* * *
Оставив детей на попечение Рэйчел, Сара тут же помчалась в город, выжимая из старенького джипа все, на что он был способен. Сегодня среда, а по средам суд работает до полудня, после чего Уильям доделывает необходимые бумаги у себя в кабинете. Ну что ж! Сара ворвалась в кабинет - большую, обитую деревянными панелями комнату, заставленную книжными шкафами. Уильям сидел за столом, уронив голову на руки.
- Так ты знаешь?! - с порога закричала Сара. - Ты уже знаешь, что Александра напустила полицию на твоих фермеров?
Он резко вздернул голову. Лицо у него было затравленное.
- Ничего подобного.
- Кто же еще?
- Ей совершенно незачем делать такие вещи. И потом, я ее спрашивал. Она поклялась мне, что не виновата. Ты же знаешь, как это бывает. У людей, как правило, есть враги. Какая-нибудь там ничтожная ссора приводит к таким вот последствиям. Это может быть кто угодно.
- Ты сам не веришь в то, что говоришь, - с горечью произнесла Сара. - Я же вижу. Она нанесла такой удар этим людям. Как ты поступишь?
- Сара, я люблю ее. Она, в сущности, совсем не так плоха. Ей просто хочется казаться значительной. Ты пойми, репутация ее семьи не бог весть как хороша. Люди до сих пор вспоминают о том, как Дьюки обращались со своими фабричными рабочими. - Он ударил кулаком по столу. - Ведь прошло уже тридцать лет!
- С тех пор Дьюки мало изменились. Даже теперь жизнь их рабочих сплошной кошмар. А твоя Александра потихоньку создает собственную репутацию - и весьма дурную.
Он снова ударил кулаком по столу.
- Она - моя жена, и скоро у нас родится ребенок. Мой долг - защищать ее и этого ребенка.
- А честь? А чувство собственного достоинства? А доверие людей, которые от тебя зависят? Ладно, оставим в покое Александру. Что ты намерен сделать, чтобы помочь арендаторам? Ты ведь понимаешь, что, если мужчин полгода не будет, женщины и дети не смогут справиться с хозяйством.
- Я о них позабочусь.
- Ты же знаешь, они хотят справедливости, а не благотворительности. - Она помолчала, стараясь не расплакаться. - И я хочу того же.
- Сара, я готов отрезать себе правую руку, чтобы в семье наконец наступил мир.
- Ты знаешь, что ты мне должен, и не надо громких слов. Как ты не понимаешь! Ты - мой брат, я люблю тебя, я не хочу вечно раздувать эту ссору.
- Тогда постарайся простить и забыть. Ты же видишь, я разрываюсь между вами, сестренка.
- Судья! Простите, что помешала, но обстоятельства чрезвычайные. - В дверях кабинета стояла секретарша. - Звонили из больницы. У миссис Вандервеер начались схватки.
Уильям вскочил, сорвал со стены свою шляпу и кивнул Саре уже на бегу:
- Я должен быть там. Поверь, сестренка, я все устрою наилучшим образом.
В тот момент, когда Уильям впервые взял на руки своего новорожденного сына, Александра поняла, что отныне ее влияние на него абсолютно и несокрушимо. Со слезами на глазах Уильям ворковал над красным сморщенным младенцем, целуя его в макушку.
- У него такие же рыжие волосики, как у меня, - говорил Уильям тихим, хриплым, прерывающимся голосом. - Он такой прелестный… спасибо, дорогая, спасибо тебе.
- Я так счастлива, дорогой. - Она утомленно откинулась на больничные подушки. "Одного ребенка, пожалуй, довольно. Уильям хочет еще, но я просто найду врача где-нибудь подальше от этого города и попрошу его выписать рецепт на противозачаточные таблетки - слава богу за это новое изобретение человеческого гения, - а Уильяму и знать не надо. - Ты не будешь возражать, если я найму ему кормилицу?
- Ну, я не знаю. А зачем?
- Затем, что так принято у людей нашего общественного положения.
