- Да, мадемуазель Лоусон, - продолжал граф. - Вчера вечером мы смотрели картину, и то, как вы возродили к новой жизни мою прародительницу, вызвало большое восхищение. Она много лет была спрятана под слоем пыли. Теперь мы имеем удовольствие лицезреть и ее, и ее изумруды. О, эти изумруды…
- Время от времени интерес к ним возрождается, - произнес Филипп.
- И это вы, мадемуазель Лоусон, дали начало новому возрождению.
Он смотрел на меня с шутливым гневом.
- А вы этого не желаете? - спросила я.
- Кто знает? Новая волна интереса может закончиться тем, что мы, наконец, их найдем. Вчера вечером, когда мы осматривали картины, кто-то снова предложил начать поиски сокровищ, и клич был подхвачен. Итак, приступаем к поискам сокровищ. Несомненно, вы должны в этом участвовать.
Мадемуазель де ла Монелль положила свою ладонь ему на руку. - Мне будет страшно бродить по этому дому… одной.
Кто-то ответил, что такое вряд ли допустят, и все, включая графа, засмеялись.
Затем его взгляд снова остановился на мне, глаза его смеялись.
- Конечно, это лишь игра и позже я расскажу вам о ее правилах. Начать придется скоро, потому что мы не знаем, как долго это развлечение продлится. Готье все утро готовил записки.
Через час с небольшим начался поиск сокровищ. Подсказки были написаны на листках бумаги и спрятаны в определенных местах по всему замку. Каждому дали первую подсказку, в которой в зашифрованном виде было написано, где искать вторую; если место удавалось найти, там обнаруживалась стопка бумажек, на одной из которых была написана следующая подсказка; и тот, кто будет достаточно удачлив, чтобы разгадать последнюю загадку, станет победителем.
Пока все читали свои подсказки, поднялся шум, болтовня, раздавались возгласы ужаса. Некоторые гости удалились парами. Я не видела ни графа, ни Филиппа, ни Женевьевы, и чувствовала себя, словно в незнакомом доме. Никто не подошел ко мне. Наверное, они недоумевали, почему женщина, просто работавшая у графа, была приглашена на вечер. Возможно, они считали, что согласно приличиям я должна была справлять Рождество дома, а раз уж я осталась здесь, значит, мне просто некуда ехать.
Я увидела, как молодой человек и девушка, взявшись за руки, выскользнули из комнаты, и сообразила, что цель подобной игры вовсе не в том, чтобы разгадывать загадки, а в том, чтобы дать возможность гостям пофлиртовать вдоволь.
Обратив, наконец, внимание на свою записку, я прочла:
"Принесите присягу, и если вас мучит жажда, выпейте".
После нескольких секунд размышления мне стала понятна игра слов. Присягу приносили при дворе, а во дворе находился колодец.
Через лоджию я прошла во двор; как я и предполагала, на ограде колодца лежал камень, под которым были спрятаны другие подсказки. Я взяла одну и поспешила обратно в замок. После прочтения следующей записки мне пришлось забраться под самую крышу башни. Ради такого случая замок был ярко освещен: на стенах его мерцали светильники по три свечи в каждом.
К тому времени, как я обнаружила уже три записки, игра целиком захватила меня, и я почувствовала азарт, потому что есть что-то завораживающее в поисках сокровищ, - даже шуточных - особенно, если в нее играют в старинном замке. К тому же, из головы у меня не выходила мысль, что предыдущие поиски были настоящими. Представляю, как они искали эти изумруды!
Шестая записка направила меня к темницам, где я была только один раз - с Женевьевой. Лестница была освещена, поэтому я решила, что не ошиблась, вообразив, что найду подсказку где-то внизу.
По ступеням я спускалась, держась за веревку. И вот я в темницах. Нет, я, вероятно, ошиблась - здесь царила темнота. Готье не мог положить записки в таком ужасном месте.
Я уже собиралась подняться по лестнице, когда прямо над своей головой услышала голоса.
- Но Лотер… мой дорогой.
