Но я знала, что в этом была какая-то мрачная тайна; и была уверена, что если бы она не считала мое присутствие полезным для Женевьевы, она бы посоветовала мне покинуть замок, потому что боялась за меня. Но вне всякого сомнения, она охотно пожертвовала бы мной ради Женевьевы.
Она знала что-то о графе и пыталась предупредить меня. Может быть, она знала, что он убил свою жену?
Стремление узнать правду становилось навязчивой идеей. Но это было больше, чем желание просто узнать; я отчаянно желала доказать его невиновность.
Во время верховой прогулки Женевьева, довольно медленно выговаривая английские слова, рассказал мне, что получила весточку от Занозы.
- Кажется, она стала такой важной персоной, мисс. Я покажу вам ее письмо.
- Я так рада, что все удачно сложилось.
- Да, она компаньонка мадам де ля Кондер, а мадам де ля Кондер - очень благодарный человек. Они живут в хорошем особняке, не таком древнем, как наш, но гораздо более приличном. Мадам деля Кондер устраивает карточные вечера, и старушка Заноза частенько участвует в них, чтобы составить партию. Это дает ей возможность вращаться в обществе, к которому она по праву должна принадлежать.
- Ну, все хорошо, что хорошо кончается.
- И еще, мисс. Вы будете рады узнать, что у мадам де ля Кондер есть племянник - очаровательный мужчина; он всегда очень любезен с Занозой. Я покажу вам ее письмо. Она в весьма игривых выражениях пишет о нем. Кажется, она питает надежды в скором будущем стать мадам Племянник.
- Ну, я очень рада за нее. Я время от времени вспоминала о ней. Ее так внезапно уволили, и все из-за вашего непослушания.
- Кстати, она упоминает папу. Говорит, как она благодарна ему за то, что он нашел для нее такое подходящее место.
- Он… нашел его?
- Конечно. Это он устроил для нее переезд к мадам де ля Кондер. Он же не мог просто вышвырнуть ее. А вы считаете, что мог?
- Нет, - твердо сказала я, - Конечно же, он не мог вышвырнуть ее.
Это утро было очень счастливым.
В течение последующих недель в округе произошли приятные изменения. Филлоксеру победили, и на виноградниках и в городках, чье благополучие зависело от них, царило радостное оживление.
Хозяевам замка пришло приглашение от далеких родственников на свадьбу. Граф сказал, что из-за ранения он не сможет поехать - он все еще ходил с тростью, и что Филипп и его жена будут представлять там их семейство.
Я знала, что Клод была возмущена - мысль о необходимости уехать, оставив графа в замке, была ей ненавистна. Я находилась в одном из маленьких садиков, огороженных стеной, когда она проходила мимо в сопровождении графа. Мы не видели друг друга, но я слышала их голоса - ее голос звучал довольно отчетливо, потому что он был высоким, и, когда она сердилась - очень громким.
- Они будут ждать тебя!
- Они поймут. Вы с Филиппом объясните все про несчастный случай.
- Несчастный случай! Несколько синяков! - он ответил ей что-то, чего я не могла расслышать, а она продолжала:
- Лотер… ну пожалуйста!
- Моя дорогая, я останусь здесь.
- Ты меня не слушаешь. Кажется, ты…
Голос его стал тихим, почти ласковым, и вскоре они отошли так далеко, что разговор стал уже не слышен. Несомненно, отношения между ними продолжались, подумала я с грустью.
Однако, в Париж все же поехали Клод с Филиппом, и я, отбросив в сторону все свои сомнения и страхи, предвкушала удовольствие от отсутствия в доме Клод.
Дни стояли длинные и солнечные. Каждое утро я просыпалась с ощущением ожидания. Никогда еще в своей жизни я не была так счастлива, но при этом я знала, что счастье мое изменчиво, как апрельский день. В любой момент я могла сделать какое-нибудь неприятное открытие; в конце концов, меня могли просто уволить. В мгновение ока небосвод над моей головой могло затянуть тучами, полностью закрыв от меня солнце. Тем более следовало наслаждаться жизнью, пока была возможность.
