Возможно, герой рождается только для того, чтобы противостоять злодею. Не будь Адольфа Гитлера, Уинстон Черчилль, возможно, так и умер бы политиком-неудачником, личностью, которую удостоили бы только редкой пояснительной сноской на полях, а не десятков биографий и жизнеописаний. Не будь Адольфа Гитлера, Франклин Рузвельт, возможно, только тем бы и запомнился, что отбыл на посту президента два срока и не смог остановить депрессию своим хвастливо разрекламированным "новым курсом". Не будь Адольфа Гитлера, Ник Флеминг, возможно, так и остался бы еще одним миллионером, который "сделал сам себя".
Но стоя сейчас на краю могилы и повторяя снова и снова: "Я осквернитель арийской расы", - чувствуя свое запредельное унижение, он одновременно рождал в душе своей, раскаленной ненавистью, нечто новое.
"Если мне когда-нибудь удастся выйти отсюда живым, - думал он, - я сделаю все, что будет в моих силах, чтобы избавить мир от этого чудовищного кошмара! И клянусь Господом, сил у меня хватит! Я клянусь перед Богом, что буду уничтожать этих нацистских ублюдков!.. Я уничтожу их!!! Я заставлю мировую прессу продрать глаза на это зло! Я буду снабжать оружием те правительства, которые поведут борьбу против нацизма… Если мне когда-нибудь удастся вырваться отсюда, эти мерзавцы заплатят за то, что творят сейчас. Они заплатят за все зло!"
Когда несколько капель его семени наконец сорвались на дно могилы, охранники дружно загоготали и зааплодировали. Затем двое из них подскочили к Нику и спихнули его в яму. Он упал прямо на трупы. Затем, к его ужасу, Шмидт отдал какой-то приказ, и заключенные стали кидать в могилу землю. Тяжелые комья стали падать Нику на голову и плечи. Он вскочил на ноги.
"Спокойно! - мысленно приказывал он себе, призывая на помощь все свое самообладание. - Они не похоронят меня заживо. Хотят просто припугнуть… Сохраняй спокойствие!"
Он вскарабкался наверх, и то, что охранники не стали сталкивать его обратно, подтвердило его догадку. Они действительно хотели как следует напугать его. Он лежал на земле у края могилы, ощущая нечеловеческую усталость и вновь переживая свое унижение.
Но несмотря на внешнюю слабость, из могилы Ник Флеминг вылез уже другим человеком. И духовно новый Ник был гораздо сильнее прежнего.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Если Адольф Гитлер был гением злой политики, а Йозеф Геббельс - гением злой пропаганды, то Герман Геринг был гением зла как такового. Его отец был судьей и рейхскомиссаром по Юго-Западной Африке. Будучи седьмым ребенком в семье, Герман не проявлял в школьные годы интереса к наукам. Однако 1914-й год, ознаменовавшийся началом войны, дал юноше шанс доказать, что он является человеком действия. Он был красив и энергичен, сделал карьеру воздушного аса и стал последним командиром "Рихтгофен" - прославленного "летающего цирка". За выполнение боевых задач на этом самолете он был награжден высшей военной наградой "За заслуги".
После войны он стал летать на шведских авиалиниях и вскоре обручился с дочерью одного шведского аристократа. Однако стремление помочь смыть версальский позор и стыд поражения заставило его вернуться в Германию, где он поступил в мюнхенский университет. Там же в 1922 году он познакомился с Гитлером на партийной сходке в кафе "Нойман". В своих воспоминаниях Геринг приводил слова, будто бы сказанные в тот день Гитлером: "Нам нужен штык, дабы подкрепить им наши угрозы". Далее Геринг описывал свои ощущения: "Вот! Наконец прозвучало то, что я уже так давно жаждал услышать! Он хотел построить партию, которая смогла бы сделать Германию сильной и сокрушить Версальский договор! И тогда я сказал себе: Герман! Эта партия как раз для тебя! К черту Версальский договор! К черту его! Версальский договор - это моя добыча!"