Я отступила в темноту, хотя в этом не было нужды, потому что они и не думали спускаться.
Я никогда не слышала, чтобы граф разговаривал столь ласково:
- Мне придется довольствоваться тем, что ты будешь здесь… всегда.
- Ты подумал о том, как я буду чувствовать себя… живя под одной крышей с тобой?
Я не должна была там стоять, но не могла решить, что мне теперь делать. Если я поднимусь вверх и предстану перед ними, это будет весьма неловкая ситуация. Может быть, они уйдут и никогда не узнают, что я случайно подслушала их. Это, конечно, была мадемуазель де ла Монелль, к говорила она с графом так, словно он был ее возлюбленным.
- Моя дорогая Клод, так будет лучше для тебя.
- Если бы это был ты… а не Филипп.
- Ты никогда не была бы счастлива. Ты не чувствовала бы себя в безопасности.
- Ты воображаешь, что я буду бояться, что ты можешь убить меня!
- Ты не понимаешь. Тот скандал вновь оживет. Ты не можешь себе представить, как это будет неприятно. Он разрушит нашу жизнь. Я дал зарок никогда не жениться.
- Поэтому ты вынуждаешь меня пойти на этот фарс с Филиппом…
- Поверь, так будет лучше. Пора возвращаться. Но не вместе…
- Лотер… еще немного.
Короткая пауза - я представила себе их объятия. Потом удаляющиеся шаги, и я осталась совсем одна в темноте.
Я поднялась по ступеням, уже не думая о записках, Итак, граф и мадемуазель де ла Монелль были - или оставались - любовниками, и он не собирается на ней жениться. Из-за несчастья с первой женой на него будут смотреть с подозрением, если он решится на повторный брак. Со столь сложной ситуацией сможет справиться только решительная женщина, безоглядно любящая его. Мадемуазель де ла Монелль, вне всякого сомнения, к этой категории не относилась. Граф тоже это знал - он был проницательным человеком, - и его сердце всегда будет починяться рассудку. Если мои предположения правильны, он собирается выдать ее замуж за Филиппа и оставить ее в доме. Это невероятно цинично, но так похоже на него. Что ж, мужчины есть мужчины, - подумала я с горечью. Веками короли находили услужливых мужей для своих любовниц, потому что не могли или не хотели сочетаться с ними браком.
Как это отвратительно! Лучше бы я никогда не приезжала в замок. Если бы я смогла убежать… воспользоваться предложением Филиппа и поехать в дом мадемуазель де ла Монелль… да разве это возможно? И не странно ли, что именно в ее дом он предлагал мне поехать! Путь к отступлению оставался один… домой в Англию. Я обдумывала эту идею, прекрасно осознавая, что не уеду из замка, пока меня к этому не вынудят.
И какое тебе дело до темных любовных интриг некоего распутного французского графа? Ровно никакого.
В доказательство этого я свежим взглядом посмотрела на записку. Вместо темниц она привела меня в оружейную галерею, под которой находился каменный мешок. Оставалось надеяться, что мне не придется спускаться туда: наверняка, Готье не положит туда записку. Так оно и оказалось. Я нашла то, что искала, на подоконнике; содержание записки требовало от меня вернуться в банкетный зал со всеми подсказками, которые я нашла, потому что там и был конец похода за сокровищами.
Вернувшись туда, я обнаружила Готье - он сидел за столом и спокойно потягивал вино.
Увидев меня, он вскочил на ноги и воскликнул:
- Только не говорите мне, мадемуазель Лоусон, что вам удалось их все обнаружить!
Я отдала ему подсказки.
- Итак, - произнес он, - вы первая.
- Возможно, - сказала я, думая о графе и мадемуазель де ла Монелль, - другие не были столь усердны.
- Ну, все что вам осталось сделать, это подойти к тому шкафчику и взять сокровище.
Я пошла, выдвинула указанный им ящик и нашла там маленькую коробочку.
- Это оно и есть, - сказал Готье. - И скоро состоится торжественное награждение.
