Я резко поднялась. И шагнула к нему. Он тоже немедленно встал - он был значительно выше меня, хотя и мой рост не маленький - и смотрел на меня сверху вниз. Я пыталась понять выражение его глубоко посаженных глаз.
- Она одинока, - сказала я. - Неужели вы этого не видите? Пожалуйста, не будьте с ней так суровы. Если бы вы были добрее к ней… Если бы только…
Он больше не смотрел на меня; на его лице появилось утомленное выражение.
- Но, мадемуазель Лоусон, - сказал он, - я считал, что вы приехали реставрировать наши картины, а не наши души.
Я поняла, что проиграла.
- Извините. Мне не следовало приходить. Мне следовало знать, что это бесполезно.
Он пошел к двери, открыл ее, и когда я выходила, слегка поклонился.
Я вернулась в свою комнату, недоумевая, как я решилась на этот поступок.
На следующее утро, как обычно, я пошла в галерею, ожидая вызова графа, потому что была уверена, что такое вмешательство в его дела не останется безнаказанным. Ночью я часто просыпалась и вспоминала эту сцену, искажая ее в своем воспаленном воображении до такой степени, что казалось, будто сам дьявол сидел в кресле напротив и смотрел на меня из-под тяжелых век.
Обед принесли, как обычно. Пока я ела, пришла Нуну. Она выглядела очень старой и усталой, и я догадалась, что она не спала этой ночью.
- Господин граф все утро провел в классной комнате, - выпалила она - Ума не приложу, что это значит. Он просмотрел все ее тетради и задавал разные вопросы. Бедная Женевьева почти в истерике от ужаса, - она с испугом посмотрела на меня и добавила - Это так не похоже на него. Но он спрашивал и одно, и другое, и третье, и сказал, что она ничего не знает. Бедная мадемуазель Дюбуа в полуобморочном состоянии.
- Несомненно, он понял, что пора обратить внимание на свою дочь.
- Я не знаю, что это значит, мисс. А хотела бы знать.
Я пошла на прогулку, выбрав дорогу, которая не вела ни к дому Бастидов, ни в городок. У меня не было желания никого видеть; просто хотелось побыть одной, чтобы подумать о Женевьеве и ее отце.
Когда я вернулась в замок, Нуну ждала меня в моей комнате.
- Мадемуазель Дюбуа уехала, - объявила она.
- Что? - вскричала я.
- Господин граф просто выдал ей жалованье вместо предупреждения об увольнении.
Я была потрясена:
- О… бедняжка! Куда она поедет? По-моему, это так… жестоко.
- Граф быстро принимает решения, - сказала Нуну, - а затем действует.
- Видимо, теперь будет новая гувернантка.
- Я не знаю, что будет, мисс.
- А Женевьева, что она?
- Она никогда не уважала мадемуазель Дюбуа… и по правде говоря, я тоже. Но все же она боится.
После ухода Нуну я сидела в своей комнате и пыталась представить, что за этим последует. И что станет со мной? Он не мог сказать, что я не справляюсь с работой. Реставрация продвигается весьма удовлетворительно, но случается так, что увольняют за другие грехи. В первую очередь, за дерзость. А я осмелилась вызвать его в его собственную библиотеку, чтобы покритиковать его за обращение с дочерью. Теперь, когда я обрела спокойствие духа, я была вынуждена признать, что граф вправе отказаться от моих услуг. Что касается картин, то он вполне может найти мне замену. Одним словом, я вовсе не была незаменимой.
И потом, конечно, это происшествие с платьем. Я была пострадавшей стороной, но каждый раз при виде меня он будет вспоминать о поступке своей дочери и о том, что я слишком глубоко проникла в семейные тайны.
Женевьева пришла в мою комнату и угрюмо произнесла слова извинения, которое, я знала, было неискренним. Я была слишком подавлена, чтобы беседовать с ней.
Когда я складывала свои вещи перед сном, я захотела найти злополучное платье, которое бросила в гардероб, но его там не оказалось. Я удивилась и подумала, что его, вероятно, забрала Женевьева, но решила об этом умолчать.
