху всё возможное, чтобы меня ободрить.
– Давай, Гвендолин, покажи обоим садистам, на что ты способна!
Я бы с радостью это сделала. Но, к сожалению, я ни на что не была способна.
– Tour de main, левая рука, глупое создание, а поворот направо, корнуэлльцы капитулировали, и лорд Норт подал в отставку в марте 1782 года, что привело к тому, что… Поворот направо – нет, направо! Боже мой! Шарлотта, пожалуйста, покажи ей ещё раз!
И Шарлотта показывала. Надо отдать ей должное, она танцевала просто чудесно, у неё это выходило легко, будто играя.
И это в принципе было действительно нетрудно. Шаг туда, шаг сюда, поворот – и всё это с неизменной улыбкой. Не открывающей зубов. Музыка шла из динамиков, запрятанных за обшивкой стен, и надо сказать, это была не та музыка, от которой ноги сами пускаются в пляс.
Наверное, я бы лучше усвоила последовательность шагов, если бы Губошлёп не зудел мне беспрерывно в уши: "Итак, с 1779 года война с Испанией… теперь поворот, пожалуйста, четвёртого танцора мы должны себе просто представить, теперь реверанс, вот так, побольше изящества, пожалуйста. Опять вперёд, не забываем улыбаться, голова прямо, подбородок поднят, только что Великобритания потеряла Северную Америку, Боже мой, нет, направо, руку на уровне груди и выпрямиться, это серьёзный удар, и нельзя хорошо отзываться о французах, это непатриотично… Не глядеть под ноги, в той одежде их всё равно не увидеть!"
Шарлотта ограничилась внезапными дикими вопросами из области политики ("Кто был в 1782 году королём Бурунди?") и непрерывным качанием головы, что вселяло в меня ещё большую неуверенность.
Через час Хемериус заскучал. Он спикировал с люстры, махнул мне лапой и исчез в стене. Я бы с радостью поручила ему поискать Гидеона, но это не понадобилось, потому что через очередные четверть часа менуэтной пытки в Старой Трапезной появились Гидеон и мистер Джордж. Они как раз успели увидеть, как я, Шарлотта и Губошлёп вместе с отсутствующим четвёртым партнёром танцуем фигуру, которую Губошлёп назвал "le chain" и при которой я должна была подать руку невидимому партнёру. К сожалению, я подала ему не ту руку.
– Правая рука, правое плечо, левая рука, левое плечо! – сердито вскричал Губошлёп. – Это так трудно? Гляди же, как это делает Шарлотта, просто великолепно!
Великолепная Шарлотта продолжала танцевать, как бы не замечая визитёров, в то время как я уязвлённо застыла на месте и с радостью провалилась бы сквозь землю.
– Ох, – сказала Шарлотта, сделав вид, что она только что заметила мистера Джорджа и Гидеона. Она присела в очаровательном реверансе, который, как я теперь знала, был своего рода книксеном, делавшимся в начале менуэта, в конце и периодически в процессе. Это должно было выглядеть совершенно по-дурацки, тем более что она была в школьной форме, но вместо этого выглядело как-то… мило.
Я чувствовала себя вдвойне плохо, во-первых, из-за полосатого кринолинового монстра в сочетании со школьной блузкой (я выглядела как пластмассовая кегля, которую ставят на проезжей части для обозначения места ремонтных работ), а, во-вторых, потому, что Губошлёп не стал терять даром времени и тут же приступил к жалобам.
– … не знает, где лево, где право… высшая степень неуклюжести… до неё тяжело доходит… совершенно невозможное предприятие… разве можно из гадкого утёнка сделать лебедя… она не никак продержится на этой суарее, не вызвав ажиотажа… вы только посмотрите на неё!
Мистер Джордж так и сделал, равно как и Гидеон, и я покраснела как рак. Одновременно я почувствовала, как во мне поднимается гнев. С меня хватит! Я быстро расстегнула юбку, которую Губошлёп затянул мне на бёдрах, и прошипела:
– Я не знаю, зачем мне в XVIII веке беседовать о политике. Я и в наше время так не делаю – я не имею об этом ни малейшего понятия! И что? Если меня кто-нибудь спросит про маркиза Бла-бла, я просто отвечу, что политика меня ни капельки не интересует! И если кто-нибудь непременно захочет танцевать со мной менуэт – что, я считаю, практически исключено, поскольку в XVIII веке я никого не знаю, – я отвечу: нет, спасибо, очень мило, но я подвернула ногу. Я в состоянии это сделать, не показывая зубов!
– Видите, что я имею ввиду? – вопросил Губошлёп и снова воздел руки. Похоже на въевшуюся привычку. – Ни малейшего признака доброй воли – зато полнейшая неосведомлённость и бездарность во всех областях. А потом она, как пятилетний ребёнок, заливается смехом, если при ней упомянуть имя лорда Сэндвича.
Ну да, лорд Сэндвич. Невозможно поверить, что его действительно так звали. Бедняга.
– Она, разумеется… – начал мистер Джордж, но Губошлёп перебил его.
– В отличие от Шарлотты, у девушки нет вообще никакой… esplieglerie!
Ах! Что бы это ни было, если оно есть у Шарлотты, я вообще не хочу его иметь!
Шарлотта выключила музыку и села к роялю, заговорщицки улыбаясь Гидеону. Гидеон улыбался в ответ.
Меня, напротив, он удостоил одним-единственным взглядом, в котором было что-то совсем не позитивное. Наверное, ему было неприятно находиться в одной комнате с такой неудачницей, тем более что он, казалось, отлично осознаёт, как великолепно он выглядит – в своих протёртых джинсах и узкой чёрной майке. По какой-то причине я рассвирепела ещё больше. Я почти заскрипела зубами.
Мистер Джордж озабоченно перевёл взгляд с меня на Губошлёпа и обратно и, наморщив лоб, сказал:
– Вы справитесь, Джордано. В лице Шарлотты вы имеете квалифицированную ассистентку. Кроме того, у нас в запасе есть пара дней.
– А даже если недели! Никакого времени не хватит, чтобы подготовить её к большому балу! К суарее – да, возможно, в узком кругу и при некотором везении – но бал, может быть, даже в присутствии герцогской четы – совершенно исключено! Я могу лишь предположить, что граф позволил себе здесь некоторую шутку!
Взгляд мистера Джорджа стал холодным.
– Разумеется, нет, – сказал он. – И, разумеется, вам не пристало подвергать сомнению намерения графа. Гвендолин справится, верно, Гвендолин?