Минуло двенадцать лет, прибавилось сто пятьдесят лишних фунтов веса, и красавец-летчик превратился в тучного хвастуна, второго человека в Германии, в человека, который нажил себе состояние и собрал большую коллекцию произведений искусства, отняв их у евреев, которых он подвергал нещадным гонениям. Герман Геринг превратился в человека, руки которого были обагрены кровью тысяч невинных жертв.
В тот вечер, когда Ник Флеминг претерпел невиданное унижение у могилы графа фон Винтерфельдта, фельдмаршал Геринг, блистая в белом летнем кителе, сшитом по его собственным эскизам, вылез из "мерседеса" и, тяжело переваливаясь, взошел на крыльцо виллы Хублер. В дверях его встречала сама хозяйка Дама под вуалью. Он поцеловал ее руку через перчатку и прошел вслед за ней в главную гостиную, где с диванов Герингу мило улыбались обнаженные феи. Улыбаясь в ответ, фельдмаршал заметил Диане:
- Фюрер выразил надежду, что у вас не изменятся планы посетить завтра вечером Канцелярию, где состоится прием в честь вашего друга президента Ататюрка.
- Конечно, герр фельдмаршал. Я ни за что на свете не упущу возможности побывать там.
Он повернулся к ней:
- Сегодня у меня, пожалуй, настроение на Гутрун.
- Она сочтет ваш выбор за большую честь.
Она сделала знак одной из девушек, а в это время подошел черный слуга с шампанским на подносе. Геринг и Диана чокнулись.
- За укрепление германо-турецких связей! - провозгласил Геринг. - Фюрер с нетерпением и радостью ожидает начала государственного визита президента Ататюрка в Германию и передает вам благодарность за то, что вы оказали содействие в организации этого визита.
- Вы переоцениваете мое влияние на Кемаля.
- Нет, вовсе нет. Но мы также не склонны недооценивать его. Вы вернетесь с ним в Стамбул?
- Да, моя работа в Берлине пока завершена.
Геринг пригубил вино и неожиданно хихикнул.
- Сегодня днем мне позвонил из "Фулсбюттель" Шмидт. Он говорит, что весело проводит время с вашим другом Ником Флемингом. Например, сегодня утром он заставил его онанировать в могилу Винтерфельдта перед целой шайкой своих приятелей-жидов. Высокопоставленный и могущественный герр Флеминг, очевидно, получил от этого немалое удовольствие!
Диана была потрясена.
- Онанировать?! - воскликнула она.
- Именно! Мы используем эту выдумку в некоторых лагерях. Называем это сексуальным унижением. И знаете - весьма эффективная штука! Конечно, у Флеминга и понятия нет, чего ради мы с ним забавляемся. Нам известно, что он почти ничего не знает о заговоре Винтерфельдта, но продолжаем его обрабатывать. Вы поймите, весь смысл работы с заключенным состоит в том, чтобы постоянными унижениями и физическими испытаниями в конце концов довести его до такого состояния, в котором он уже потерял бы всякую надежду на спасение и согласился на все, что ему ни предложат. Полагаю, Флеминг уже на грани этого состояния.
- Не совсем понимаю, ваше превосходительство. Что же вам от него нужно, как не информация о заговоре Винтерфельдта?
- Милая фрейлейн, как вы думаете, насколько часто нам удается заполучить в руки владельца транснациональной военной компании? У Флеминга в распоряжении есть блестящий конструктор Честер Хилл, который работает на него на заводе Рамсчайлдов в Коннектикуте.
Недавно Хилл разработал принципиально новую гаубицу, которую нам очень хотелось бы прибрать к рукам. Кроме того, согласно данным нашей разведки, в настоящее время Хилл работает над совершенно новым типом танка для армии Соединенных Штатов. Через несколько дней капитан Шмидт сделает Флемингу официальное предложение, на которое тот с радостью согласится. Если он раздобудет нам эти чертежи, мы вернем ему свободу.
- А что, если он не согласится?
Допив шампанское, Геринг пожал плечами.
- В таком случае он просидит у нас под замком до 1954 года. Правда, доживет ли он до того времени - другой вопрос. - Он расхохотался.