Я работала в галерее, когда за мной прислали.
- Господин граф ожидает вас в библиотеке, мадемуазель Лоусон.
- Очень хорошо, - сказала я. - Я приду через несколько минут.
Я задумчиво посмотрела на кисть, которой работала. Теперь моя очередь, подумала я.
Дверь закрылась, и я дала себе несколько секунд на то, чтобы успокоиться. Что бы ни происходило, я должна изображать равнодушие. Во всяком случае, у него нет повода упрекнуть меня в некомпетентности.
Я собралась с духом и направилась в библиотеку. Руки я засунула в карманы коричневого халата, что был на мне, опасаясь, что они будут дрожать и выдадут мое волнение. Сердце мое бешено колотилось и это, несомненно, было заметно. Мне оставалось только радоваться, что моя упругая матовая кожа не имела обыкновения краснеть, однако глаза, видимо, блестели больше обычного.
Я шла нарочито неспешно. Приблизившись к двери, я провела рукой по волосам и вспомнила, что они, наверное, растрепаны, как это часто бывало во время работы. Что ж, тем лучше. Я не хотела, чтобы он подумал, что я готовилась к этому разговору.
Я постучала в дверь.
- Войдите, пожалуйста. - Как ни странно, голос был мягким, обволакивающим, но я была начеку.
- А, это вы, мадемуазель Лоусон.
Он внимательно смотрел на меня, на губах его играла лукавая улыбка. Что у него на уме?
- Пожалуйста, садитесь.
Он подвел меня к стулу напротив окна и усадил так, что свет падал прямо мне в лицо, а сам сел в тени. Такое преимущество было несправедливым.
- Во время нашей последней встречи вы любезно выразили интерес к моей дочери, - сказал он.
- Она меня действительно очень беспокоит.
- Вы очень добры, особенно принимая во внимание, что вы приехали сюда реставрировать картины. Казалось бы, у вас не так много времени, чтобы заниматься тем, что не касается вашей работы.
Так вот, что он имел в виду: я работаю недостаточно быстро. Итак, мной недовольны. Сегодня после обеда я уеду из замка так же, как вчера уехала бедная мадемуазель Дюбуа.
Я была ужасно угнетена. Я должна уехать - это невыносимо. Я буду еще несчастнее, чем когда-либо в жизни. Я никогда не забуду замок. Воспоминания будут терзать меня всю мою жизнь. Я так хотела узнать правду о замке… о самом графе - действительно ли он такое чудовище, каким представлялся людям. Всегда ли он был таким, как сейчас? И если нет, что сделало его таким?
Догадывался ли он, о чем я думала? Он молчал и пристально смотрел на меня.
- Я не знаю, как вы воспримете мое предложение, мадемуазель Лоусон, но уверен, что вы будете совершенно искренни.
- Постараюсь.
- Мадемуазель Лоусон, вам не придется стараться - это ваше естественное состояние. Это восхитительная черта и - простите за дерзость - я восхищаюсь ею.
- Очень любезно с вашей стороны. Пожалуйста, скажите мне… что это за предложение.
- Я чувствую, что образованию моей дочери не уделялось достаточно внимания. С гувернантками проблема. Сколько из них занимаются этой работой по призванию? Очень немногие. Большинство становятся на этот путь лишь потому, что, будучи воспитанными в праздности, внезапно оказываются в положении, когда нужно что-то делать. Это не самый лучший повод для такого ответственного занятия. В вашей профессии, например, необходимо иметь талант. Вы художник…
- О нет… я бы так не сказала…
- Хорошо - несостоявшийся художник, - закончил он, и в голосе его я почувствовала насмешку.
- Это ближе к истине, - холодно сказала я.
- Вы сами понимаете, как отличаетесь от несчастных отверженных дам, которым мы доверяем воспитание наших детей! Я решил послать свою дочь в школу. Вы приняли такое участие в ее судьбе - что очень любезно с вашей стороны. Мне бы очень хотелось знать ваше мнение и по этому вопросу.
