Однажды, когда я работала в галерее, туда пожаловал Филипп. В отсутствие графа у него даже появилась другая осанка. Сейчас он походил на бледную тень своего кузена, но привыкнув к мужественному облику графа, я вновь поразилась слабости - почти женственности - Филиппа.
Он спросил, как продвигается работа, одарив меня обаятельной улыбкой. Казалось, он излучал доброжелательность.
- Вы воистину настоящий мастер, - прокомментировал он мою работу.
- Здесь требуется не только умение, но и любовь к этому занятию.
- И, конечно, профессионализм.
Он стоял перед картиной, которую я уже отреставрировала.
- Такое чувство, что протяни руку и дотронешься до этих изумрудов, - сказал он.
- Это заслуга художника, а не реставратора.
Он продолжал задумчиво смотреть на картину, и я вновь ощутила его глубокую любовь к замку и всему, что с ним связано. Я бы тоже так чувствовала, будь я членом этой семьи.
Филипп внезапно обернулся и перехватил мой взгляд. Вид у него при этом был слегка озадаченный, будто он решал, высказать ли то, что у него на уме. Затем он быстро произнес:
- Мадемуазель Лоусон, вы счастливы здесь?
- Счастлива? Мне очень нравится работа.
- О, да, работа. Я знаю, как вы к ней относитесь. Я думал о… - он сделал движение рукой - об атмосфере здесь… в семье.
Я удивилась, а он продолжал:
- Тот неприятный случай с платьем.
- Я уже и думать забыла об этом.
Отразилось ли на моем лице удовольствие при мысли о зеленом платье?
- В такой семье… - он замолчал, не решаясь продолжить. - Если вам здесь кажется невыносимо… если вы хотите уехать…
- Уехать!
- Я имею ввиду, если вам трудно. Мой кузен, видите ли… э-э… - он не договорил то, что собирался сказать, но я знала, что он думал о том же, что и я - о зеленом бархатном платье, подаренном мне графом. Он усмотрел в этом какое-то значение, но обсуждать это было опасно. Однако, как он боялся своего кузена! Он широко улыбнулся:
- Мой друг владеет богатой коллекцией картин, и некоторые из них нуждаются в реставрации. Вам бы нашлось там немало работы, я уверен.
- Но я еще не скоро закончу реставрацию ваших картин.
- Мой друг, господин де ла Монелль, хочет, чтобы его картины реставрировали незамедлительно. Я подумал, если вам не нравится здесь… или вы хотите уехать…
- У меня нет желания оставлять эту работу.
Он вновь очаровательно улыбнулся.
- Я чувствую ответственность за вас. Тогда, в первый день, я мог бы настоять на том, чтобы вы уехали…
- Но вы этого не сделали. Я оценила это.
- Возможно, это было бы лучше.
- О нет! Я увлечена работой здесь.
- Это чудесное старинное место, - он говорил почти с жаром. - Но семья эта не самая счастливая на свете, и принимая во внимание то печальное происшествие в прошлом… жена моего кузена умерла, как вы знаете, при весьма таинственных обстоятельствах.
- Я об этом слышала.
- И мой кузен может быть весьма неразборчив в средствах, добиваясь того, чего он желает. Мне не следовало бы этого говорить. Он был добр ко мне. Я здесь… теперь это мой дом… благодаря ему. Я решился на это только из чувства ответственности за вас, и мне хотелось бы, чтобы вы знали. Если вам действительно понадобится моя помощь… Мадемуазель Лоусон, я надеюсь, вы ничего не скажете моему кузену.
- Я понимаю. Обещаю, что ни скажу ни слова.
- Но, прошу вас, помните: Если мой кузен… если вы почувствуете, что вам нужно уехать, пожалуйста, придите ко мне.
Он подошел к одной из картин и стал расспрашивать о ней, но по-моему, он не слушал, что я отвечала.
Взгляд его был застенчивым, робким, но очень теплым. Он определенно переживал за меня, и хотел предостеречь насчет графа.