Он принялся звонить в медный колокольчик. Это было сигналом того, что поиск сокровища закончился, и все должны вернуться в зал.
Через некоторое время все собрались; я заметила, что лица некоторых гостей раскраснелись, костюмы были в некотором беспорядке. Граф, однако, явился со своим обычным неприступным видом в гордом одиночестве; и я заметила, что мадемуазель де ла Монелль пришла в сопровождении Филиппа.
Узнав, что я стала победительницей, граф улыбнулся: очевидно, это его позабавило.
- Разумеется, - с милой улыбкой высказался Филипп, - у мадемуазель Лоусон было явное преимущество: она ведь специалист по старинным зданиям.
- А вот и сокровище, - сказал граф и открыл коробочку - там была брошь - зеленый камень на тонкой золотой ветке.
Одна из женщин воскликнула:
- Похоже на изумруд!
- В замке ищут только одно сокровище - изумруды. Разве я вам не говорил? - ответил граф.
Он вынул брошь из коробочки и произнес:
- Позвольте, мадемуазель Лоусон - И приколол ее на платье.
- Благодарю вас… - пробормотала я.
- Благодарите свое мастерство. Я думаю, что остальные нашли не более трех подсказок Готье.
Кто-то сказал:
- Если бы мы знали, что призом будет изумруд, мы бы проявили больше старания. Почему вы не предупредили нас, Лотер?
Несколько гостей подошли ко мне, чтобы рассмотреть брошь, среди них Клод де ла Монелль. Было очевидно, что она возмущена. Ее тонкие белые пальцы быстро тронули брошь.
- Это настоящий изумруд! - проговорила она. И отвернувшись, добавила:
- Действительно, мадемуазель Лоусон весьма умная женщина.
- О нет, - быстро ответила я, - Это лишь потому, что я, в отличие от других, и вправду играла в эту игру.
Она обернулась, и на мгновение наши глаза встретились. Внезапно она рассмеялась и встала рядом с графом.
Тут появились музыканты и заняли места на помосте. Филипп и мадемуазель де ла Монелль составили первую пару на танец. Другие присоединились к ним, но ко мне никто не подошел, и вдруг меня охватило такое чувство одиночества, что больше всего захотелось незаметно ускользнуть, что я и сделала.
Там я отстегнула брошь и внимательно рассмотрела ее. Затем достала миниатюру и вспомнила тот момент, когда я ее разворачивала. Насколько счастливее я была тогда, чем в ту минуту, когда граф пристегивал изумрудную брошь на мое платье! Взглянув на его холеные руки с нефритовой печаткой, я представила себе, как они ласкали мадемуазель де ла Монелль, когда Лотер, граф де ла Талль, не имея намерения жениться во второй раз, планировал выдать ее замуж за Филиппа.
Несомненно, он считал себя властелином собственного мира. Он приказывал, а остальные подчинялись; и неважно, насколько циничными казались его приказания тем, кого он считал своими подданными, предполагалось, что последние подчинятся.
Как только я могла искать оправдания такому человеку?
И все же Рождество было таким счастливым, пока я не подслушала тот разговор.
Я разделась и легла в постель, прислушиваясь к отдаленной музыке. Там, внизу, они танцевали и никто не заметил моего отсутствия. Какая же я была дурочка, что увлеклась обманчивыми мечтами, воображая, что что-то значу для графа. Этот вечер показал мне, какой самонадеянной я была. Здесь я чужая. Раньше я понятия не имела, что в мире существуют такие мужчины, как граф де ла Талль. Сегодня вечером я поняла многое.
Теперь я должна быть благоразумной. Я старалась выбросить графа и его любовницу из головы, и другой образ возник у меня перед глазами: Жан-Пьер с короной на голове - король на день.
Я вспомнила тщеславное выражение его лица, удовольствие, которое он испытывал от своей мимолетной власти.
"Все мужчины одинаковы, - думала я, - властелины своих замков".
С этой мыслью я заснула, но спала беспокойно - казалось, огромная тень нависла надо мною, и этой тенью было мое безнадежное будущее, но я закрыла глаза и отказалась заглядывать в него.
