- Конечно. Я за вами вернусь…
- Вы очень любезны. Пожалуйста, скажите, кто вы? Меня зовут мисс Лоусон, я из Англии…
- Да, я знаю. Мы думали, что приедет джентльмен. Меня зовут мадемуазель Дюбуа, я гувернантка.
- Я… не думала… - Я запнулась. Как я могла знать, кто есть кто в этом доме? Мысль о том, что волосы мои распущены, а не уложены в прическу приводила меня в замешательство. Из-за этого я запиналась, что никогда не случилось бы, сохрани я свою обычную суровую манеру.
- Я вернусь за вами… скажем, через полчаса?
- Через десять минут я приведу себя в надлежащий вид и буду счастлива принять ваше любезное приглашение, мадемуазель Дюбуа.
Она перестала хмуриться и очень неуверенно улыбнулась. Когда она ушла, я вернулась в будуар и посмотрела на себя. Ну и вид! Лицо мое пылало, глаза блестели, а волосы совершенно спутались! Я зачесала волосы со лба, заплела их в косу и заколола в тяжелый пучок на макушке. Так я выглядела даже выше ростом. Краска постепенно сходила с лица, глаза стали серыми. Оттенок их менялся в зависимости от цвета моей одежды, так же, как от цвета неба меняется цвет моря. Поэтому мне следовало бы носить зеленое и голубое; но уверив себя, что не в личной привлекательности мое преимущество, и что если я собираюсь завоевать доверие своих работодателей, то должна представлять себя здравомыслящей женщиной, я отдавала предпочтение строгим тонам и суровой манере держаться. Я считала, что для одинокой женщины это оружие в борьбе за выживание. Лицу своему я постаралась придать выражение, не допускавшее никаких вольностей, и к моменту возвращения мадемуазель Дюбуа я была готова играть привычную роль.
Увидев меня, она удивилась, и я поняла, насколько неблагоприятным было первое впечатление, которое я произвела на нее. Взгляд ее скользнул по моей прическе - гладкой и строгой, ни один волосок не выбивался - и я почувствовала мрачное удовлетворение.
- Извините, я вас тогда побеспокоила, - тон ее был извиняющимся. Инцидент был исчерпан, я сама была виновата - не услышала стука. Я сказала ей об этом и добавила:
- Этот, месье де ла Талль, просил вас проводить меня в галерею? Я сгораю от нетерпения увидеть картины.
- Я не очень разбираюсь в картинах, но…
- Вы сказали, что вы гувернантка. Значит, в замке есть дети.
- Да, Женевьева. У господина графа только один ребенок.
Любопытство мое было сильно, но расспросы были неуместны. Она колебалась, похоже, ей хотелось поговорить, а мне так хотелось узнать побольше! Но я держала себя в руках и оптимизма у меня прибавлялось с каждой минутой. Ванна, пища и небольшой отдых совершили со мной маленькое чудо.
- Женевьева - еловый ребенок.
- Это часто бывает. Сколько ей лет?
- Четырнадцать.
- Тогда я уверена, что вы с ней легко справляетесь.
Она с недоверием посмотрела на меня, губы ее скривились:
- Просто, мадемуазель Лоусон, вы не знаете Женевьевы.
- Единственный ребенок, и вероятно, избалована?
- Избалована! - В ее голосе зазвучали странные нотки. Страх? Опасение? Я не могла понять. - И это… тоже.
Она не справлялась. Это было очевидно. На мой взгляд, она совершенно не годись на роль гувернантки. Если они взяли такую женщину на эту должность, тогда мои шансы на получение реставрационной работы были довольно велики: я гораздо представительнее этого несчастного существа, хотя и принадлежу к слабому полу. И не считает ли граф образование своего единственного ребенка делом не менее важным, чем реставрация картин? Впрочем, это предстояло еще выяснить. Мне не терпелось встретиться с этим человеком.
- Должна вам сказать, мадемуазель Лоусон, что справиться с этой девочкой невозможно.