Я почувствовала, что в замке у меня есть надежный друг.
Рождество приближалось. Мы с Женевьевой выезжали верхом каждый день, и ее английский заметно исправлялся. Я рассказывала ей, как встречают Рождество в Англии, как мы приносим домой венки из остролиста и омелы; как каждому приходится вымешивать рождественские пудинги, и как весело в тот день, когда эти пудинги готовят, и как вытаскивают одну формочку на пробу. Это очень ответственный момент: каждый берет ложку и пробует, и становится ясно, какими будут все пудинги.
- Тогда еще была жива моя бабушка по матери, - рассказывала я. - Она была француженкой, и ей пришлось осваивать наши традиции, но она, по счастью, к ним быстро привыкла и строго соблюдала.
- Расскажите мне еще что-нибудь, мисс, - попросила Женевьева.
И я рассказывала ей, как я садилась возле матери на высокую табуретку и помогала ей вынимать косточки из изюма и чистить миндаль.
- Когда удавалось, я съедала миндалинку-другую.
Это развеселило Женевьеву:
- О мисс, подумать только, когда-то и вы были маленькой девочкой.
Я поведала ей, как просыпалась рождественским утром и находила в своем чулке подарки.
- У нас ставят ботинки около камина… во всяком случае, так делают некоторые люди. Я - нет.
- А почему?
- Об этом вспомнит только Нуну. И должна быть не одна пара ботинок, нужно много, а то не интересно.
- Теперь ваша очередь рассказывать.
- Ну, в ночь перед Рождеством, вернувшись с вечерней мессы, вы ставите свои ботинки около камина и идете спать. Утром внутри ботинок появляются маленькие подарки, а большие подарки стоят рядом. Мы так делали, когда была жива моя мать.
- А потом перестали?
Она кивнула.
- Чудесный обычай.
- Ваша мать тоже умерла, - сказала она - Что с ней случилось?
- Она долго болела. Я ухаживала за ней.
- Вы тогда были взрослой?
- Да, можно сказать, взрослой.
- О, мисс, мне кажется, вы всегда были взрослой.
На обратном пути к замку мы зашли к Бастидам. Я сама это устроила, потому что чувствовала, что ей нужно общаться с людьми, живущими за стенами замка, особенно с детьми, и хотя Ив и Марго были младше ее, а Габриэль старше, по крайней мере, они были ближе к ней по возрасту, чем кто-либо из тех, кого она знала.
Приближение Рождества внесло суматоху в дом - по углам шептались и готовили друг другу сюрпризы.
Ив и Марго были заняты изготовлением рождественских яслей. Женевьева с интересом наблюдала за ними, и пока я разговаривала с мадам Бастид, она присоединилась к детям.
- Дети так волнуются, - сказала мадам Бастид. - Впрочем, так всегда бывает. Каждое утро Марго сообщает нам, сколько часов осталось до Рождества.
Мы смотрели, как они сооружали скалы из коричневой бумаги. Ив принес краски и нарисовал на скалах мох, а Марго стала раскрашивать ясли. На полу лежал маленький ягненок, которого они смастерили сами и собирались потом поставить на скалу. Я наблюдала за Женевьевой. Она была совершенно зачарована.
Она заглянула в колыбель.
- Там никого нет, - со смешком заявила она.
- Конечно, никого! Христос еще не родился, - возразил Ив.
- Это чудо, - сказала ей Марго. - Накануне Рождества мы ложимся спать…
- После того, как поставим ботинки около камина… - добавлял Ив.
- Да, мы так делаем… колыбель пуста, а потом… рождественским утром, когда мы встаем, маленький Христос лежит там.
Женевьева молчала.
Потом она произнесла:
- Можно, я помогу вам?
- Конечно, ответил Ив - Нам нужны еще пастушьи посохи. Вы знаете, как их делать?
- Нет, - робко промолвила она.
- Марго покажет вам.
Я наблюдала за девочками, склонившими друг к другу головы, и думала, что именно это и нужно Женевьеве.
