Мы с ними уравновешивали друг друга, и если иногда мы были тяжелы, как чересчур обильно выпавший снег, то они были достаточно гибки, чтобы сбросить с себя нас. Но не целиком, не полностью, нет. Только лишь частью, в меру.
Женщина – синоним "меры", сказал как-то торжественно Диего, и мы за это немедленно выпили, чокнувшись.
Каждый потянулся со своего края стола, и я увидел небритые подмышки Диего, которых он не стыдился, а, напротив, это всячески подчеркивал. Щеголял волосней, словно японский гимнаст на Олимпийских Играх где-то в Лондоне. Мокрое пятно под плечом Лиды, и такое же у Алисы – наконец-то ты потекла, сучка, – мокрую верхнюю губу Лиды… Как я упоминал, в такие вечера мы взяли за правило не трахаться, хотя были практически раздеты. После террасы нас ждала гигантская ванная с бегущими из нее пузырьками, – Диего постоянно отпускал скабрезные шуточки про пузыри и воду, – часто мы лежали там вчетвером, совсем голые, и с наслаждением чувствовали на груди давление всех полтутора тысяч литров воды, что требовал этот Левиафан сантехники. Он, – как и камин, – был следствием чрезмерной настойчивости, жизнелюбия и самодовольства Алисы.
Я знал, что из-за этого, – по сути, – бассейна, на нас жаловались муниципальным властям жильцы дома.
Не все, лишь самые ревнивые, претендовавшие на то, чтобы числиться в среде местной знати. Конечно, им в праве посещать наш дом было отказано. Даже если кто-то из них приходил пожаловаться, – может быть, вода, начавшая стекать по потолку или какая другая мелочь, – Алиса могла встретить его в мокрой простыне, и величественно указать на лестницу. Если же у нее было плохое настроение, она просто-напросто не открывала дверь. Отдаю должное мастерству рабочих, установивших нам мини-бассейн, – если у соседей что и текло, то не от нас, и, сдается мне, они всего лишь хотели глазком заглянуть в наши с Алисой сказочные покои.
Пускай смотрят в террасу, извращенцы гребанные, смеясь, говорила Алиса.
Она ненавидела так называемых простых людей. И хотя литературу она ненавидела еще, может быть, сильнее, но я в глазах жены в любом случае был существом высшего, – нежели остальные – порядка. Скажем, она презирала меня, как богиня – титана. А людей для нее попросту не существовало. Поэтому она лишь терпела Лиду. Мы понимали, что Лида у нас в доме – лишь благодаря своему мужу. Моя жена изредка милостиво обращалась к Лиде, но так, что ни у кого сомнений не оставалось: именно что милостиво. Лида знала, что ее лишь терпят, как терпели на Олимпе Ганимеда. И потому взгляды, которые она бросала на Диего, были робкие, и доверчивые. Взгляд человека, который просит не подвести. Диего это лишь забавляло.
Мы, мужчины, знаем… начинал говорить он, после чего резко обрывал фразу.
Получалось, мы, мужчины, знаем. Все на свете, от снега и ветвей, до Луны и женщин. Это так развеселило меня, что я предложил Диего в считанные минуты доказать, насколько он заблуждается.
Мачист ты несчастный, сказал я ему, веселясь.
Мачизм это чуть севернее, отвечал он, заинтересованно всматриваясь.
Лида с Алисой тоже вглядывались, каждая со своего угла. Это Алиса нас так всех рассадила. Она говорила, что никому из нас печальная перспектива не вступить в брак уже не грозит, стало быть, и бояться острых углов нечего. Тем более, что они и не были острые: столик был как будто оплавлен, за ним приятно сиделось. Я в который раз почувствовал благодарность Алисе за то, что она создала наш дом.
Понятно это становилось только в присутствии гостей.