- Если хочешь. - Уильям покачал младенца и погладил его скрюченные пальчики. - Я хотел бы назвать его Тимоти, в честь моего… моего и Сариного отца.
- Конечно. Мне хочется верить, что это заставит твою сестру перемениться ко мне. Может быть, она поймет, что лучше жить в дружбе. Пусть наши дети растут вместе, как и положено двоюродным.
Уильям присел на стул у кровати и посмотрел на нее с нежностью.
- Теперь никто не сможет ни в чем упрекнуть тебя. Подумать только, - он прикрыл глаза, блаженство было написано на его лице. - Наследник рода Вандервееров.
- Да, я не хочу, чтобы ко мне относились с подозрением. О, Уильям, мне так неприятно, что твои арендаторы считают меня причиной того, что с ними произошло. И я никак не могу доказать, что не виновата. Мне не нужно было слушать их рассказы. Конечно, они теперь думают, что я выведывала их секреты - хотя с моей стороны это была просто неуклюжая попытка проявить вежливый интерес.
- Успокойся, я знаю. - Он держал ребенка с трогательной осторожностью, какой трудно было ожидать от такого огромного бородатого мужчины.
Александра глубоко вздохнула, решив брать быка за рога.
- То, что я хочу тебе сказать, покажется тебе жестоким. Но я думаю в первую очередь о тебе. О нас. О том, что мы должны сделать, чтобы защитить наше доброе имя - доброе имя Тимоти.
Уильям неловко пошевелился, не сводя глаз с младенца.
- Я верю, что ты желаешь нам добра.
- Как это ни печально и сколь бы безобидны ни были намерения твоих фермеров, но они нарушили закон, Уильям. А ты судья. И ты должен быть примером для остальных. Нельзя допустить, чтобы твоя карьера рухнула оттого, что люди станут говорить, будто ты прикрываешь и поддерживаешь преступников. Ты же понимаешь, что, как только они вернутся домой, они снова возьмутся за свое, - Она коснулась пальцами его руки. - Ты должен очистить от них твою землю.
Он возражал. Она настаивала. Он уговаривал. Она кричала и требовала объяснить, чем он оправдает перед сыном то, что позволил своим чувствам взять верх над законом. В конце концов, она победила. ЕМУ было стыдно, но он ничего не мог с собой поделать. После долгих лет самоотверженности и одиночества, когда он был для Сары и отцом, и матерью, он, наконец, позволил себе подарок - этим подарком стала Александра.
Ему было стыдно, но он ни в чем не мог ей отказать из страха, что ее потеряет. У него не было пути назад. В этот вечер, впервые за свою долгую и достойную жизнь, он крепко выпил и долго сидел в темноте своего кабинета, в доме, принадлежавшем поколениям его предков, зажав в руке тот самый рубин, с которого началось его падение. Он отдал Александре все, что у него было. Свое имя, свой дом, свою репутацию и свое чувство собственного достоинства.
Глава 3
- Atmen Sie aus, Frau Ryder. Atmen Sie aus.
"Выдохнуть?" - с отчаянием подумала Франни. Боль была так ужасна, что она забыла, как дышать.
- Ja, - со стоном ответила она, откидывая голову на мокрую от пота подушку и слепо глядя в потолок их с Карлом крошечной спальни. От нового всплеска боли ее приподнятые ноги конвульсивно дернулись. Боль была совершенно невыносимой; казалось, что ее разрывает на части.
- Nein, nein, - простонала она. - О, черт!
- Что такое "черт"? - раздраженно спросила немецкая акушерка. - Тужьтесь, фрау Райдер, - добавила она уже по-английски.
- Она умирает, - мрачно сказала Джейн Гибсон. Джейн, тоже жена сержанта и закадычная подруга Франни, стала на колени перед кроватью и взяла в свои ладони до крови сжатый кулак Франни. - Она в родах уже больше суток. Это невозможно! Ее нужно отправить в госпиталь!
- Уже поздно отправить в госпиталь, - пробормотала акушерка. - Ребенок уже показался.
И это было действительно так.