Мадам Бастид заметила мой взгляд:
- И вы думаете, что господин граф допустит это? Вы думаете, что он одобрит дружбу между нашими детьми и своей дочерью?
- Я никогда не видела ее такой… спокойной, такой беззаботной, - ответила я.
- Ах, но господин граф вряд ли захочет видеть свою дочь беззаботной. Он хочет сделать из нее знатную даму, хозяйку замка.
- Ей просто необходимо общество ваших детей. Вы ведь пригласили меня к себе на Рождество. Можно, я возьму ее с собой? Она с такой тоской говорила со мной о Рождестве.
- Вы думаете, вам позволят?
- Попробуем, - сказала я.
- Но господин граф…
- Я найду, что сказать ему, - без тени сомнения ответила я.
За несколько дней до Рождества граф вернулся в замок. Я ожидала, что он захочет узнать, как идут дела у его дочери или как продвигается работа над его картинами, но ничего подобного не произошло. Возможно, его мысли были заняты гостями, которые в скором времени должны были пожаловать в замок.
Со слов Нуну я знала, что приедет пятнадцать человек. Обычно приезжало больше, но отсутствие в доме хозяйки делало прием гостей весьма щекотливым делом.
В день накануне Рождества мы с Женевьевой, катаясь верхом в окрестностях замка, встретили группу наездников. Граф ехал во главе этой группы, рядом с ним была необыкновенно красивая молодая женщина. Ее черную шляпу украшал серый бант, серый шарф окутывал ее шею. Мужской покрой костюма лишь подчеркивал женственность ее линий. Я сразу отметила про себя роскошные блестящие волосы, нежные черты лица. Она была похожа на статуэтку из коллекции фарфора в голубой гостиной, которую я видела один или два раза. При виде таких женщин я всегда чувствовала себя еще выше ростом и невзрачнее, чем была на самом деле.
- А вот и моя дочь, - сказал граф, приветствуя нас с неожиданной нежностью.
Мы все четверо остановились, потому что остальная компания немного поотстала.
- Со своей гувернанткой? - добавило прелестное создание.
- Конечно, нет. Это мисс Лоусон из Англии, она реставрирует наши картины.
В ее глазах промелькнуло холодное оценивающее выражение.
- Женевьева, познакомься, это мадемуазель де ла Монелль.
Мадемуазель де ла Монелль! Я уже слышала это имя.
- Да, папа, - сказала Женевьева. - Добрый день, мадемуазель.
- Мадемуазель Лоусон, мадемуазель де ла Монелль.
Мы обменялись приветствиями.
- Наверное, заниматься картинами очень увлекательно, - сказала она.
Тогда я вспомнила. Это имя упоминал Филипп, говоря о людях, которым нужно отреставрировать картины.
- Мисс Лоусон убеждена в этом.
Обращаясь к нам, граф завершил беседу:
- Вы уже возвращаетесь?
Мы сказали, что нас уже ждут в замке и уехали.
- Вы находите ее красивой? - спросила Женевьева.
- Что?
- Вы не слушаете, - упрекнула меня Женевьева и повторила вопрос.
- Я думаю, что многие так считают.
- Я хотела бы знать ваше мнение, мисс. Вам она нравится?
- Такой тип красоты многих приводит в восхищение.
- А мне она нисколько не нравится.
- Я надеюсь, вы не пойдете с ножницами в ее комнату, потому что, если вы сделаете что-нибудь в этом роде, будут неприятности… не только для вас, но и для других. Неужели вас не беспокоило, что случилось с бедной мадемуазель Дюбуа?
- Глупая старая дева.
- Это не повод, чтобы плохо относиться к ней.
Она засмеялась с довольно лукавым видом:
- Ну уж вы-то вышли из этой истории благополучно, не правда ли? Мой отец подарил вам красивое платье. У вас, наверное, в жизни таких не было. Вот видите, какую услугу я вам оказала.
- Позвольте не согласиться с вами, Женевьева. Для нас всех эта ситуация была весьма затруднительной.