Когда я закончил, Диего посмеялся, а Алиса разозлилась. Лида ничего не сказала. Мне кажется, она особо и не поняла. Я нарисовал на столике символ Инь-Янь. То есть, забавляясь, сказал Диего, ты утверждаешь, что в пизде есть немножечко и мужчины. А как же, сказал я. Пизда с мужским характером и с женским. Это надо обдумать, предложил Диего, и я потянулся за ирландским виски, удивительно мягким, удивительно уравновешенным – как наши вечера, которые мы проводили до утра, накачиваясь виски и ликерами, но удивительно не пьянея, а лишь погружаясь все глубже в негу откровенности, слегка давящую, но такую теплую и приятную. Совсем как воды нашего маленького безбрежного моря – бассейна с неприлично всплывающими пузырьками. Безбрежного – потому что у ванной не было краев – и она была встроена в пол так, чтобы выглядеть естественным водоемом.
Господи, когда же ты работать успеваешь, сказал я, глядя, как Диего глотает красный из-за ночного света, а вообще-то коричневато-розовый, виски.
Это и есть работа дипломатического работника, малыш, ответил он, смеясь. Свинг, да попойки, сказал он. Да шпионаж, добавил я наобум. Алиса слегка нахмурилась. Даже когда она выглядела – и звучала – вызывающе некорректной, она оставалась в рамках. Если, конечно, речь шла не обо мне. Со мной она могла себе позволить немного пантакратиона. Во всех других случаях, – даже когда она совершенно отключала сознание, – что-то оставалось в ней, что-то, что всегда останавливало Алису на самом краю.
Она могла нахамить так, что оскорбленные присылали цветы и приглашения на самые закрытые приемы.
Поэтому Алиса особенно не любила, когда я допускал промахи. Это – фраза про шпионаж, – было из числа промахов. О делах порядочные люди не говорят. Так что я хихикнул, чтобы все можно было списать на неудачную, – рожденную тремя глотками виски вместо положенных двух, – шутку. Диего рассмеялся. Малыш, сказал он, – он всегда называл меня так, хотя разница между нами была всего в несколько лет, и я был выше на несколько сантиметров, да и выглядел чуть покрепче, – малы…
Черт побери, я старше тебя на пару лет, выше на столько же сантиметров, какого дьявола ты называешь меня малышом?! притворно возмутился я, Алиса закатила глаза, Диего снова рассмеялся – довольный, а Лида просто молча показала мне большой палец. Распни его, распни, простонал смеющийся Диего. Да нет, добей, поправил я, ухмыляясь.
Это просто признак мачизма, стремление хоть на сантиметр но оказаться выше других, сказал я.
Ничего подобного, малыш, сказал Диего. Я просто люблю тебя, как друга, сказал он. Почему бы вам тогда не потрахаться, сказала Алиса, теперь уже рассмеялась Лида, а я пошел красными пятнами. Наш друг, сказал весело Диего, совершенно лишен двойственности латинской культуры, позволяющей и так и этак. Для двузадого Януса ты хорошо усвоил русский язык, сказал я. Для двузадого ануса, сказала Диего, и снова заржал. Алиса и Лида захихикали и я, сколько не сдерживался, не сумел не улыбнуться. В этом была сила Диего. Он, – как радио в сельском автобусе, – мог рассказать самый пошлый и отвратительный анекдот, который вы когда либо слышали, причем множество раз в жизни, но вы все равно смеялись.
Как и весь автобус.
Так что я посмеялся вместе с Лидой и Алисой. Подбородок Лиды подрагивал, она чуть прикрывала рукой рот, а другой тянулась к тарелке с какими-то водорослями, причудливо совмещенными моей женой с кусочками печеной утки, – такое же странное сочетание за этим столом, как и мы все, подумалось вдруг, – и я бросил взгляд на ее подмышку. Мне вспомнилось, как и лизал ее там, заставив заложить руки за голову. Диего, поймав мой взгляд, приподнял стакан и снова глотнул. Мне пришлось налить ему снова, и допить свой виски, чтобы не отставать. Алиса взяла салфетку и прикрыла ей нарисованное мной пятно. Сказала.
Все это херня, милый, литература, сказала она.