- Должно быть, вы недостаточно строги, - беспечно сказала я и переменила тему разговора- Какой большой замок! Галерея уже близко?..
- Я вам покажу. Поначалу здесь можно заблудиться. Со мной это случилось. Даже сейчас я иногда нахожусь в затруднении.
"Вы всегда будете находиться в затруднении", - подумала я.
- Вероятно, вы здесь уже давно, - продолжила я разговор, когда мы проходили через коридор к лестнице.
- Довольно давно… восемь месяцев.
Я рассмеялась. - Вы считаете, что это долгий срок?
- Другие здесь столько не задерживались. Не больше шести месяцев.
Мои мысли с резьбы на балюстраде переключились на дочь хозяина. Вот почему мадемуазель Дюбуа осталась. Женевьева избалована так, что трудно подобрать гувернантку. Однако суровый Властелин Замка мог бы справиться со своей дочерью. Должно быть, его это не заботило. А графиня? Странно, я не думала о графине до того, как мадемуазель Дюбуа упомянула дочь. Естественно, она должна была быть, раз был ребенок. Она, наверное, сейчас с графом, поэтому меня встретил кузен.
- Вы понимаете, - продолжала она, - я все время говорю себе, что нужно уйти. Дело в том…
Она не договорила, да это и не было нужно, потому что я все очень хорошо поняла. Куда она пойдет? Я представила себе ее унылое жилище… а может, у нее была семья… В любом случае, ей приходилось зарабатывать на жизнь. Таких, как она, много - в отчаянии променявших гордость и достоинство на пищу и кров. Да, я ее прекрасно понимала. Моя судьба в этом отношении была не лучше: благородная дама без средств к существованию. Что может быть непереносимее благородной бедности! Воспитанная как леди, образованная не хуже - а может быть и лучше - чем люди, которым должна служить. Все время ощущая, что тебя "ставят на место". Ни примитивных, как у слуг под лестницей, радостей жизни, ни комфорта, как у членов семьи. Одним словом, адское существование. О, это было невыносимо и при этом очень часто неизбежно. Бедная мадемуазель Дюбуа! Она не знала, какую жалость вызывала во мне… и какой страх.
- В любой работе всегда есть недостатки, - успокаивала я ее.
- Да, конечно. Но в этой столько…
- Замок, похоже, - настоящая сокровищница.
- Я думаю, эти картины стоят целого состояния.
- Я слышала об этом. - В моем голосе зазвучали теплые интонации. Я протянула руку, чтобы коснуться тканевой облицовки комнаты, по которой мы проходили. Красивое место. Но эти древние сооружения нуждаются в постоянном уходе. Мы прошли в большую комнату - такие в Англии называют соляриями, потому что устроена так, чтобы поглощать больше солнца - и я остановилась, чтобы рассмотреть герб на стене. Он был относительно новый; интересно, нет ли там, под слоем извести, фресок. Вполне возможно. Я помню восторг, когда отец открыл несколько ценных образцов стенной росписи, которые были скрыты в течение нескольких столетий. Какой был бы триумф, если бы я могла сделать такое открытие! Личный триумф - это, конечно, далеко не главное, я подумала о нем лишь из-за холодного приема. Это был бы триумф для искусства, как и все подобные открытия.
- И граф, несомненно, очень гордится ими.
- Я… я не знаю.
- Должно быть так. Во всяком случае, он достаточно заботится о том, чтобы поддерживать их в надлежащем состоянии и в случае необходимости реставрировать. Произведения искусства - это историческое наследие. Владеть ими - привилегия, и нужно помнить, что искусство… настоящее искусство… не принадлежит одному человеку.
Я замолчала. Это был мой любимый конек, как говорил отец. Он предупреждал: "Заинтересованные люди, возможно, разделят твое мнение; другим же это просто неинтересно".
Он был прав, и мадемуазель Дюбуа относилась ко второй категории.
Она засмеялась звенящим смехом, в котором не было ни капли веселья:
- Вряд ли граф станет изливать свои чувства мне.
Нет, подумала я. И я не стану.