Как только уехали Филипп и Клод, граф стал заходить в галерею чаще. Иногда мне казалось, что он бежал от чего-то, что страстно желал открыть для себя. Бывали мгновения, когда мне удавалось за насмешками разглядеть другого человека. Я даже тешила себя надеждой, что наши с ним разговоры доставляют ему такое же удовольствие, как и мне.
Когда он уходил, я вновь обретала благоразумие, смеясь над собою и вопрошая, как далеко я могла зайти в своих заблуждениях.
Всему этому существовало простое объяснение: ему больше не с кем было приятно провести время в замке, поэтому он находил меня и мое серьезное отношение к работе занимательными. Я должна об этом помнить.
Но живописью он действительно интересовался и много о ней знал. Я вспоминала трогательную запись в дневнике Франсуазы. Она писала, что должна узнать что-нибудь о том, что интересовало его. Бедная испуганная Франсуаза! Почему она так боялась?
Временами лицо его омрачалось, принимая циничное выражение - представляю, как это могло пугать кроткую, не слишком умную женщину. Возможно, в этом действительно был оттенок садизма, словно колкости и неловкость, которую они доставляли окружающим, приносили ему удовольствие. Но для меня эта его черта была сродни плесени, которую жизнь наложила на истинную его натуру, - так картина может пострадать от небрежного к ней отношения. Я была уверена, что картину можно восстановить до ее первозданной красоты, и человеческий характер тоже. Но картину нужно понимать, обращаться с ней уверенно и одновременно осторожно, нужно уметь писать самому, прежде чем браться за реставрацию. И насколько более осторожным нужно быть, прежде чем пытаться восстановить человеческую натуру!
С моей стороны это было самонадеянным. Сущая гувернантка, сказала бы Женевьева. Или я и вправду думала, что если я могу вернуть былой блеск картине, то могу изменить и человека?
Но желание узнать его поближе захватило меня, мне хотелось заглянуть за его маску циника, увидеть, как исчезнет привычное для него выражение горького разочарования. Но прежде, чем пытаться сделать это… я должна была узнать его.
Какие чувства он испытывал к женщине, на которой был женат? Он разбил ее жизнь. А может быть, это она разбила его жизнь? Как можно узнать это, когда прошлое уже ушло в небытие?
Дни, когда я не видела его, были для меня пустыми; а эти встречи, которые казались мне столь короткими - после них оставалось состояние приподнятости и восторга, которых я никогда раньше в жизни не знала.
Мы говорили о живописи, о замке, об истории этих мест и славных для замка временах правления Людовика XIV и Людовика XV.
Потом все изменилось. Ничто не возвращается, мадемуазель Лоусон. Некоторые предвидели это задолго. Как говорил Людовик XV, после нас хоть потоп. И потоп произошел: наследник его взошел на гильотину, прихватив с собой многих. Мой прапрадед был в их числе. Нам повезло, что мы не потеряли свои поместья. Будь мы ближе к Парижу, так бы и случилось. Но вы читали о чуде святой Женевьевы и о том, как она уберегла нас от катастрофы, - тон его стал более легким. - Вы, наверное, думаете, что нас не следовало спасать.
- Ничего подобного я не думала. На самом деле бывает жаль, что семействам владельцев поместий приходится оставлять их. Чрезвычайно интересно проследить историю семьи на протяжении веков.
- А все же, Революция принесла некоторую пользу. Если бы не штурмовали замок и не повредили картины, нам бы не потребовались ваши услуги.
Я пожала плечами.
- Если бы картины не были повреждены, их, конечно, не нужно было бы реставрировать. Но их нужно было бы очищать…
- Но вы могли бы и не приехать сюда, мисс Лоусон. Только подумайте об этом.
- Я уверена, что Революция все же большая катастрофа, чем возможность того, что нам не довелось бы встретиться.