- Вы отдаете себе отчет в том, что с вами сделают за это в американской прессе? - спросила Диана, которую тревога за Ника заставила позабыть об осторожности. - Ведь отчимом Ника Флеминга является не кто иной, как Ван Клермонт.
Геринг сердито посмотрел на нее:
- Нам это известно. Вы полагаете, нас так уж волнует, что он там болтает в своих газетках? Он и без того нас поносит постоянно.
- Да! А почему? Потому что вы творите ужасные вещи! Знаете, кем вас считают в мире? Бандой головорезов! Было бы гораздо умнее отпустить Ника…
Фельдмаршал отвесил Диане крепкую пощечину своей пухлой рукой.
- Как ты смеешь так говорить со мной?! - взревел он. - Как ты смеешь называть меня головорезом?! По-моему, именно ты хотела, чтобы мы обработали Флеминга?!
- Я ошибалась, - прошептала Диана, прикладывая руку к горящей щеке. - Я все время ошибалась и сама того не сознавала.
Лицо Геринга побагровело, его маленькие свинячьи глазки блестели гневом.
- Фрейлейн, - сказал он, - не будь вы другом Кемаля Ататюрка, то сегодня же оказались бы в тюрьме рядом с вашим ненаглядным герром Флемингом! Спокойной ночи! Что-то у меня пропало сегодня настроение для развлечений.
Он резко повернулся и, тяжело переваливаясь, вышел из комнаты.
- Одевайся, - сказала Диана девушке. - Сегодня ничего не будет.
Она вышла на террасу, облокотилась на перила и стала смотреть на отражающие лунный свет воды красивого Ванзее.
Как и большинство иностранцев в Германии, Диана долгое время была слепа ко все резче обозначающейся уродливости нацистского режима. Но теперь она наконец поняла - и это явилось для нее настоящим потрясением, - что Геринг и, конечно же, Гитлер готовят войну. Иначе зачем творить такие зверства ради получения американских военных секретов.
У Дианы к этому времени была уже целая сеть рентабельных экзотических борделей - в Стамбуле, Риме, Будапеште и Берлине, - и она планировала открыть еще один в Париже. Ее "ночные клубы", как она сама их называла, сделали ее богатой женщиной. Бизнес ей нравился, а среди клиентов было несколько человек из ряда самых влиятельных в Европе людей. Несмотря на свой внешний космополитизм, в душе она оставалась американкой. Что американка будет делать в Европе, если разразится война? Может, следует наконец вернуться домой? Но где теперь ее дом? Вряд ли в Штатах. Прошлое осталось в прошлом. Странно, но от прошлого остался только Ник Флеминг.
Она изумилась своей любви, которая все еще была у нее в сердце, а в гестаповской тюрьме вспыхнула с новой силой. Ну как… как она может еще испытывать нежность к этому человеку?! И все же она переживала его боль, которую он, как она знала, испытывает. Наверное, не стоило злить Геринга, но Диана не жалела о своем поступке. Она знала, как повлиять на Ататюрка. Когда он прибудет со своим государственным визитом, у нее обязательно будет время убедить его поговорить о Нике с Гитлером. Однако до тех пор Нику придется все еще томиться в "Фулсбюттель".
Стоя на террасе и глядя на луну, она думала о том, чего больше всего на свете хочет… Чтобы Ник снова полюбил ее, чтобы она снова познала любовь в его объятиях… Но потом она прикоснулась пальцами к своим шрамам на лице и горько застонала.
Когда-то он сказал ей, что важнее любви нет ничего в жизни, и оказался прав. Трагедия Дианы состояла в том, что, несмотря на все свое богатство, она не могла себе позволить самого важного - любви.
В 20-х годах XIX века столовая Тракс-холла была оформлена в очень модном тогда неоготическом стиле, и в течение целого столетия ничего в ней не менялось, если не считать косметических ремонтов. Потолок взмывал вверх, образуя свод как в соборе, вся его поверхность была покрыта изящной лепниной. Смотрелось красиво. Особенный эффект создавал контраст голубых стен и потолка с белым ажурным узором. Высокие окна наполняли комнату унылым светом.