- Бедная старушка Заноза! Это и впрямь было несправедливо. Она так не хотела уезжать. И вам бы тоже не захотелось.
- Нет, не захотелось бы. Я очень заинтересована в работе…
- И в нашей семье?
- Конечно, я надеюсь, что вы будете говорить по-английски более бегло, чем сейчас.
Потом я смягчилась и добавила:
- Нет, мне ни за что не хотелось бы покидать вас, Женевьева.
Она улыбнулась, но тотчас же на ее лице появилось недоброе выражение. "И моего отца тоже, - сказала она. - Но я не думаю, что теперь он будет особенно обращать на вас внимание, мисс. Вы заметили, как он смотрел на нее?"
- На кого?
- Вы знаете, о ком я говорю. Мадемуазель де ла Монелль, разумеется. А она красавица.
Она поехала дальше, поглядывая на меня через плечо и хохоча.
Я тронула Голубку, и она пошла галопом. Женевьева ехала рядом.
Прелестное лицо мадемуазель де ла Монелль не выходило у меня из головы, и мы обе, Женевьева и я, на обратном пути не проронили ни слова.
На следующий день, направляясь в галерею, я лицом к лицу столкнулась с графом. Я считала, что он занят гостями и просто поздоровается и пройдет мимо, но, как ни странно, он задержался.
- Каковы успехи моей дочери в английском?
- Она способная ученица. Я думаю, вы будете довольны.
- Я знал, что из вас получится отменная учительница.
- Неужели я так похожа на гувернантку? Ей просто помогает ее заинтересованность. Теперь она гораздо счастливее, чем раньше.
- Счастливее?
- А разве вы не заметили?
Он покачал головой.
- Я верю вам на слово.
- У молодых людей в столь юном возрасте часто возникает желание что-то разрушить, сломать… иногда совершенно беспричинно. Вы со мной согласны?
- Вы, как всегда, правы.
- Мне кажется, она глубоко переживает потерю матери, ей не хватает развлечений, общения, которые есть у многих детей.
Ни один мускул на его лице не дрогнул при упоминании о покойной жене.
- Развлечений, мадемуазель Лоусон? - повторил он.
- Она рассказывала мне, как они ставили свои ботинки около камина в рождественский вечер… как мне показалось, с большой тоской.
- Разве она не слишком взрослая для таких забав?
- В таких случаях никто не бывает слишком взрослым.
- Вы меня поражаете.
- Это прекрасная традиция, - настаивала я. - Мы решили, что на это Рождество мы ее вспомним и… может быть, вас удивит моя самонадеянность, но…
- Я уже перестал вам удивляться.
- Я подумала, что вы могли бы положить свой подарок вместе с остальными. Она будет в восторге.
- Вы считаете, что если моя дочь найдет свой подарок в ботинке, а не, скажем, получит его за обеденным столом, она уже не станет проказничать.
Я вздохнула:
- Господин граф, я вижу, что действительно была самонадеянна. Извините.
Я быстро прошла мимо него, и он даже не пытался задержать меня.
Работа в галерее у меня не шла. Я была слишком обеспокоена. Два образа занимали мои мысли: гордый, ни в чем не повинный человек, бросающий вызов миру и… бездушный убийца.
Какой из них настоящий? Если бы я знала! Но какое это ко мне имеет отношение? Меня должны заботить только картины, а не их владелец.
В Рождественский вечер мы все пошли к вечерней службе в старую церковь Гейяра. Граф сидел на первой из скамей, отведенных в церкви для семьи, живущей в замке; рядом с ним сидела Женевьева, а остальные гости позади них. Еще дальше сидели я и Нуну; и поскольку присутствовали все слуги, скамьи, отведенные для обитателей замка, были заполнены.
Я заметила Бастидов, одетых по-праздничному: мадам Бастид в черном, а Габриэль в сером, что было ей очень к лицу. С ней был молодой человек, которого я иногда видела на винограднике; это был Жак, который был вместе с Арманом Бастидом во время того несчастного случая - я узнала его по шраму на левой щеке.