- Я считаю, что это отличная идея, но все зависит от выбора школы.
Он махнул рукой:
- Здесь не место для такого впечатлительного ребенка, не так ли? Замок - для любителей старины, для тех, чья страсть - архитектура, живопись… и для тех, кто воспитан в духе старых традиций и в своем роде тоже принадлежит к антиквариату.
Он прочел мои мысли. Он знал, что я видела в нем самодержца, облеченного всей властью высшей знати. Он ясно давал мне понять это.
- Допустим, вы правы, - промолвила я.
- Я знаю, что я прав. Я выбрал для Женевьевы школу в Англии.
- Неужели?
- Кажется, вы удивлены. Неужели вы сомневаетесь, что лучшие школы - в Англии?
Снова ирония. Я постаралась сдержаться.
- Это вполне возможно.
- Это правильный выбор. Там она не только научится говорить по-английски, но и обретет свойственное вашей нации великолепное хладнокровие, которым вы, мадемуазель, столь щедро наделены.
- Благодарю вас. Но ей придется уехать так далеко от дома.
- От дома, в котором, как вы отметили, она не особенно счастлива.
- Но все могло бы быть иначе. Она способна на большую привязанность.
Неожиданно он переменил тему беседы.
- Вы работаете в галерее по утрам, во второй половине дня вы свободны. Я рад, что верховые прогулки пришлись вам по душе.
Итак, он следит за мной. Он знает, как я провожу свободное время. Теперь ясно, что за этим последует: он собирается отправить меня отсюда вслед за мадемуазель Дюбуа. Моя дерзость столь же непростительна, как и ее некомпетентность.
Интересно, вызывал ли он ее на беседу, как это случилось со мной? Он из тех людей, которые любят терзать жертву, прежде чем убить ее. Я вспомнила, что эта мысль уже однажды приходила мне в голову здесь же, в библиотеке.
- Господин граф, - твердым голосом произнесла я, - если вы недовольны моей работой, пожалуйста, скажите мне об этом. Я сейчас же соберусь и уеду.
- Мадемуазель Лоусон, вы слишком нетерпеливы. Я рад обнаружить в вас этот маленький недостаток, иначе вы были бы просто верхом совершенства, а это столь невыносимо скучно. Я и не думал утверждать, что недоволен вашей работой. Напротив, я нахожу ее отличной. С вашего позволения, я как-нибудь загляну к вам в галерею и попрошу показать мне, как вам удается достичь таких прекрасных результатов. Позвольте объяснить вам, о чем я думаю. Если моя дочь поедет в Англию, она должна хорошо владеть английским языком. Я не предполагаю, что она уедет немедленно. Может быть, не раньше следующего года. Все это время она будет брать уроки у кюре. Поверьте, он научит не хуже, чем гувернантка, которая недавно уехала, потому что хуже просто не бывает. Но больше всего меня беспокоит ее английский. Вы будете работать в галерее до весны. У вас остается некоторое свободное время. Не возьметесь ли вы обучать Женевьеву английскому в те часы, когда вы не заняты картинами? Я уверен, это пойдет ей на пользу.
От нахлынувших эмоций я потеряла дар речей.
Он быстро продолжал:
- Я не имею в виду, что вы должны быть привязаны к классной комнате, вы можете вместе кататься верхом… вместе ходить на прогулки… Она знает основы грамматики. По крайней мере, я на это надеюсь. Ей нужна разговорная практика, и конечно, приличное произношение. Вы понимаете, о чем я говорю?
- Да, понимаю.
- Разумеется, ваши услуги будут оплачены. Этот вопрос вы можете обсудить с моим управляющим. Итак, что вы на это скажете?
- Я… я с удовольствием принимаю это предложение.
- Вот и прекрасно.
Он встал и протянул мне руку. Рукопожатие было крепким.
Я была неописуемо счастлива! Признаюсь, в моей жизни редко выпадали столь счастливые минуты.