Глава 7
В первый день Нового года Женевьева объявила, что собирается поехать в Каррфур, чтобы проведать деда, и попросила меня составить ей компанию.
Мне было интересно вновь посмотреть на старинный дом, и я с готовностью согласилась.
- Когда была жива моя мать, - рассказывала мне Женевьева, - мы всегда ездили проведать деда на Новый год. Все дети во Франции так делают.
- Хороший обычай.
- Детям приносят пирог и шоколад, а взрослые пьют вино с особым печеньем. А еще дети показывают, как они научились играть на фортепьяно или скрипке. Иногда приходится читать наизусть стихи.
- Вы будете это делать?
- Нет, однако мне придется читать катехизис. Моему деду больше музыки нравятся молитвы.
Мне хотелось знать, как она относится к посещениям этого странного дома, и я не могла удержаться и не спросить:
- Вы действительно хотите туда ехать?
Она нахмурилась, вид у нее был весьма озадаченный.
- Я не знаю. Я хочу поехать, а потом… когда я там, иногда мне кажется, что не могу больше этого вынести. Мне хочется убежать… и никогда больше не приходить. Моя мать столько рассказывала о нем, что иногда мне чудится, что я сама жила там. Я не знаю, мисс, хочу я туда ехать или нет.
Когда мы подъехали к дому, Морис впустил нас и проводил к старику, который выглядел еще более слабым, чем когда я видела его в последний раз.
- Ты знаешь, какой сегодня день, дедушка? - спросила Женевьева.
Он хранил молчание, и она сказала ему в самое ухо:
- Новый год! Поэтому я пришла проведать тебя. Здесь еще мадемуазель Лоусон.
Услышав мое имя, он кивнул.
- Хорошо, что вы пришли. Извините, что не встаю…
Мы сели рядом с ним. Он и вправду изменился. В глазах его застыло беспокойное выражение, такие глаза бывают у человека, заблудившегося в джунглях и отчаянно пытающегося выбраться оттуда. Я догадалась, что он искал - свою память.
- Я позвоню? - спросила Женевьева. - Мы проголодались. Я хочу пирога и шоколада, а мадемуазель Лоусон, я уверена, хочет пить.
Он не ответил, поэтому она позвонила. Появился Морис, и она заказала ему то, что хотела.
- Дедушка сегодня плохо себя чувствует, - сказала она Морису.
- С ним это случается, мадемуазель Женевьева.
- Он даже не знает, какой сегодня день - Женевьева вздохнула и села - Дедушка, - продолжила она, - на Рождество мы искали в замке сокровища, и мадемуазель Лоусон победила.
- Небо - рай небесный - единственное сокровище, - сказал он.
- О да, дедушка, но пока мы ждем его, хорошо бы найти что-то на земле.
Он пришел в недоумение. - Ты молишься?
- Утром и вечером, - ответила она.
- Этого не достаточно. Ты, дитя мое, должна молиться более усердно, чем остальные. Тебе нужна помощь. Ты рождена во грехе…
- Да, дедушка, я знаю, мы все рождены во грехе, но я действительно молюсь. Меня Нуну заставляет.
- Ах, милая Нуну! Будь с ней ласкова, она добрая душа.
- Она не позволит мне забыть молитвы, дедушка.
Морис вернулся, неся вино, пироги и шоколад.
- Спасибо, Морис, - сказала Женевьева. - Я накрою на стол сама. Дедушка, - продолжала она, - на Рождество мы с мадемуазель Лоусон были на празднике, там были рождественские ясли и пирог с короной внутри. Как было бы хорошо, если бы у тебя было много сыновей и дочерей, тогда их дети были бы моими кузенами. Сегодня все они были бы здесь, и у нас тоже был бы пирог с короной.
Он не разобрал ее слов, и обратил свой взор на меня. Я попыталась завязать какую-то беседу, но могла думать лишь о комнате, похожей на келью, и сундуке с хлыстом и власяницей внутри.