Если она сейчас и умирала, то потому, что дошла до точки - четыре выкидыша за четыре последних года; целый взвод армейских врачей сочувственно гладил ее по голове и предлагал им с Карлом не оставлять попыток. Четыре года последовательного крушения их надежд довели Франни до того, что она больше не верила врачам.
Но в этом Карл оставался непреклонен. Слава богу, что он уехал на две недели на маневры и не знал, что она решилась рожать дома. Его всегда удручал ее интерес ко всякого рода нетрадиционным учениям.
- О господи, она не дышит! - воскликнула Джейн.
Франни, как сквозь вату, услышала эти слова. Чудовищная боль, наконец, отступила. "Я, кажется, дышу, - подумала она. - Значит, она имеет в виду ребенка". Франни из последних сил села, с ужасом глядя на посиневшего младенца, лежащего на окровавленных простынях меж ее ног.
Акушерка, положив головку младенца на свою мясистую руку, склонилась над ним и потянулась ртом к крошечному личику.
- Черт возьми, что вы делаете? - взвизгнула Джейн.
Франни нашла в себе силы оттолкнуть руку Джейн, которая явно собиралась вцепиться в полуседые кудряшки акушерки.
- Она делает ребенку искусственное дыхание, - произнесла она слабым голосом и, дрожа, стала молиться: - Пожалуйста, пусть девочка будет жива и здорова! Пусть моя глупость не погубит ее!
Ребенок вздрогнул; узенькая грудка судорожно приподнялась, неправдоподобно маленькие ручки и ножки дернулись. Акушерка положила его Франни на живот и слегка шлепнула. Раздался слабый сердитый крик. Франни склонилась над дочкой, плача и гладя слипшиеся светлые волосики на ее головке.
- Как ты думаешь, она на меня в обиде? Все было так ужасно.
- Не знаю, - сердито ответила Джейн, падая на стул. - А вот Карл разозлится как черт, если узнает, как все это происходило. Ты должна была родить уже давно, причем в госпитале, с блокадой позвоночника и со щипцами, а не со мной и с этой… арийской гадалкой.
- Перестань. Все обошлось, и слава богу.
Но она отнюдь не была в этом уверена, и чуть позже, когда девочка, уже завернутая в пеленки, лежала у нее на руках, Франни заглянула ей в глаза и прочла в них явный укор.
- Не сердись на меня, Саманта, - прошептана она. - Я люблю тебя. Я, правда, тебя очень люблю.
-Саманта? - Джейн отхлебнула кока-колы и села на край кровати. Акушерка вышла из кухни, икнула и сделала большой глоток темного пива из огромной кружки.
- Так мы с Карлом решили. Если мальчик, то Сэм, если девочка, то Саманта.
- Фамильное имя?
- Нет. - Франни нахмурилась, вспомнив свою семью. Она даже не переписывалась ни с кем, кроме Александры. Да и письма к ней получались дежурными и формальными. Та в ответ присылала фотографии своего сына, которому скоро исполнится четыре года, сопровождаемые короткими вежливыми записками. Франни была убеждена, что Александра так и не простила ей того, что у нее хватило мужества сбежать из дома. - Мы назовем ее в честь Элизабет Монтгомери, - наконец ответила она Джейн.
- Что-то я не понимаю. Ты ведь собираешься назвать ее Самантой?
- Ну да. Помнишь, в "Заколдованных"?
- Ничего себе! В честь колдуньи из телесериала? Ты хочешь, чтобы твоя дочь выросла колдуньей?
- Доброй колдуньей, - уточнила Франни. - Как в "Волшебнике страны Оз".
- Вот еще напасть. Ту тоже звали Самантой?
- Нет, ту звали Гленда. Просто существует хорошая карма и плохая карма. У Саманты - хорошая.
- Карма? - Джейн, окончательно потеряв терпение, в недоумении уставилась на Франни.
- Неважно. - Франни погладила пальцем крохотную ручку младенца. - Смотри, какие прелестные ручки. Фрау Миттельдорф, посмотрите, пожалуйста, линии ее руки.
- О, боже, - Джейн вышла из комнаты.