Непоседливые Ив и Марго не могли стоять на месте; без сомнения, Марго теперь вместо часов считала минуты.
Я видела, что Женевьева смотрит на них, и догадалась, что ей хотелось пойти в гости к Бастидам, и вовсе не в замок, и принять участие в веселье, которое могут придать Рождеству только дети.
Я была рада тому, что объявила Женевьеве, что собираюсь поставить свои ботинки у камина в классной комнате, и предложила ей сделать то же самое. Это будет маленький спокойный, по сравнению с бурным оживлением рождественского утра у камина Бастидов, праздник, но все же это лучше, чем ничего; и меня поразило воодушевление Женевьевы. В конце концов, она не привыкла к большой семье; и когда была жива ее мать, их, видимо, было трое - Женевьева, Франсуаза, Нуну и, может быть, гувернантка. А как же граф? Наверное, когда жена была жива, а дочь была маленькой, он тоже соблюдал рождественские традиции.
Детские помещения находились недалеко от моей комнаты и состояли из четырех комнат, расположенных по соседству. Сначала классная комната, с высоким сводчатым потолком и оконными проемами, с каменными скамьями - отличительная черта замка. В ней огромный камин, в котором, по словам Нуну, можно было зажарить быка. По одну сторону от камина громадный оловянный котел, всегда полный дров. Из этой комнаты выходили три двери - в комнату Женевьевы, в комнату Нуну и в комнату, предназначенную для гувернантки.
Торжественно вступили мы в классную комнату после возвращения из церкви, и там, у умирающего огня, поставили свои ботинки.
Женевьева отправилась спать, и когда она уснула, мы с Нуну положили свои подарки в ботинки. Для Женевьевы я припасла алый шелковый шарф. Он должен хорошо подходить к ее темным волосам, и пригодится для верховой езды. Для Нуну я приготовила ее любимые сладости, как уверила меня мадам Латьер из кондитерской, - ромовые подушечки, упакованные в очаровательную коробочку. Нуну и я притворились, что не заметили собственных подарков, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.
На следующее утро меня разбудила Женевьева.
- Смотрите, мисс. Смотрите! - кричала она.
Я вскочила и тут же вспомнила, что сейчас рождественское утро.
- Шарфик очень красивый. Благодарю вас, мисс.
Она накинула его поверх халата.
- А Нуну подарила мне носовые платки… с такой красивой вышивкой. А там… о мисс, я еще не открывала сверток. Это от папы. На нем написано. Прочтите.
Я сидела в постели такая же взволнованная, как и она.
- Она стояла рядом с моим ботинком вместе с остальными подарками, мисс.
- О! - воскликнула я. - Это чудесно!
- Он не делал этого много лет. Интересно, почему в этом году…
- Это неважно. Давайте посмотрим, что там.
Это был жемчужный кулон на изящной золотой цепочке.
- Какая прелестная вещица, - воскликнула я.
- Подумать только! - сказала она. - Это он положил.
- Вам нравится?
Говорить она не могла, только кивнула.
- Наденьте его, - попросила я и помогла ей застегнуть цепочку.
Она подошла к зеркалу и оглядела себя. Потом вернулась к кровати и накинула на плечи шарф, который сняла, чтобы надеть кулон.
- С Рождеством, мисс, - весело сказала она.
Похоже, оно будет приятным, подумала я.
Она настояла, чтобы я пошла в классную комнату.
- Нуну еще не встала. Она увидит свои подарки потом. А сейчас, мисс, давайте посмотрим на ваши.
Я взяла сверток от Женевьевы. В нем была книга о замке и его окрестностях. Она с восторгом наблюдала, как я разворачиваю подарок.
- Я с большим удовольствием ее прочту! - воскликнула я. - Значит, вы догадались, как мне нравится замок.
- Да, это заметно, мисс. Вам же так нравятся старинные здания. Но прошу вас, не надо читать ее прямо сейчас.
- О, Женевьева, спасибо вам. Вы очень добры ко мне.