Лорд и леди Саксмундхэм, Эдвина и все семь ее детей завтракали. Столовая Тракс-холла была ослепительно красивой, но настроение сидевших за столом было таким же пасмурным, как и погода за окном, где шел сильный дождь.
Чарльз Флеминг, который обычно отличался большой самоуверенностью, теперь находился в растерянности и терзался сомнениями. Он всегда рассматривал своего отца как человека, обладающего большой властью и могуществом, и осознание того, что этот богоподобный родитель вдруг угодил в тюрьму и может там остаться навечно, на корню подорвало самоуверенность Чарльза. Он никогда не отличался большой совестливостью, но временами нервно думал: уж не является ли эта семейная трагедия божьим наказанием за тот грех, который он совершил со своей сестрой? В семье не обсуждали происшедшее несчастье. Дед, бабка и мать, как могли, таили свои переживания за плотно сжатыми губами. Одно слово - англичане. Но дети знали, что их мама плачет у себя в спальне. Глаза у нее теперь были постоянно красные, опухшие. Они знали свою маму как очень спокойную и всегда уравновешенную женщину, поэтому ее теперешнее состояние говорило им о серьезности случившегося несчастья лучше любых слов. Страхи Эдвины оказались заразной болезнью.
Чарльз всегда думал о том, что, когда он вырастет, империя отца перейдет ему по наследству. Теперь же, доедая бульон, он со страхом думал: а сохранится ли вообще эта империя? Он всегда, сколько себя помнил, эксплуатировал отцовскую любовь к нему, но это не значило, что сам не любил отца по-своему. Он спрашивал себя: а доведется ли ему еще хоть раз увидеть отца?
Сильвию мучило ощущение вины больше брата. Она тоже спрашивала себя: уж не Бог ли наказал отца за ее с Чарльзом грех кровосмешения? Насколько любовь Чарльза к отцу была холодной, настолько же любовь Сильвии была пылкой. Сама мысль о том, что это она в ответе за то, что случилось с отцом, вызывала у нее физическое недомогание. "Неужели это возможно, - спрашивала она себя снова и снова, - что за грехи детей отвечают родители?"
Эдвина терзалась чувством вины не меньше своей дочери. Она часто перебирала в памяти все события их долгой совместной жизни. Вспоминала, как часто она высказывала Нику недовольство его бизнесом, вспоминала свою измену с Родом Норманом, многочисленные ссоры и скандалы. Эдвина укоряла теперь себя даже за свою ревность к власти и могуществу мужа. Да, он ей изменял, но, несмотря на это, в конечном счете, она всегда могла на него положиться. Он давал ей все, чего бы она ни попросила, включая карьеру кинозвезды. Он баловал ее подарками и, самое главное, любил ее. Как критически она всегда подходила к его недостаткам и как слепа была к его достоинствам! Она настолько была избалована им, настолько кичилась своей свободой и настолько занята собой, что, кажется, совсем не показывала ему, что она действительно очень-очень любит его!
Ник терпел пытки и унижения в злосчастном застенке "Фулсбюттель", но его семья, несмотря на милую обстановку Тракс-холла, тоже мучилась и страдала.
Две младшие дочери Флеминга - Викки восьми лет и Файна одиннадцати - всегда были вместе, что было неудивительно, учитывая то, что их окружали почти одни братья. Они обе искренне любили отца и были убиты его заключением не меньше других членов семьи. Файна росла похожей на отца, Рода Нормана, но, поскольку последний имел поразительное сходство с Ником, можно было не сомневаться в том, что девочку никогда никто не спросит о ее настоящем отце. Чего всегда и хотел Ник. Эдвина же думала с некоторых пор иначе. Она отдавала себе отчет в том, что, скажи она дочери, которая еще так мала, что тот человек, которого она всегда любила и почитала как отца, на самом деле отцом не является, это может возыметь неприятные последствия. Но с другой стороны, Файна была девочкой серьезной, с характером. Все последнее время Эдвина была убеждена в том, что дочь имеет право узнать о своем настоящем отце. Теперь, когда на семью навалилось такое горе, Эдвина решила, что настал момент открыть дочери правду относительно ее рождения. Она боялась себе в этом признаться, но считала, что, открыв Файне правду, она тем самым искупит перед Ником часть свой вины за тот мимолетный роман с Родом.