Неделю спустя я обнаружила на кровати большую картонную коробку. Я решили, что она попала в мою комнату случайно, пока не увидела на ней свое имя; на этикетке был обратный адрес - Париж.
Я раскрыла коробку.
Великолепный зеленый бархат с нежным отливом. Изумрудно-зеленый бархат! Я вынула его из коробки. Это было вечернее платье простого, но изящного покроя.
Определенно, это какая-то ошибка. И все же я не удержалась, чтобы не приложить его к себе и подошла к зеркалу. Мои сияющие глаза, как всегда, отражали цвет одежды и казались изумрудными. Красота наряда поразила меня. Но почему его принесли ко мне?
Я благоговейно положила роскошное платье на кровать и внимательно осмотрела на коробку. Там я нашла сверток из папиросной бумаги, в котором, к своему удивлению, оказалось мое старое черное бархатное платье. Я все поняла еще до того, как прочла выпавшую из свертка визитную карточку. Я увидела геральдический знак, который уже хорошо знала. Там было лишь несколько слов: "Надеюсь, это заменит вам испорченное платье. Если наряд вам не подойдет, мы его заменим. Лотар де ла Талль".
Я вернулась к кровати, подняла платье, прижала его к себе. Должно быть, я вела себя, как глупая девчонка. И все время внутренний полос, мое второе "я", которой я пыталась быть, твердило "Это нелепо! Ты не можешь принять этот подарок". А мое истинное "я", глубоко спрятанное, но готовое в любой момент выдать меня, говорило иное: "Это самое прекрасное платье на свете! Каждый раз, надевая его, ты будешь испытывать волнение. Поверь, в таком платье ты будешь очень привлекательной".
Тогда я положила сокровище на кровать и произнесла вслух: "Я сейчас же пойду к нему и скажу, что не могу принять такой подарок".
Я постаралась придать своему лицу суровое выражение, но все время думала лишь о том, как он вошел в мою комнату - или прислал кого-то - чтобы найти изрезанное черное платье, как послал его в Париж с заказом: "Сшейте по этим меркам и пусть это будет самое прекрасное ваше творение".
Какая же я дурочка! Что со мной происходит? Я лучше пойду к нему, и пусть он немедленно отошлет это платье обратно в Париж.
Я спустилась в библиотеку. Может быть, он ждет меня, он, верно, знает, что платье уже привезли. Как будто его заботит, когда доставят платье! Он просто решил компенсировать мне ущерб и, наверняка, и думать об этом забыл.
К моему удивлению, он был в библиотеке.
- Мне необходимо поговорить с вами, - сказала я, и как всегда в минуты смущения мой голос звучал высокомерно. Он заметил это, потому что улыбка промелькнула на его губах, а в глазах появился веселый блеск.
- Будьте так любезны, присядьте, мадемуазель Лоусон. Я вижу, вы взволнованы.
Я сразу же оказалась в невыгодном положении, потому что менее всего мне хотелось выдать свои чувства, которые я и сама до конца не понимала. Уделять столь много внимания нарядам было вовсе мне несвойственно.
- Ни в коем случае, - сказала я. - Я просто пришла поблагодарить вас за то, что вы прислали мне платье взамен моего, и сказать, что я не могу его принять.
- Значит, его уже доставили. Оно вам не подошло?
- Я… не могу этого сказать. Я его не примеряла. Вам не следовало этого делать.
- Позвольте не согласиться с вами.
- Нет-нет. Мое платье было очень старое. Оно у меня уже давно, а это…
- Я вижу, оно вам не нравится.
- Я вовсе не это хочу сказать.
И вновь, услышав суровые нотки в моем голосе, он улыбнулся.
- Да? Тогда о чем же вы?
- Я повторяю, что не могу принять этот подарок.
- Почему же?
- Потому что в этом нет необходимости.
- Послушайте, мадемуазель Лоусон, будьте откровенны и скажите, что не можете принять… э-э… наряд, поскольку считаете это не совсем приличным - правильно я понял?
- Я вовсе так не думала. С какой стати?