- О боже, - пробормотала она, - надеюсь, я не заблудилась. Нет… сюда.
- Мы теперь почти в центре замка, - сказала я. Это самая древняя часть здания. Мы ведь находимся прямо под круглой башней.
Она посмотрела на меня с недоверием.
- Мой отец был реставратором старинных зданий, - пояснила я, - Я многому у него научилась. Мы работали вместе.
Мгновенно я ощутила, что мои слова вызвали у нее неприязнь: я была полной ее противоположностью. Она сказала почти сурово:
- Я знаю, что ждали мужчину.
- Ждали моего отца. Он собирался приехать три года назад, а затем по некоторым причинам поездка была отложена.
- Около трех лет назад, - безучастно сказала она. - Как раз, когда…
Она не стала продолжать и, после паузы, я добавила:
- Когда вас еще здесь не было, не так ли? Отец собирался ехать, но ему весьма недвусмысленно дали понять, что это не очень удобно. Он умер почти год назад, я продолжаю работу, которая была начата, и естественно, приехала сюда.
Она посмотрела на меня так, будто такое развитие событий было неестественным, и в глубине души я согласилась с ней. Но я не собиралась, как она, выдавать себя.
- Для англичанки вы очень хорошо говорите по-французски.
- Я с детства говорю на двух языках. Моя мать была француженкой, а отец - англичанином.
- Это очень хорошо… при данных обстоятельствах.
- При любых обстоятельствах очень хорошо владеть несколькими языками.
Мать говорила мне, что я люблю всех поучать. Этого следует избегать. Наверное, со времени смерти отца эта привычка укоренилась. Он однажды сказал, что я похожа на корабль, палящий из всех пушек только чтобы показать, как хорошо я могу себя защитить, на случай, если кто-то соберется напасть на меня.
- Вы, конечно, правы, - кротко сказала мадемуазель Дюбуа. - Вот галерея, где находятся картины.
И я сразу же о ней забыла. Я находилась в длинной комнате с несколькими окнами, а на стенах… картины! Даже в таком неухоженном состоянии они были великолепны, и мне хватило беглого взгляда, чтобы оценить их по достоинству, В основном французская школа. Полотна Пуссена и Лоррена висели рядом, и меня, как никогда прежде, поразили холодный порядок у одного мастера и напряженный драматизм у другого. Я наслаждалась чистым золотым освещением пейзажа Лоррена и хотела обратить внимание стоявшей рядом со мной женщины на это освещение и воздушные мазки, которым он, вероятно, научился у Тициана, на то, как он оттенял густой цвет и получал удивительную светотень. А еще был пейзаж Ватто… такой нежный, причудливый в пастельных тонах… и при этом непостижимым образом создающий предгрозовое настроение. Как во сне, я переходила от ранней картины кисти Буше - прекрасного образца стиля рококо - к веселому и эротичному Фрагонару.
Потом я вдруг почувствовала раздражение, потому что всем им требовалась срочная обработка. Как могло случиться, что они оказались в таком состоянии! Некоторые, как я заметила, сильно потемнели, на других была мутная пленка, которую мы называем "цветение". Было несколько поцарапанных и залитых водой полотен. Видны были пятна от мух, в некоторых местах отслоилась краска. Были отдельные подпалины, как будто кто-то слишком близко держал свечу.
Молча я передвигалась от картины к картине, забыв обо всем на свете. Я подсчитала, что здесь работы почти на год - только то, что я пока видела, и возможно, ее будет гораздо больше, как это всегда бывает, когда начинаешь изучать вещь досконально.
- Я вижу, они вас заинтересовали, - вяло произнесла мадемуазель Дюбуа.
- Я нахожу, что они чрезвычайно интересны и несомненно нуждаются в помощи реставратора.
- Тогда я полагаю, что вы приступите к работе прямо сейчас.
Я повернулась к ней:
- Еще не известно, буду ли я выполнять эту работу. Я женщина, и поэтому считается, что я недостаточно способна.
- Это действительно необычное занятие для женщины.