Он рассмеялся и вдруг стал совсем другим. Из-за маски выглянул веселый, беззаботный человек. Это было великолепно.
Пока не было Филиппа и Клод, каждый вечер я ужинала! вместе с графом и с Женевьевой. Мы вели оживленные беседы, и Женевьева наблюдала за нами с некоторым! удивлением, однако наши попытки втянуть ее в разговор! успеха не имели. Она, как и ее мать, очевидно, панически боялась его.
Но однажды вечером, когда мы спустились к ужину, графа за столом не оказалось. Он не оставил никакой записки; после двадцатиминутного ожидания на стол накрыли, и мы поужинали в одиночестве.
Меня охватило беспокойство. Мне представлялось, как он лежит раненый - или убитый - в лесу. Если кто-то покушался на его жизнь и промахнулся, вовсе не исключено, что будет предпринята еще одна попытка.
Я пыталась есть, пыталась скрыть свою тревогу, которую Женевьева не разделяла, и была рада уйти в свою) комнату, чтобы побыть одной.
Я ходила из угла в угол, сидела у окна, но успокоиться не удавалось. Повинуясь безумному порыву, я уже собралась было идти в конюшню, взять лошадь и ехать на поиски. Но как я могла искать ночью, и какое право я имела вмешиваться в его дела?
Конечно, напомнила я себе, граф еще не совсем здоров. Он поправлялся после несчастного случая, и пока был вынужден оставаться в стенах замка. Он находил во мне замену своим друзьям, - отсюда и его стремление к моему обществу, и эти изысканные беседы.
Почему я не видела этого раньше?
Уснула я лишь с рассветом, и когда горничная принесла завтрак в мою комнату, я взглянула на нее с тайным волнением, пытаясь понять, не слышала ли она ужасную новость. Но она была, как обычно, полна спокойствия.
В галерею я спустилась усталая и напряженная, и совсем не в настроении работать; но себе я сказала, что если бы что-то случилось, я бы уже об этом знала.
Через некоторое время он пришел в галерею. Увидев его, я вздрогнула, и он странно посмотрел на меня.
- О… значит, с вами все в порядке? - вырвалось у меня.
Лицо его было непроницаемым, но он пристально смотрел на меня.
- Извините, я вчера не пришел к ужину, - сказал граф.
- О… да. А… что, собственно?..
Что со мной? Я запиналась, как глупая девчонка, достойная презрения.
Граф не сводил с меня глаз, и я была уверена, что он заметил следы бессонной ночи. Какая я дура! Я ждала, что он будет сообщать мне, когда намеревается съездить к друзьям? Конечно, он был привязан к замку только из-за несчастного случая.
- Вероятно, - сказал он, - вы беспокоились за мою безопасность.
Знал ли он о моих чувствах так же - или, может быть, лучше - чем я сама знала о них?
- Признайтесь, вы представляли, что я ранен в сердце… нет, в голову, потому что, я уверен, втайне вы считаете, мадемуазель Лоусон, что вместо сердца у меня камень. В некотором роде, преимущество. Пуля камень не пробьет.
Отрицать свою тревогу не было смысла, и это подразумевалось в моем ответе:
- Если в вас однажды стреляли, вполне вероятно, что это может произойти еще раз.
- Не слишком ли много совпадений? Человек, стрелявший в зайца, попадает в мою лошадь. Такие вещи случаются только раз в жизни. А вы предполагаете, что такое может случиться во второй раз за несколько недель.
- Версия с зайцем может быть и ложной.
Он уселся на диванчик под портретом своей прародительницы в изумрудах и смотрел на меня - я сидела на табурете.
- Вам там удобно, мадемуазель Лоусон?
- Вполне, благодарю вас.
Я почувствовала, как жизнь возвращается ко мне, мир опять был полон радостных красок. Только одна мысль мучила меня теперь: не выдала ли я свои чувства?