Отображение отображения, сказала она.
Знаешь, если тебе захочется нарисовать схему пизды, ты просто загляни в мою, сказала она.
Или в Лидину, сказал Диего галантно.
О, сдаюсь, сдаюсь, сволочи вы такие, на следующем вечере, непременно, пробормотал я слабо. Но ведь и вы неправы, попробовал я отступить достойно. Все, что я имел в виду, лишь метафорическое описание, так сказать, сущность идеи, переданная словами.
Скорее, образами, радостно подхватил Диего.
Совершенно верно, сказал я, благодаря глазами.
Вместо ответа Лида встала и сбросила с себя простыни, под аплодисменты Диего и мои смущенные похмыкивания. Но, конечно, я был счастлив. Даже Алиса выглядела довольной. Наша крестьяночка раскрепостилась, сказала она мне позже, вспоминая этот вечер. Лида, в свете Луны, на фоне парка, должно быть, выглядела еще одним причудливым трафаретом: стволом сосны, игрой природы и паразитами-наростами сделанный похожим на женскую фигуру. И даже чуть выпуклый живот не ломал этой ассоциации. Просто кора от холода чуть вздулась.
Продашь туристам карту, дорогая, взвизгнул слегка Диего.
Кто знает дорогу, тому и указатели не нужны, сказала Лида.
Повернулась к нам спиной, – я обратил внимание на то, что ягодицы не провисли, – и пошла, осторожно, как подвыпивший человек, ступая, вниз. Мы услышали всплеск в бассейне. Кто со мной, крикнула она слабо снизу. Я приподнял бокал, и отпил слегка. Алиса встала, и, сбросив простыню, тоже покинула нас.
Черт побери, сказал Диего, выпьем еще, а потом пойдем вниз.
Я налил, но уже не стал пить залпом, а подержал жгучую жидкость во рту. Постепенно она впиталась в меня сама. Даже и глотать не пришлось. Спиртное вошло в мою кожу, в мою слюну, в мою кровь. Совершило виток по кровеносной системе, промчалось по венам, и вырвалось на волю шумным выдохом ноздрей. Одновременно с вопросом Диего. Так что мне пришлось переспрашивать его.
Хороши сучки, повторил он.
Обе, сказал я.
***
На Рождество мы зарезали живого петуха.
Диего сначала предлагал карпа, но, на мой взгляд, предлагал недостаточно бодро и убедителен. Настолько, что я даже стал подозревать его в том, что именно он подбил нас на эту авантюру. Хотя сам Диего, конечно, со смехом отнекивался и утверждал, что все это была моя идея.
Дорогуша, ваш муж стал совершенным параноиком, говорил он Алисе.
На что та лишь закатывала глаза, перемешивая салат в глубокой миске, подаренной нам на юбилей свадьбы. Миска была салатового цвета – салатовый для салатов, любил приговаривать Диего, устроившись на стуле напротив Алисы, – и достаточно глубокая для того, чтобы приготовить десяток порций. Но мы никого, – кроме нас – не ждали.
В этом доме с определенных пор было заведено готовить на четверых.
Диего и Лида не могли похвастаться такой же приверженностью нашим вечерам. Им, – с одной стороны, – необходимо было поддерживать репутацию хлебосольного консула и его радушной жены; с другой, организация свинг-вечеров предполагала, что в доме соберется намного большее, – нежели четверо, – число людей.
Но мы прощали Лиду с Диего, потому что знали: по-настоящему хорошо им только у нас.
На кухне, – просторной, – обставленной по углам четырьмя опорными колоннами, благодаря которым она оставалась открытым пространством, и как бы переходила в огромный зал. Посреди которого красовался стол орехового цвета – дерево, Германия, середина 20 века, черт побери, весело взвизгивала Алиса, и отпивала еще вина под одобрительный смешок Диего, – окруженный двенадцатью стульями. Этот гарнитур стоил мне пары тысяч, и нескольких недель загубленной жизни: Алиса, – как всегда, когда становилась одержима манией приобретения какой-либо вещи – гарнитур, кухня, ваза, особенная люстра, – стала раздражительной, как змея, меняющая кожу. Я знаю, о чем говорю, потому что несколько лет у нас в доме, в специальном аквариуме, жила змея. И она меняла кожу.