- Вы правы. Но если у человека есть талант к этой работе, пол не имеет никакого значения.
Она опять глупо засмеялась.
- Но есть мужская и женская работа.
- Например, гувернантка или учительница? - Я надеялась, что переменив тему, дам понять, что не собираюсь продолжать этот бессмысленный разговор. Все зависит от графа. Если он человек с предрассудками…
Внезапно неподалеку кто-то закричал:
- Я хочу видеть ее. Говорю тебе, Нуну, я должна увидеть ее. Занозе велели проводить ее в галерею.
Я посмотрела на мадемуазель Дюбуа. Заноза! Я поняла смысл прозвища. Должно быть, и она часто слышала, что ее так называют.
Тихий успокаивающий голос и опять:
- Пусти, Нуну. Глупая старуха! Неужели ты думаешь, что сможешь остановить меня?
Дверь галереи распахнулась, и на пороге появилась девочка, в которой я сразу узнала Женевьеву де ла Талль. Ее темные волосы были распущены и как будто намеренно растрепаны, в красивых темных глазах плясали чертики, одета она была в голубое платье, которое очень подходило к ее внешности. Сразу было ясно, даже если бы меня не предупредили, что она совершенно неуправляема. Она уставилась на меня, а я на нее. Потом она по-английски сказала:
- Добрый день, мисс.
- Добрый день, мадемуазель, - ответила я ей в том же тоне. Ее это развеселило и она вошла в комнату. За - ней вошла седая женщина, очевидно, няня, Нуну. Как я догадалась, она воспитывала девочку с младенчества и, несомненно, тоже приложила руку к тому, чтобы сделать Женевьеву столь несносной.
- Значит, вы приехали из Англии, - сказала девочка, - А мы думали, что приедет мужчина.
- Ждали моего отца. Мы работали с ним вместе и после его смерти я продолжаю выполнение заказанных ему работ.
- Не понимаю, - сказала она.
- Будем говорить по-французски? - спросила я на этом языке.
- Нет, - высокомерно ответила она. - Я хорошо говорю по-английски. Я мадемуазель де ла Талль.
- Я так и предполагала. - Я повернулась к седоволосой женщине и поздоровалась с ней.
- Эти картины чрезвычайно интересны, - сказала я ей и мадемуазель Дюбуа, - но очевидно, о них никто не заботился.
Они не ответили, но девочка, видимо раздраженная тем, что на нее не обращали внимания, грубо сказала:
- Пусть это вас не волнует, потому что вам не позволят здесь остаться.
- Успокойся, моя дорогая, - прошептала Нуну.
- Я не успокоюсь, пока сама не захочу. Вот подождите, приедет отец…
- Ну, Женевьева… - Няня растерянно смотрела на меня, как бы извиняясь за дурные манеры своей воспитанницы.
- Сами увидите, - сказала девочка мне - Вы, наверное, рассчитываете остаться, но мой отец…
- Если у вашего отца такие же манеры, как и у вас, ничто на свете не заставит меня здесь остаться.
- Пожалуйста, говорите со мной по-английски, мисс.
- Мне кажется, ваш английский столь же плох, как и ваши манеры.
Она вдруг начала смеяться и, вывернувшись из рук няни, подошла ко мне.
- Вы, наверное, думаете, что я злая.
- Я вообще не думаю о вас.
- О чем же вы тогда думаете?
- В данный момент об этих картинах.
- Вы хотите сказать, что они интереснее, чем я?
- Совершенно верно.
Она не знала, что ответить. Пожав плечами и отвернувшись от меня, она раздраженно сказала:
- Вот я ее и увидела. Она совсем не хорошенькая и к тому же старая.
С этими словами она тряхнула головой и выбежала вон из комнаты.
- Вы должны простить ее, мадемуазель, - бормотала старая няня. - Она не в настроении. Я пыталась удержать ее. Боюсь, она испортила вам настроение.
- Ничуть, - ответила я - Меня это не касается… к счастью.
- Нуну, - привычным повелительным тоном позвала девочка. - Иди сюда немедленно.
