- Я спросил, нравится ли тебе Кол Портер? "День и ночь" - одна из моих любимых песенок. У нас еще будет возможность познакомиться друг с другом поближе, времени будет хоть отбавляй, друг мой. Лично я обожаю американскую музыку. Я даже люблю Гершвина и Ирвина Берлина, хотя они и жидовские подонки. Давай-ка посмотрим, что тут у нас имеется. - Он стал перебирать пластинки. - Ага! Ноэл Ковард! Прелестно изнеженный декадент, впрочем, как и все англичане. Я занимался английской литературой с 1928 по 1931 годы в Оксфорде, и частенько мы ездили в Лондон, чтобы поглазеть на шоу Коварда. Ага! "Бешеные псы и англичане". Прекрасно!
Он завел граммофон, и зазвучал мелодичный голос Коварда под аккомпанемент рояля:
Есть в тропиках такое время дня,
Когда одежды хочется сорвать,
Когда тебя - хоть выжимай…
Издевательски ухмыляясь, Шмидт вернулся к столу.
- Музычка как раз для испытаний, а? - весело проговорил он и повернул в основании стола какой-то рычаг. Стол повернулся так, что привязанный Ник принял вертикальное положение. Шмидт открыл черный чемоданчик. Ник совсем упал духом, когда увидел, как из чемоданчика появляется целая коллекция кнутов и плетей. Шмидт выбрал один короткий кнут, подошел с ним к раковине и, отвернув кран, подставил под струю воды.
На полуденное солнце
Не хотят идти японцы,
А китайцы - те не смеют,
И только бешеные псы и англичане…
Шмидт вернулся к Нику.
- Мокрая кожа бьет больней, - сказал он, усмехаясь.
Раздался короткий свист, и лицо Ника ожгло, как огнем. Затем плечи, грудь, живот, пах - после этого удара боль ослепила Ника, - бедра, ноги. Шмидт обезумел и был похож на взбесившегося зверя. Ник кричал от боли, которая была запредельной.
От двенадцати до часу
- Спит индус и аргентинец,
Но своих глаз не смыкают
Англичане…
- Кто еще в заговоре? - орал Шмидт. - Мне нужны имена!
- Я не знаю! - стонал Ник. - Поверьте, я не знаю!
И снова кнут рассекал воздух с ноющим звуком. Затем удар - и новая волна боли, захлестывающая мозг. Шмидт стал метить в горло, потом опять бил в грудь, уже по ранам.
В мангровом болоте,
Где живет питон,
С полудня до двух -
Мертвый сон.
От безделья карибу
Валится с копыт…
Затем по животу, снова в пах, снова по бедрам, по ногам. Кровь текла из десятка ран. Ник, почти потеряв сознание, провис в ремнях. Тело его было покрыто потом и кровью.
- Жид!!! - орал Шмидт. - Мне нужна правда!
Полдень…
Палят из пушки в той стране,
Гонконг бьет в гонг
И только бешеные псы и англичане
Гуляют по жаре.
- Я не знаю, не знаю, - задыхаясь, кричал Ник.
- Очень хорошо, друг мой, попробуем еще разок, а? Сначала по бедрам, затем мы развернем тебя и - по почкам. Три года потом кровью ссать будешь!
Он стал полосовать Ника. Один раз, второй, третий, четвертый… На десятый удар хлынула кровь. Боль извергалась вулканом в мозгу.
Впервые в жизни Ник молил Бога о смерти. Перед его мысленным взором пронеслись образы Эдвины, детей… Затем Ник потерял сознание.
Последнее, что он запомнил, были веселая музыка и крики Шмидта:
- Жид!
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Роскошный черный "роллс-ройс" въехал в правые решетчатые ворота Букингемского дворца, обогнул его и повернул во внутренний двор. Слуга открыл дверцу, и из машины показалась Эдвина в черном костюме и черной шляпке. Она выглядела бледной. Рядом шел лорд Саксмундхэм. На нем были черный костюм и котелок, и он нес в руке туго свернутый черный зонт. Конюший провел их во дворец, они поднялись по высокой, покрытой красным ковром лестнице. Со стен, с огромных портретов, в вечность взирали целые поколения английских монархов в горностаевых королевских мантиях. Каждый камень дворца дышал историей. Эдвина, которой уже приходилось бывать здесь, когда ее представляли Ко двору, на минуту забыла о своей тревоге и испытала гордость за то, что она англичанка.