- Мы говорили о картинах, старинных замках, знатных семействах, революциях, но не говорили о себе, - сказал он, и в голосе его звучала нежность.
- Я уверена, что эти предметы заслуживают большего внимания, чем моя жизнь.
- Вы действительно так думаете?
Я пожала плечами - этой привычке я научилась от окружающих. Хорошая замена ответу на трудный вопрос.
- Я знаю только, что ваш отец умер, и вы заняли его место.
- К этому мало что можно добавить. Моя жизнь ничем не отличается от жизни других людей моего происхождения.
- Вы не были замужем. Интересно, почему?
- Я могла бы ответить, как английская молочница: "Меня никто не приглашал".
- Это странно. Я уверен, что какому-нибудь счастливчику вы станете отличной женой. Только представьте себе, сколько от вас пользы. Его картины всегда были бы в отличном состоянии.
- А что, если бы у него не было картин?
- Я уверен, что вы бы быстро восполнили этот пробел.
Мне не нравился такой легкомысленный поворот разговора. Я считала, что он насмехается надо мною, и, учитывая мои чувства к нему, замужество было для меня больной темой.
- Удивительно, что вы ратуете за брак.
Сказав это, я тут же об этом пожалела. Я покраснела, и, запинаясь, произнесла:
- Извините…
Он улыбался, но уже без насмешки.
- А мне вовсе не странно, что вас это удивляет. Скажите, что означает Д.? Мисс Д. Лоусон. Мне бы хотелось знать. Такое необычное имя.
Я объяснила, что отец мой был Даниэлем, а мать Алисой.
- Даллас, - повторил он мое имя, - вы улыбаетесь?
- Вы это так произносите… с ударением на последнем слоге. Должно быть на первом.
Он, улыбаясь мне, повторил еще раз. "Даллас. Даллас. У меня было чувство, что ему нравится произносить его.
- У вас тоже необычное имя.
- Это наше фамильное имя… с времен первого короля франков. Видите ли, нам приходится соблюдать королевские традиции. У нас бывали Людовики, Карлы, Анри. Но обязательно должны быть Лотеры. А теперь позвольте сказать вам, что вы тоже неправильно произносите мое имя.
Я произнесла, он рассмеялся и заставил меня повторить его еще раз.
- Очень хорошо, Даллас, - сказал он. - Но вы всегда все делаете хорошо.
Я рассказала ему о своих родителях, о том, как помогала отцу в работе. Вероятно, из моего рассказа стало ясно, что они вмешивались в мою жизнь и удерживали меня от замужества. Он отметил это.
- Возможно, это к лучшему, - сказал он. - Часто те, кто не был женат, сожалеют об этом упущении; но те, кто вкусил радостей брака, часто сожалеют об этом еще горше. Им бы хотелось повернуть время вспять и не совершать того, что совершили. Но такова жизнь, разве вы не согласны?
- Вы, вероятно, правы.
- Вот, например, я. В двадцать лет я женился на женщине, которую выбрали для меня. Вы знаете, так принято в наших семьях. Как ни странно, такие браки часто бывают счастливыми.
- А ваш? - почти шепотом спросила я.
Он не ответил, и я быстро проговорила:
- Извините. Я становлюсь дерзкой.
- Нет. Вы должны знать.
Я удивилась, и сердце мое забилось сильнее. - Нет, этот брак не был счастливым. Я думаю, что не способен быть хорошим мужем.
- Я уверена, любой человек способен… если захочет.
- Мадемуазель Лоусон, как может человек эгоистичный, нетерпимый, вспыльчивый, к тому же неразборчивый в знакомствах быть хорошим мужем?
- Просто перестав быть эгоистичным, нетерпимым и так далее.
- И вы считаете, что можно вот так просто избавиться от этих неприятных качеств?
- Во всяком случае, нужно постараться подавить их.
Он вдруг засмеялся, и я поняла, что вела себя весьма глупо.
- Я забавляю вас? - холодно спросила я. - Вы спрашивали о моем мнении, и я вам его высказала.