Чтобы купить гадину, Алиса потратила несколько недель на убеждение меня, и еще с месяц другой на поиски.
Обладать аквариумом с ядовитой змеей казалось ей шикарным. Но это было единственное, кажется, в чем ей не удалось сломить меня. Спустя два года после беспокойного сна, и побудок с целью встать и проверить стеклянный куб, я все-таки сумел избавиться от него, осчастливив местный зоопарк. Чтобы Алиса прекратила дуться, мне пришлось раскошелиться на специальное устройство, благодаря которому в ванной можно было спать, не боясь захлебнуться.
Ей Богу, змея?! смеясь, говорил Диего.
А как же, говорил я, пока Алиса, посмеиваясь, заглядывала в духовку.
Нам, почему-то, нравилось рассказывать Диего и Лиде эту историю постоянного противостояния, нашу семилетнюю войну, в результате которой Канада так и не отошла Британской Короне, а белые лилии остались красоваться на полотнищах Луизианы. Именно в такие моменты, – сидя все на кухне, в расслабленных позах, каждый у себя дома, – мы с Алисой чувствовали, что вселенские трагедии звучат в небесах еще и эхом комедии. И, в присутствии живых людей, значение наших бед уменьшалось на наших глазах, как стремительно уходящий в глубь моря парусник.
Нам нужна была еще одна пара, чтобы понять, что мы не сумасшедшие.
И мы получили то, в чем нуждались. Мы получили их. Диего любил сидеть на барном стуле за стойкой высотой в метр двадцать сантиметров, – у которой человек нашего роста мог встать спокойно, положив на нее руки, – и смотреть, как готовит Алиса. О, да, Алиса даже начала готовить…
Кухня наша была спокойного, умиротворяющего оттенка, – слегка салатового, – и двери шкафов и ящиков были украшены стекловидным покрытием, сквозь которое проступали силуэты тех самых лилий. Флёр дё лис. Вечерами эти цветы отражались в огромных – на всю стену – окнах, отделявших нашу кухню и соединенный с ней зал от ночного парка. Еще при строительстве дома Алиса специально оговорила со строителями, что они сделают теплый пол. Глядя на извивающиеся на цементной стяжке тонкие трубки, я почувствовал отвращение. Потом их покрыли плиткой, теплой, чуть шершавой на ощупь, а щели между ней затерли белой субстанцией, смахивающей на зубной порошок – раньше его для этих целей и применяли, подтвердил мне прораб, – и пол кухни стал выглядеть достойно.
Сидя по вечерам прямо на полу кухни, у ног Лиды, я чувствовал не только тепло, исходящее снизу, но и волну теплой благодарности Алисе. За все, что она сделала для нашего дома и для нас. Я думал, что, может быть, наш дом – несмотря на демонов, в нем поселившихся в то время, демонов, которых не сумела испугать даже ядовитая змея в стеклянном кубе, – именно то, что привлекает Диего и Лиду. У нас было уютно всегда. Даже когда мы с Алисой находились в состоянии холодной войны, и ее шпионы и не думали переползать линию фронта, чтобы разведать мои планы, а мои разочарование и тоска по Алисе не пытались перескочить стену, охраняемую автоматчиками.
…тогда я купила эту чертову змею и бросила в стеклянный… смеясь, говорила Алиса.
Стоп, стоп, а как бы вы отреагировали, если бы вам подселили в дом мамбу, черт ее дери, вяло протестовал я, сам посмеиваясь над своей трусостью.
Подай мне, пожалуйста, масло, попросила Лида, и я, не вставая с пола, потянулся к нижнему шкафу, достав оттуда – на выбор, – масло оливковое первого отжима, красное от солнца кукурузное, и почти прозрачное виноградное.