Конюший вел их длинными коридорами до тех пор, пока они не подошли к кабинету короля. Когда их ввели внутрь, король Георг Пятый поднялся из-за письменного стола и пошел им навстречу. Делая реверанс, Эдвина отметила, что в жизни король выглядит гораздо старше и более усталым, чем на фотографиях.
Поприветствовав своих гостей, король предложил им сесть напротив него.
- Премьер ввел меня в курс дела, - заговорил он. - Я потрясен и разгневан, миссис Флеминг, арестом вашего мужа. Кайзер, когда еще был на троне, тоже допускал много глупостей, но даже он, уверен, не позволил бы себе таких отступлений от общепринятых норм.
- Благодарю вас, ваше величество, за вашу заботу, - сказала Эдвина. - Удалось ли узнать премьеру, где содержат моего мужа?
- Да. Он находится в тюрьме концентрационного лагеря "Фулсбюттель", на северной окраине Гамбурга, недалеко от аэропорта. Это очень старая тюрьма, и ее уже хотели было снести, когда вдруг нацисты пришли к власти. Но поскольку ныне надобность в подобных учреждениях у них резко возросла, нацисты превратили ее в концлагерь. Мне докладывали, что там сейчас содержатся сотни коммунистов и евреев. - Он сделал небольшую паузу. - Я знаю, зачем ваш муж отправился в Германию, но неужели же он не понимал, насколько это опасно?
- Да, - вступил в разговор лорд Саксмундхэм. - Перед его поездкой я предупреждал о том, что он подвергает себя страшному риску. Он заверил меня, что отдает себе в этом отчет. Но он считал, что поскольку есть возможность отстранить Гитлера от власти, он непременно должен оказать помощь людям, готовившим переворот. Он просил меня не говорить о реальной степени риска моей дочери, чтобы не огорчать ее. Но сам он все понимал, ваше величество.
- Что ж, я восхищаюсь мистером Флемингом, - сказал король. - Во время войны он оказал огромную услугу Англии, а если бы ему удалось вместе с другими низложить Гитлера, тем самым он оказал бы еще большую услугу. Я хочу, чтобы вы знали, что мы с королевой относимся к вам с безграничной симпатией, почему я и пригласил вас сегодня во дворец. И, разумеется, мое правительство сделает все возможное для спасения мистера Флеминга.
- Какие шансы на успех, сир? - спокойно спросила Эдвина.
- Ваш муж является американским гражданином и, как вы сами знаете, у него есть связи во влиятельных политических кругах Вашингтона. Американский посол рассказал мне вчера, что Вашингтон заявил властям Берлина решительный протест. Сработает это или нет, говорить пока рано. Согласно германской позиции, ваш муж обвиняется как соучастник в подготовке внутреннего мятежа, и поскольку это правда, похоже, они вправе судить его.
- Хорошо, но есть ли у него адвокат? Можем ли мы позаботиться об этом?
- Германские власти заверяют, что, когда дело дойдет до суда, они сами предоставят вашему мужу адвоката.
- С таким же успехом они могли бы ему предоставить в качестве адвоката самого Гитлера! - с горечью произнесла Эдвина. - Значит, надежды никакой?
- Надежда есть всегда, - дипломатично ответил король.
Это была пресловутая соломинка утопающему, но Эдвина была сейчас готова ухватиться и за соломинку.