Акушерка тяжело уселась на кровать. Одной рукой удерживая на широком колене пивную кружку, другой она разжала правую ручку младенца и стала пристально ее рассматривать.
- Хорошие руки, - наконец объявила она.
- Хорошие? В самом деле? - Франни не на шутку обрадовалась.
- Да. Удача будет. - Женщина, помедлив, нахмурилась. - Она ей понадобится.
Франни была слишком подавлена чувством вины, чтобы спросить почему.
* * *
Почти два года Франни нипочем не соглашалась признать, что с Самантой что-то не так. "Скажи: папа", - каждое утро ласково говорил Карл, наклоняясь к дочке, сидящей за столом на своем высоком стульчике, а его завтрак тем временем остывал. Серьезно глядя на него и кушая свою кашку, Саманта не говорила ничего. "Скажи: мама, - вторила ему Франни. - Смотри, Карл, почти сказала", - и Франни замирала от страха, боясь взглянуть на мужа. На следующее утро повторялось то же самое. Саманта упорно молчала, стуча ложкой по своей тарелочке, и серьезно смотрела на них.
Однажды вечером, сидя в гостиной и глядя, как Саманта играет на ковре, Карл отшвырнул газету, закрыл глаза руками и хрипло пробормотал:
- Меня это убивает. Она или не может говорить, или не хочет.
- Врачи говорят - она здорова. - Франни прижалась к нему, изо всех сил сдерживая слезы. Она теперь все время сдерживала слезы.
Саманта в розовом джемпере важно складывала обрывки шнурков в коробку из-под ботинок; потом вынимала, ровно, в ряд, раскладывала на ковре и снова складывала в коробку.
- Посмотри, как она любит порядок. Совсем как папочка.
- Вырастет барахольщицей, - проворчат Карл. Он сел на пол, и Саманта, смеясь, потянулась навстречу его протянутым рукам. - Из тебя получится чертовски хорошенькая барахольщица, - сказал он ей. - Но, пожалуй, я отведу тебя к другому врачу.
Очередной врач подверг Саманту тем же тестам, что и все предыдущие, и, так же как все предыдущие, сказал, что не в силах установить таинственную причину, по которой девочка не хочет говорить.
В день рождения дочери - ей исполнилось два года, и она еще не произнесла ни одного слова - Карл, засунув руки в карманы, мерил шагами гостиную и смотрел, как Саманта с горящими от восторга глазами внимательно разглядывает плюшевого мишку, крутя его то так, то эдак.
- Нет, она не слабоумная! - вдруг громко воскликнул он. - Боже мой, я ничего не понимаю. С ней же абсолютно все в порядке.
Два года Франни молчала, одиноко мучаясь чувством вины, но сейчас у нее вырвалось признание.
- С ней не все в порядке, - сказала она, всхлипнув.
- Что? - Карл резко остановился и посмотрел на нее, обеими руками ероша волосы.
- Я солгала тебе. - Франни трясло. - Она родилась дома не потому, что роды были преждевременные. Я просто боялась больницы. Ведь четыре раза подряд… Я вызвала одну немецкую акушерку, которая специализируется по естественному деторождению - никаких лекарств, никаких врачей. - Франни без сил опустилась на маленький раскладной диван и стиснула голову руками. - Я пробыла в родах около тридцати шести часов. Когда Сэмми появилась на свет, она не дышала, и акушерка делала ей искусственное дыхание. О, Карл! Неужели все из-за этого! Я никогда себе этого не прощу!
- Ты подвергала опасности нашего ребенка, чтобы проверить какую-то дурацкую идею "естественности"? - Голос Карла дрожал от гнева. - Я очень старался не смеяться над этими твоими завиральными идеями, но всему есть предел. - Франни жалобно смотрела на него; Саманта оставила игрушки и тоже не сводила с него огромных грустных голубых глаз. - Что же "естественного" в том, что двухлетний ребенок не может сказать ни "мама", ни "папа"?
Франни, продолжая тихо плакать, решительно выпрямилась.
- Она обязательно заговорит. Я знаю. А когда у нас будет еще ребенок, я уже не буду полагаться на случай. Никаких акушерок. Только проверенные методы современной медицины. Клянусь тебе!