После дружных проклятий в адрес тяжести и излишней жирности масла кукурузного и горестного недоумения и сокрушения из-за отсутствия вкуса в масле виноградном, все дружно проголосовали за приевшееся оливковое и на полу осталась одна бутылка. Ее-то я и протянул наверх, – как матрос из трюма капитану по веревке в стародавние времена, – Лиде, и она приняла, благодарно коснувшись моей руки. Да, мы могли касаться друг друга – все, – и это порождало в нас чувство необъяснимого единения, и родства. Мы чувствовали себя больше, чем любовниками, или двумя парами свингеров.
Мы были общиной, боевой единицей.
Живи мы в Спарте, старейшины поставили бы нас сражаться всех вместе. Я представлял нашу кухню ущельем, занятым войсками царя Леонида, и мы и были Леонидом, мы и были ущельем, мы и были Спартой. Благодаря этим вечерам, я понял, что значит любовь, какой ее понимали эллины.
Это, знаешь ли, содомит латиноамериканский, когда ты готов любить легкую субстанцию, так называемую душу, объяснял я Диего.
Неважно, в скульптуре она, старце, юноше, или даже козе, говорил я.
Дамы фыркали, Лида гладила меня по голове, я поднимал вверх торжественно палец. Алиса, не уступая, толкала в бок Диего, и они над чем-то смеялись, сумерки за окном подступали к окну и прятали от нас парк, фразы становились все тише, магия вечера покрывала наши тела своими сетями все плотнее и гуще, вот уже и сил двигаться не хватало, я видел в окне отражения раскрасневшихся лиц, нескромные поглаживания, духовное единение… родство божества Платона, спрятанного в каждом из нас… кухня становилась похожа на картинку из фильма, когда ломается проектор, и изображение двигается все медленнее и медленнее, а потом и вовсе застывает… последние несколько образов менялись так медленно, как дагерротип… я думал позже часто – что мешало нам разойтись по разным комнатам парами в этот момент? Все ведь уже было ясно тогда? Но мы не сделали так, ни разу. Оброненная вилка, кашель прохожего, идущего мимо дома, резкий звук, чуть слышный вздох… Все оживало, и начинало двигаться вновь. Мы встряхивали головами, мы улыбались, даже Диего – самый нечуткий среди нас, – выглядел, как боец Одиссея, спасшийся от сна Цирцеи.
Разговоры становились еще громче, смех еще резче, и наступал второй вал веселья, как насмешливо называла его Алиса.
Тем не менее, я сумел освободиться от этой проклятой мамбы, сказал я Лиде лениво, представь себе, дорогая, договариваться пришлось чуть ли не с государственной инспекцией по ядовитым тварям…
Бедняжка так до сих пор и не понял, что это был безобидный полоз, сказала Алиса торжествующе.
Да-да, воскликнула она, и, хоть я и размахивал руками воодушевлено и протестующе, пролив немного коньяка на юбку Лиды, не сдала позиций. Похоже, так оно и было, с легкой досадой понял я.
Но главная особенность моего мужа состоит в том, что он придумывает реальность, и постепенно замещает ей ту, которая действительно существует, сказала Алиса.
Разве это не святой долг и почетная обязанность каждого писателя, сказал Диего.
Самое же удивительное в том, что ему это удается так хорошо… что со временем в эту его альтернативную реальность переселяются все, кого он желает туда подселить, сказала Алиса, слегка помрачнев. Прядь выбилась из гладко зачесанных и собранных в хвост волос, и из-за этого она выглядела очень молодо. Как первокурсница, впервые приглашенная старшекурсниками на вечеринку и взявшаяся отважно готовить коктейли и салаты.
Я любовался ей.
Иногда я думаю, продолжала Алиса, а не являемся ли мы все, в конечном счете, просто напросто такой же выдуманной моим мужем реальностью, как и все вокруг.
Только представьте… мы – выдумка этого чудовища, сказала она, и шутливо размахнулась в мою сторону полотенцем.