Каждую ночь в течение четырех суток его приковывали наручниками к железной кушетке лицом вниз, обнаженного. Долгие часы неподвижности были для Ника так же невыносимы, как и частые избиения капитаном Шмидтом. Кормили его всего лишь миской баланды из гнилой картошки и кусочком заплесневелого хлеба в день, так что нечеловеческий голод добавлялся к постоянной боли во всех членах от кнута и плетей Шмидта. Ник находился в самом расцвете сил, обладал отменным здоровьем, но он все чаще задумывался над тем, сколь долго еще сможет протянуть в этих условиях даже его крепкий организм? Ему не раз решали умываться, а поскольку в камере не было туалетной бумаги, Ник дышал смрадом собственных испражнений.
До сих пор он не видел ничего, кроме своей камеры, комнаты допросов и длинных безликих коридоров между ними. Хотя он подозревал, что тюрьма переполнена заключенными, до сих пор ему не довелось увидеть никого из них. Однако он слышал, как несчастных осыпали бранью охранники во дворе.
К общему кошмару обстановки добавлялись и некоторые "забавы" тюремной охраны: эти головорезы любили ни с того ни с сего палить из автоматов по окнам камер. Поэтому в камере Ника в окне уже давно не было стекол. Ему приходилось много читать о нацистах и их тюрьмах. Но реальность оказалась настолько дикой и страшной, что застала Ника врасплох. В этой тюрьме, похоже, не было никакого распорядка. Все происходило спонтанно, неожиданно, и Ник не знал, что на него обрушится в следующую минуту. Состояние неопределенности усугубляло его страх. Среди ночи его вдруг могли выволочь из камеры и жестоко избить во время допроса. С другой стороны, прошлая ночь миновала спокойно. Вот уже двадцать часов его не трогали, охрана приходила только затем, чтобы принести баланду, расковать или вновь приковать его к кушетке.
Хуже всего было то, что он не имел никакой связи с внешним миром. Такое с ним уже случалось, когда он был пленником в России, но там, по крайней мере, с ним обращались по-человечески. Здесь же, в этом преддверии ада, ощущение было такое, что неведомая сила унесла его далеко-далеко от планеты Земля. Он не знал, делается ли что-нибудь для его спасения. Состояние, в котором он находился, было для него хуже смерти.
На пятое утро он услышал стук кованых сапог по коридору и удары резиновыми дубинками по дверям камер. Затем позвякивание ключей и лязг открываемого замка. Четверо немцев вошли в камеру и расковали Ника. Он сел, радуясь уже тому, что получил возможность пошевелиться. И тут он увидел в дверях капитана Шмидта. Странно, раньше он не приходил к Флемингу. В руках у него были грязные рваные штаны.
- Ты назначен в похоронную команду, - сказал он, швырнув штаны Нику. - Надевай.
Он вышел из камеры в коридор. Ника сдернули с кушетки и заставили влезть в эти штаны, которые были ему велики по меньшей мере размера на четыре и к тому же были без ремня. Его схватили за руки и потащили из камеры. Спотыкаясь, он отчаянно пытался удержать спадавшие штаны. Тогда-то он и увидел впервые других заключенных. Их тоже выталкивали из камер, очевидно, также назначенных в похоронную команду. Они выглядели ходячими мертвецами, еще хуже, чем он сам, а Ник знал, что выглядит он отвратительно: все лицо и тело представляли собой какой-то сплошной сюрреалистический узор из ссадин и кровоподтеков.
Их всех вытолкали в большой внутренний двор тюрьмы, и Ник впервые смог рассмотреть ее снаружи. О том, что тюрьма находится на окраине Гамбурга, он и не подозревал.
Здание тюрьмы, как он и ожидал, было на редкость некрасивым, состояло из четырех огромных кирпичных блоков с камерами. Каждый блок имел в высоту четыре этажа и был окружен голым двором. Тюрьма была обнесена высокой кирпичной стеной с несколькими вышками. С внутренней стороны к стене подступал забор из колючей проволоки, на котором висели таблички с надписью на четырех языках: "Внимание! По колючей проволоке пропущен ток! Смертельно!"
Хрупкие надежды Ника на побег моментально разбились и сменились безысходным отчаянием. Низко в небе пролетел самолет, заходивший на посадку на гамбургский аэродром. Прищурившись, Ник наблюдал за ним. Господи, как он близок, внешний мир!.. И одновременно как недосягаемо далек!