Он был фанатиком - это очевидно. Но почему он стал таким? И какой была жизнь Франсуазы здесь? Почему она умерла, когда с ним случился удар? Неужели потому, что не могла вынести жизни без него? Без этого человека - фанатика с мертвенно-бледным лицом и безумными глазами, живущего в мрачном доме с кельей и сундуком… когда она была замужем за графом и ее домом был замок Гейяр!
Однако, далеко не все сочли бы это завидной долей… в отличие от меня.
Я поймала себя на этой мысли. Почему она пришла мне в голову? О какой завидной доле можно говорить, когда та, которая страдала - да, именно страдала - лишила себя жизни.
Но почему… почему? Праздное любопытство переросло в страстное желание разгадать эту загадку. И все же, быстро сказала я себе, в этом не было ничего необычного. Этот страстный интерес к делам других был у меня врожденным. Мне было любопытно знать ход мыслей других людей, также как глубоко небезразлично, почему художник выбрал именно этот предмет, почему изобразил его так, что скрывалось за композицией, цветом и настроением картины.
Старик в упор смотрел на меня.
- Я плохо вас вижу, - сказал он. - Вы не могли бы подойти ближе?
Я подвинула свой стул к нему.
- Я ошибся, - прошептал он, - это не она.
Он разговаривал сам с собой, и я посмотрела на Женевьеву, которая в этот момент выбирала конфету - Морис принес их целое блюдо.
- Франсуаза не должна знать, - сказал он.
Я знала, что мысли его далеко, и что я была права, - он чувствовал себя гораздо хуже, чем при нашей последней встрече.
Он вглядывался в меня. - Да, вы хорошо выглядите сегодня. Очень хорошо.
- Благодарю вас.
- Это было моей… Это был мой крест, и у меня не хватило сил нести его.
Я молчала, не зная, звать ли Мориса.
Он не отрывал взгляда от моего лица и отодвигался в своем кресле, будто боялся меня; плед соскользнул с его колен, я подхватила его и накинула на старика. Он отпрянул и закричал:
- Уходи! Оставь меня! Ты знаешь о моем бремени, Онорина.
Я сказала Женевьеве:
- Позовите скорее Мориса - И она выбежала из комнаты.
Старик схватил меня за руку, ногти его вцепились в мою кожу.
- Ты не виновата, - сказал он. - Это мой грех. Это мое бремя. Я унесу его с собой в могилу… Почему ты не?.. Почему я?.. О, какая трагедия… Франсуаза… маленькая Франсуаза. Прочь! Прочь! Не искушай меня, Онорина.
Морис вбежал в комнату. Он поднял плед и укутал им плечи старика.
- Прошу вас, уходите. Так будет лучше. Мы с Женевьевой вышли из комнаты, а Морис взял распятие, висевшее на шее старика, и вложил ему в руки.
- Это было… страшно, - сказала я.
- Вы испугались, мисс? - спросила Женевьева почти с удовольствием.
- Он бредил.
- С ним это часто бывает. В конце концов, он очень стар.
- Нам не нужно было приезжать.
- Папа тоже так говорит.
- Вы хотите сказать, он это вам запрещает?
- Не совсем, ведь ему не говорят, когда я хожу сюда. Но если бы он знал, он бы запретил.
- Но почему…
- Дедушка - отец моей матери. Из-за этого папа не любит его. В конце концов, он же не любил мою мать!
Когда мы ехали обратно в замок, я сказала Женевьеве:
- Он принял меня за кого-то еще. Несколько раз он назвал меня Онориной.
- Так звали мою бабушку.
- Казалось, он… боялся ее.
Женевьева задумалась - Не могу поверить, чтобы мой дед кого-то боялся.
Внезапно мне в голову пришла мысль, что наша жизнь в замке была каким-то таинственным образом связана с теми, кто покоился в могиле.
Разумеется, я не удержалась, чтобы не поговорить с Нуну о своем посещении Каррфура.
Она покачала головой.
- Женевьеве не следовало туда ездить.
- Но ведь в Новый год принято навещать стариков.