Теперь Род был уже полузабытой легендой. Америка, с энтузиазмом встретившая звук в кино, повернулась спиной к эре Великого немого, которая казалась такой же далекой, как и автомобиль "форд-Т".
Но Эдвина хранила память о Роде. Она считала себя обязанной и перед ним тоже сказать дочери правду. Поэтому на следующее утро после бессонной ночи, полной переживаний, Эдвина попросила Файну прогуляться с ней. Дождь кончился, сквозь облака проглядывало солнышко, дул свежий ветер. Зеленые лужайки перед домом, по которым они шли, еще не успели просохнуть. Эдвина молчала, размышляя, как преподнести дочери сообщение так, чтобы ей было наименее больно.
- Ты когда-нибудь слышала о таком киноактере как Род Норман? - наконец спросила она.
- Нет, - ответила Файна. - А кто это?
- Он был очень популярен во времена немого кино. Очень красив. Миллионы женщин по всему свету были в него влюблены. Один раз я снималась вместе с ним. Фильм назывался "Юность в огне".
- А, да! Одна из картин папы. Можно мне ее как-нибудь посмотреть?
Эдвина остановилась. "Ну конечно! Как же еще познакомить ее с настоящим отцом, как не показать его живого на экране?!"
- Похоже, я знаю, где можно найти пленку. В Лондоне. Если я все устрою сегодня, ты будешь смотреть?
- Конечно буду.
Эдвина обняла ее.
- Ты знаешь, как я тебя люблю, - нежно произнесла она. - И отец тоже.
- Я знаю. Я так по нему скучаю!
- Я тоже, девочка. Я тоже.
Она позвонила лондонскому представителю "Метрополитен пикчерз" Сэму Баррону, который сообщил, что действительно есть пленка того фильма. Она была в тот же день отправлена в Тракс-холл, где вечером Эдвина показала ее детям. Старшие, Чарльз и Сильвия, видели прежде некоторые из фильмов матери, но поскольку сама Эдвина никогда не восхищалась большинством своих работ, ей ни разу не приходило в голову организовать семейный "фестиваль" своих фильмов. Теперь же, слыша смешки детей над наиболее наивными сценами старой картины, она поклялась себе, что никогда и не станет устраивать этот фестиваль. Фильму всего-то было двенадцать лет, но как же нелепо он смотрелся в 1934 году! То, что казалось знойным и дерзким в 1922 году, сейчас выглядело просто смешным. И все же притягательная сила фильма была такова, что дети не могли оторвать глаз от экрана до самых последних кадров.
После просмотра дети стали расходиться по своим комнатам, а Эдвина отвела Файну в библиотеку и закрыла дверь.
- Ну и что ты думаешь о Роде Нормане? - спросила она, садясь рядом с дочерью на огромный обитый красным бархатом диван.
- Какой-то мечтательный, - ответила Файна. - Трудно сказать по этому старому фильму, хорошим ли он был актером. Где он сейчас?
- Он умер. Двенадцать лет назад его застрелили, и убийцу так и не нашли.
Глаза Файны округлились.
- Убили?!
- Да.
- Ой, как жалко! Он такой красивый!
- Был красивый. - Эдвина взяла дочь за руку. - Файна, я собираюсь сказать тебе одну вещь. Она… может тебя немного взволновать… Хотя волноваться тут не с чего. Ты ведь знаешь, что мы с отцом любим тебя совершенно так же, как и твоих братьев и сестер.
- Да, знаю!
- Ты всегда будешь значить для нас так же много, как Чарльз, Сильвия, Викки, Морис и другие. Ты знаешь это, ведь так?
Глаза одиннадцатилетней девочки тревожно сузились.
- Мама, что ты хочешь мне сказать?
Эдвина глубоко вздохнула:
- Твой настоящий отец - Род Норман..