На дворе собралось два десятка заключенных и десять человек охраны. Всем беднягам были розданы лопаты и было дано задание выкопать могилу шести футов в длину и столько же в глубину. Эту работу вполне могли бы выполнить двое мужчин, но нацисты специально согнали сюда двадцать человек для того, чтобы они бесполезно толкались, мешали друг другу, создавали неразбериху, что послужило бы оправданием для охранников выкрикивать оскорбления и пускать в ход свои резиновые дубинки, колотя ими по головам и спинам несчастных. Утомившись, охранники принимались горланить антисемитскую песенку:
Когда жидовская кровь бьет струей под ножом,
Это хорошо!
Это хорошо!
и:
Бедняжка-еврей Кон, жиденок Кон,
У тебя больше нет дома…
Ник стоял в самом центре группы заключенных и пытался одной рукой копать, а другой держать спадающие штаны. Неожиданно в эту кучу людей ворвались два охранника, стали орать на Ника и обрушили ему на голову свои резиновые дубинки.
- Я не говорю по-немецки! - кричал в ответ Ник. - Я не говорю по-немецки!
- Они приказывают вам обеими руками взяться за лопату, - сказал Нику один заключенный с печальными глазами, стоявший к нему ближе других.
- Но я не могу! С меня спадут эти штаны!
Старик перевел слова Ника охранникам, те снова стали что-то орать по-немецки.
- Они сказали, что будут бить вас, если вы не возьметесь руками за лопату… Но они будут также бить вас в том случае, если с вас спадут штаны.
- Скажите им, что их мамаши зачали от кабанов! - процедил Ник.
- Нет, друг, я не переведу ваших слов, так как они убьют вас. Но я с вами согласен.
Капитан Шмидт тоже называл Ника "другом", но делалось это с издевкой, а в устах этого незнакомого старика слово "друг" прозвучало дивной музыкой. Ник понял, что все заключенные являются его друзьями и что он тоже для них друг. А ведь он даже не был ни с кем из них знаком.
Ник весь скрючился, удерживая штаны локтями, взялся за лопату и пытался так копать. Выглядело это со стороны смешно и нелепо, конечно. Вскоре охранники отстали, но легче от этого Нику не стало. Солнце немилосердно жгло ему затылок, а из-за того, что ему приходилось стоять, низко согнувшись, пыль от земли летела ему в лицо и он начал задыхаться. Но если он был жалок, то остальные заключенные выглядели еще хуже. Большинству из них на вид было больше пятидесяти, а кое-кому и за семьдесят, как, например, тому старику, который переводил для Ника слова немцев. Работа с лопатой в таких невыносимых условиях была, конечно, не для них.
Рытье могилы отняло почти целый час. Охранники поднимали из вырытой могилы всех по одному. Ник оказался последним. Когда ему удалось выбраться из ямы, неимоверными усилиями одновременно поддерживая злосчастные штаны, он услышал барабанный бой. Охранники всем приказали заткнуться и смотреть. Из здания тюрьмы показалось четверо немцев с двумя носилками. Они поднесли носилки к краю могилы и вывалили трупы на землю у самого края ямы. Ник поморщился, увидев, что у одного из трупов - это был худой мужчина среднего возраста с бородкой - были раздавлены половые органы. Смерть его была ужасной: лицо убитого было искажено страданием, широко раскрытый рот замер в последнем беззвучном крике.
Второй труп был весь изрешечен пулевыми отверстиями. Ник вздрогнул, когда взглянул на лицо убитого: это был граф Александр фон Винтерфельдт.
Вместе с двумя барабанщиками из тюрьмы быстро вышел капитан Шмидт. Барабанная дробь оборвалась. Шмидт подошел к группе заключенных.