Он опять сделал этот типично французский жест, который мог означать что угодно.
- Я не знаю. Представления не имею, что у вас на уме. Я просто пытаюсь найти причину, по которой вы не желаете принять возмещение за вещь, испорченную в моем доме.
- Но это же платье…
- Чем платье отличается от любой другой вещи?
- Это чисто личная вещь.
- Ах! Вот в чем дело! Чисто личная! А если бы я испортил один из ваших драгоценных растворов, вы бы позволили мне заменить его? Или это действительно оттого, что это платье… то, что вы надеваете на себя… нечто интимное, скажем?
Я не могла смотреть на него: меня беспокоила странная теплота его взгляда.
Глядя куда-то мимо, я произнесла:
- Не было нужды заменять платье. Во всяком случае, зеленый бархат гораздо дороже того, который вы пытаетесь мне возместить.
- Трудно оценить стоимость. Очевидно, черное платье было намного дороже вам. Вы были так расстроены, потеряв его, и не хотите принять это.
- Вы делаете вид, что не понимаете меня.
Он неожиданно приблизился ко мне и положил руку на мое плечо.
- Мадемуазель Лоусон, - сказал он мягко, - мне будет крайне неприятно, если вы откажетесь принять это платье. Ваше было испорчено моей дочерью, и я желаю возместить потерю. Будьте так любезны, примите его.
- Что ж, если вы расцениваете это так…
Его рука соскользнула с моего плеча, но он все еще стоял совсем близко. Я чувствовала себя неловко, но сердце мое переполняло невыразимое счастье.
- Значит, вы примете этот скромный дар. Вы очень великодушны, мадемуазель Лоусон.
- Это вы великодушны. Не было необходимости…
- Я повторяю, это было абсолютно необходимо.
- …Возмещать его таким экстравагантным путем.
Он вдруг рассмеялся. - Я никогда не слышала, чтобы он раньше смеялся так: в его смехе не было ни горечи, ни насмешки.
- Я надеюсь, - сказал он, - что когда-нибудь я буду иметь счастье увидеть это платье на вас.
- У меня очень мало возможностей носить такую роскошную вещь.
- Но раз это платье - как вы выразились - столь экстравагантно, видимо, придется создать такую возможность.
- Не понимаю, каким образом, - ответила я; чем больше я пыталась скрыть обуявшие меня чувства, тем холоднее звучал мой голос. - Я могу лишь сказать, что необходимости в этом не было, но все же это очень любезно с вашей стороны. Я принимаю платье и благодарю вас за щедрость.
Я направилась к двери, но он опередил меня и открыл ее, склонив голову так, что я не могла видеть выражение его лица.
Когда я поднималась в свою комнату, противоречивые чувства захлестывали меня. Будь я мудрее, мне бы следовало в них разобраться, но мудрости-то мне и не хватало.
Мой интерес к графу и жизни замка придал моей жизни такую остроту, что каждое утро я просыпалась в состоянии ожидания, я говорила себе, что именно в этот день я смогу узнать что-то новое, могу лучше понять его, и может быть, найти ключ к разгадке тайны, которая столь занимала меня - убийца ли он или жертва клеветы?
Потом он вдруг, без предупреждения, уехал в Париж, и мне сказали, что граф вернется как раз к Рождеству, когда в замке ожидаются гости. Я подумала, что буду находиться в гуще событий, глядя на них со стороны.
Я с энтузиазмом принялась за новые обязанности, и с радостью обнаружила, что Женевьева никоим образом не сопротивляется мне, а в самом деле стремится изучать английский язык. Мысль о том, что ее отошлют в школу, пугала ее, но до этого было слишком далеко, чтобы воспринимать ее как реальную угрозу. Она расспрашивала меня об Англии во время наших поездок, и мы даже находили удовольствие в беседах на английском языке. Она брала уроки у кюре, и хотя кроме нее никто с ним не занимался, она часто встречалась с детьми Бастидов по дороге к дому священника. Я считала, что общение с другими детьми пойдет ей на пользу.