Няня вышла, а я, удивленно подняв брови, взглянула на мадемуазель Дюбуа.
- Она не в настроении. Она не может его контролировать. Мне жаль…
- Мне жаль вас и няню.
Она оживилась:
- Бывают трудные ученики, но с таким я встречаюсь впервые…
Она украдкой посмотрела на дверь. Уж не входит ли подслушивание в букет очаровательных привычек Женевьевы? Бедная женщина, я ей, конечно, не скажу, что с ее стороны глупо терпеть такое обращение - это только добавит ей трудностей.
- Если вы оставите меня здесь, я осмотрю картины.
- Вы думаете, что сможете найти обратную дорогу?
- Я в этом уверена. Я хорошо запомнила дорогу сюда. Не забывайте, я привыкла к старинным постройкам.
- Хорошо, тогда я вас оставлю. Вы можете позвонить, если вам что-либо потребуется.
- Благодарю вас за помощь.
Она бесшумно вышла, а я вернулась к картинам, но была слишком взволнована, чтобы серьезно работать. Странная семья. Девочка невыносима. Что дальше? Граф и графиня? Каковы они? А девчонка эгоистична, жестока и дурно воспитана. И то, что я поняла это, пробыв всего пять минут в ее компании, весьма обескураживало. Какое окружение, какое воспитание породило такое маленькое чудовище?
Я смотрела на стены, увешанные бесценными картинами в плачевном состоянии, и думала: "Возможно, самое мудрое - уехать сразу же утром. Я должна извиниться перед господином де ла Таллем, признать, что мой приезд был ошибкой, и уехать".
Я хотела убежать от судьбы, которая, как я поняла с момента встречи с мадемуазель Дюбуа, была бы ужасной. Я невольно пожалела мадемуазель Занозу. Раньше мне отчаянно хотелось продолжить работу, которую я любила, из-за нее я под ложным предлогом приехала сюда и в результате подставила себя под оскорбления.
Я была так твердо убеждена в необходимости уехать отсюда, что почти верила в то, что меня к этому побуждает инстинкт. В таком случае, я не стану искушать себя дальнейшим изучением этих картин. Я пойду в отведенную мне комнату и постараюсь отдохнуть перед предстоящим завтра долгим путешествием.
Я пошла к двери и попыталась повернуть ручку. Она не двигалась. Странно, в эти мгновения я ощутила настоящую панику. Я вообразила, что нахожусь в заключении, что при всем желании не могу убежать, а потом мне стало казаться, что сами стены сдвигаются вокруг меня.
Моя рука безвольно лежала на дверной ручке, когда дверь отворилась. На пороге стоял Филипп де ла Талль. Тогда я поняла, что не могла открыть дверь потому, что он пытался войти.
Наверное, они мне не доверяют. Наверное, кто-нибудь из них постарается все время быть со мной на случай, если я попытаюсь что-то украсть. Я понимала, что это чушь, и такие мысли были нехарактерны для меня. Но я почти не спала две ночи и очень беспокоилась о своем будущем. Было вполне простительно, что я потеряла самообладание.
- Вы собирались уходить, мадемуазель?
- Я хотела пойти в свою комнату. Кажется, нет смысла оставаться. Я решила завтра уехать. Благодарю за гостеприимство и крайне сожалею, что побеспокоила вас. Мне не следовало приезжать.
Брови его удивленно поднялись:
- Вы передумали? Вы находите, что предстоящая работа вам не по плечу?
Я в гневе вспыхнула.
- Вы ошибаетесь, - сказала я. - Эти картины очень запущены… преступно запущены… с точки зрения художника, это так, но я восстанавливала гораздо худшее. Просто я чувствую, что мое присутствие здесь возмущает спокойствие и что для вас будет лучше найти кого-то… представителя вашего пола, если вам будет угодно, для вас это, видимо, важно.
- Дорогая мадемуазель Лоусон, - почти мягко сказал он, - все зависит от моего кузена, которому принадлежат эти картины… которому принадлежит все в замке. Он вернется через несколько дней.