- Этот человек, - начал он, указывая на того из убитых, у кого были изуродованы гениталии, - точнее, этот жид был расовым осквернителем! Он совершил одно из самых гнусных преступлений, которое только возможно в нашей стране сегодня. Он занимался любовью с немецкой девушкой, с арийской девушкой, в жилах которой текла самая чистая кровь! Девушка забеременела от этого жида, но, к счастью, ублюдок был уничтожен в зародыше. Вчера этот, жид заплатил сполна за свое тяжкое преступление - осквернение расы! Как вы все сами видите, его гениталии были превращены в фарш, и жид умер.
Шмидт сначала сказал это по-английски специально для Ника, а потом повторил по-немецки для остальных. Вновь повернувшись к Нику и показав на тело графа фон Винтерфельдта, он сказал:
- Мне кажется, вы знакомы с этим человеком, друг мой. Вам известно и его преступление. Он изменил фюреру. Вы сами видите, какое он понес наказание. Сегодня вы помогли вырыть для него могилу. Кстати, мое терпение в отношении вас, друг мой, уже истощается. Если вы так и не пожелаете сотрудничать с нами, то, боюсь, в самом скором будущем могилу выроют уже для вас. А теперь скиньте тело изменника в яму.
Ник перевел потрясенный взгляд на труп графа. Он никогда до конца не верил Винтерфельдту. Главным образом потому, что граф присоединился к партии нацистов. Ник рискнул помочь ему только из-за того, что верил: граф действительно хочет сместить Гитлера, отомстив ему тем самым за смерть сына. Теперь же доказательство чести графа лежало перед ним на раскаленной от солнца земле. Он был настоящим немцем, аристократом, погибшим при попытке сохранить ту Германию, которой он мог бы гордиться.
Ник медленно приблизился к мертвому графу и опустился перед ним на колени. На секунду он коснулся рукой лица графа, как бы принося этим свои извинения за то, что не вполне доверял погибшему при его жизни, и одновременно отдавая ему последнюю почесть. Затем он мягко перевалил тело через край ямы и смотрел, как оно упало на ее дно.
- Это очень скоро может произойти и с вами, - сказал Шмидт, который напряженно наблюдал за Ником. - Не отходить от могилы! - вдруг приказал он и затем стал кричать что-то по-немецки, обращаясь к остальным заключенным. К удивлению Ника, они стали неуверенно подходить к краю могилы, где он все еще стоял. Охранники столкнули в яму и второе тело. Шмидт подошел к Нику и остановился напротив него. На его вытянутом лице играла издевательская ухмылка, когда он сказал:
- Я сказал этим бедолагам, что выбрал тебя для принятия наказания, которое первоначально предназначалось для них.
- Наказание?
- Наказание для всех жидов, обвиняющихся в расовом осквернении. Оно состоит в следующем: сейчас ты сбросишь эти дурацкие штаны и кончишь на этих двух подонков. Делая это, ты будешь громко говорить: "Я осквернитель арийской расы!" Понял?
Ник смотрел на Шмидта округлившимися от потрясения глазами и отказывался верить своим ушам.
- Понимаешь, я сказал им, - продолжал Шмидт, - что у тебя, жида, в свое время хватило наглости жениться на английской аристократке. Ты осквернил ее, породив семерых ублюдков. Это преступление не повлекло за собой наказания в Англии и Америке, которые являются изнеженными демократиями, но это не останется безнаказанным здесь, в Германии. Итак, либо ты сам это сделаешь, либо я заставлю это сделать всех этих заключенных. А ты сам видишь: многие из них - дряхлые старики. Выбор за тобой.
На секунду глаза этих двух мужчин, палача и жертвы, встретились. Взгляд Ника источал гнев и ненависть, Шмидт весь светился торжеством и возбуждением: он гордился своей выдумкой. Немец отступил в сторону, оставив Ника у могилы одного. Ник колебался. Потом он перестал придерживать штаны, и те упали.
- Говори, - приказал Шмидт. - Говори: "Я осквернитель арийской расы!"
Ник зажмурился:
- Я осквернитель арийской расы…
- Громче!
- Я осквернитель арийской расы.
- Уже лучше. Теперь дрочи. Ну давай-давай! Дрочи в могилу!
Медленно Ник опустил правую руку.