- Вы, конечно, совершенно правы. Я вполне могу представить, как вы подавляете такие неприятные качества, если бы только фантазия моя разыгралась столь бурно, чтобы вообразить, что у вас они есть. Вы, несомненно, знаете, как трагически закончился мой брак.
Я кивнула.
- Мой опыт семейной жизни убедил меня в том, что я должен навсегда отказаться от нее.
- Возможно, для вас это мудрое решение.
- Я был уверен, что вы его одобрите.
Я поняла, о чем он говорил. Значит, он догадался, что мои чувства к нему стали слишком глубокими, и это было предупреждением.
Я почувствована себя задетой, оскорбленной и быстро произнесла:
- Меня весьма заинтересовали некоторые стены в замке. Мне пришло в голову, что там под слоем извести могут скрываться фрески.
- Неужели? - сказал он. Мне показалось, что он не слышал моих слов.
- Я помню, как мой отец сделал замечательное открытие в одном из старинных домов в Нортумберленде. Это была чудесная картина, скрытая в течение веков от человеческих глаз. Я уверена, что здесь возможны подобные находки.
- Находки? - повторил он.
О чем он думал? О своем слишком бурном супружестве с Франсуазой? Но было ли оно бурными? Скорее этот брак был глубоко несчастным и принес неудовлетворение обоим супругам, раз он решил никогда больше не повторять подобный опыт.
Глубокая страсть наполняла мое сердце. Что мне делать? Как я могла уехать отсюда и вернуться… в Англию… к новой жизни, в которой не будет ни таинственного замка, ни графа, которому я так страстно желала вернуть утерянное счастье.
- Мне бы хотелось поближе взглянуть на эти стены, - продолжала я.
Он сказал почти яростно, словно отрицая все, что было раньше:
- Даллас, мой замок и я всегда в вашем распоряжении.
Глава 9
Через несколько дней Филипп и Клод вернулись из Парижа, и та близость, которая возникла в отношениях между графом и мной, исчезла, будто ее и не бывало.
Он часто ездил на прогулки вместе с Клод. Филипп не очень увлекался верховой ездой. Иногда из окна своей комнаты я наблюдала, как они смеются и разговаривают и вспоминала тот разговор, который случайно подслушала во время бала.
Да, теперь она была замужем за Филиппом, и замок стал ее домом. Она была в нем полновластной хозяйкой - хотя и не женой графа.
Вскоре я почувствовала ее власть. Через день после ее возвращения, минут за пятнадцать до обеда, в мою дверь постучали. Вошла горничная с подносом. Я удивилась - во время отсутствия Филиппа и Клод я ужинала в столовой, и уже переоделась в коричневое шелковое платье, готовясь спуститься к ужину.
Когда горничная поставила поднос на маленький столик, я спросила, кто приказал принести ужин сюда.
- Госпожа велела. Буланже отправил Жанну пересервировать стол, потому что она приготовила место и для вас. Госпожа сказала, что вы изволите кушать в своей комнате. Буланже потом в кухне сокрушался, откуда же ему было об этом знать. Вы же раньше ужинали с господином графом и мадемуазель Женевьевой. Это все распоряжения госпожи.
Глаза мои загорелись от гнева, однако мне удалось скрыть его от служанки.
Я представила себе, как они собираются к ужину. Вот он оглядывается, ища меня, и не обнаружив, начинает проявлять нетерпение.
- А где мадемуазель Лоусон?
- Я приказала отнести ей ужин в комнату. Не будет же она сидеть с нами за одним столом? В конце концов, она не гостья - она здесь работает.
Я представила, как на лице его отразилось презрение к ней… и беспокойство обо мне.
- Какая ерунда. Буланже, накройте еще одно место, пожалуйста. И пойдите в комнату мадемуазель Лоусон, и передайте ей, что я желаю видеть ее за ужином.
Я ждала. Еда на подносе остывала.
Однако, ничего не произошло. За мной так и не пришли.