- Я думаю, у нас не будет других детей, пока мы не вылечим Саманту.
- Карл! - Франни бросилась к нему, но он стряхнул с плеч ее руки и вышел из комнаты. Саманта печально пискнула, глаза ее были полны слез.
* * *
Достигнув возраста мудрости, то есть шести лет, Джейк понял, кто он такой. Он камертон. Как тот, что стоит в гостиной на мамином пианино. Именно поэтому, объяснила ему бабушка, он может слышать музыку, не слышную никому, музыку спрятанных и потерянных вещей. Элеонора тоже. Но Элли не размышляла об их уникальных способностях так сосредоточенно, как он. А его весьма беспокоило то, что он не такой, как все.
На окружной ярмарке он видел заспиртованных уродцев-животных, умерших еще до рождения, - крошечного двухголового теленка, трех сросшихся щенков с одной парой задних ног. Он спросил тогда у отца, бывают ли банки с заспиртованными уродцами-младенцами, и отец, посмотрев на него странным взглядом, ответил, что в медицинском колледже ему доводилось видеть такое. "Их убили за то, что у них есть лишние части тела?" - замирая от ужаса, спросил Джейк. И отец ответил ему, что в большинстве случаев они умирают сами - так природа заботится о том, чтобы они не страдали. "А те, которые не умирают сами? - не отставал Джейк. - Что, если бы у нас с Элли при рождении обнаружилось что-нибудь лишнее?" Отец тогда подумал с минуту и серьезно сказал, что в таком случае просто отрезал бы лишнее - ведь он хороший врач. Потом он ощупал Джейку руки, ноги, спину и живот, заглянул в рот и вынес заключение: ничего лишнего, а все нужное на месте.
Джейк хотел сразу признаться, что у них с Элли есть нечто, чего нет у других, - как у бабушки. Но решил не рисковать - боялся, что папа будет тогда на него смотреть, как на заспиртованного уродца.
Так никто, кроме бабушки, и не знал их тайны. Она водила их на прогулки далеко в горы, искать камни, и они радостно тащили ее лопатку. Она показывала им гранаты и топазы, сапфиры и аквамарины, а когда музыка, неслышная для других, звучала особенно сладко, они находили рубины.
"Большинство камней - это просто камни, - говорила бабушка, - но некоторые камни особенные". Такие она несла в город, к ювелиру, и продавала.
Еще бабушка говорила, что умение искать и находить - это священный дар, тайный дар, и если плохие люди узнают о нем, то могут захотеть его украсть или использовать в своих целях. Кроме того, горы населены множеством духов - огромные уктена, которые прячутся в глубоких омутах рек, зловредные гномы и изобретательные ведьмы тотчас набросятся на Джейка с Элеонорой, если узнают об их даре.
Бабушка объясняла им, что в человеческом мире все перевернулось с ног на голову: в город понаехали чужаки, понастроили в окрестностях большие красивые дома, которые они почему-то обносят заборами и крепко запирают ворота, вырубили лес и посеяли столько травы, что ее не съесть и миллиону коров. Они играют в странные игры - гольф и теннис - и никого не приглашают играть с ними, они скупают в городе старые дома и заполняют их никчемными безделушками. Самое удивительное, что, похоже, весь мир сделался почти так же безумен, говорила бабушка. Трудно поверить, но в Нью-Йорке, на той самой улице, где они с дедушкой смотрели "Возьми ружье, Анни", теперь показывают представления о наркотиках, скачут голые люди. Тридцать тысяч солдат убили во Вьетнаме - а зачем? Космонавты готовы высадиться на Луне - но кто знает, какое зло произойдет оттого, что потревожишь Луну?
Они разжигали костерок, и бабушка рассказывала им свои истории, раскрывала свои секреты, предостерегала, оберегала - и они завороженно слушали ее. Бабушка прожила долгую жизнь, и все ее любили, и за всю ее долгую жизнь никто так и не узнал о ее даре. И пока бабушка жива, с ними будет все в порядке.