Должно быть, я являла собой ужасное, пугающее зрелище. Слишком легко одетая женщина с перепуганным, заплаканным лицом, со связанными руками, с кроссовками и рюкзаком в руках. Наверное, я походила на жертву изнасилования, как в каком-нибудь дешевом фильме, но реальная Москва спокойно неслась мимо, не обращая на меня никакого внимания. Прохожие отворачивались, машины даже не притормаживали. Да и не так много встречалось людей, пока мне не удалось добраться до какой-то большой улицы. Вдруг рядом со мной остановилось желтое такси с шашечками и какой-то рекламой. Я мигом нырнула в машину и упала на заднее сиденье, словно по мне стреляли, а я надеялась увернуться от шквального огня.
– Проблемы? – спросил таксист после некоторой паузы. Голос его звучал спокойно и как-то на удивление по-бытовому. Похоже, его ничто не могло удивить. – Позвонить в полицию?
– Нет, в полицию не надо, – ответила я после некоторого раздумья. И этот мой ответ тоже не удивил таксиста. Он проехал еще некоторое расстояние, а затем припарковался на обочине дороги и повернулся ко мне. В его руках блеснуло лезвие ножа. Я заорала, хотя нож и не был большим. Скорее карманный, такой, где много лезвий и есть даже вилка и пилочка для ногтей.
– Чего орешь? С веревкой помочь? – обиделся водитель, впрочем, не сильно. Мое поведение было вполне понятным, если отдать дань тому, в каком виде я попала к нему в машину. Я кивнула и протянула вперед связанные руки. Несколько минут ушло на то, чтобы перерезать его почти тупым лезвием хорошую, качественную веревку, которой меня связал Андре. Освободившись, я потерла запястья и несколько раз сжала и разжала кулаки. Затем я натянула кроссовки на босые ноги и набрала мамин номер. Я боялась только одного – что мама не ответит. Она могла быть занята, могла быть и свободна, но выключила телефон, чтобы ее не доставали, пока идут съемки или репетиция. Но она ответила.
– Ты в порядке? – спросила я раньше, чем она успела сказать мне хоть что-то. – Ты где?
– Я в Петербурге, – ответила мама невозмутимым голосом. – А что?
– Мне… мне очень нужно с тобой поговорить. Но еще больше мне нужно, чтобы ты была как можно аккуратнее. Нам… угрожает опасность. Я не могу объяснить.
– Не можешь объяснить, не объясняй, – ответила мама, и я взбесилась, потому что вообще не была уверена, что она меня слушает.
– Мама, я приеду к тебе, но ты можешь пообещать мне, что все это время будешь с Шурой, что отменишь запланированное и запрешься в гостинице, дождешься меня?
– Господи, что опять стряслось? – возмутилась она.
– Я приеду, как только смогу, – бросила я. – Просто пообещай.
Она не стала мне ничего обещать. Кто бы сомневался. Сказала, что вечером у нее спектакль и она просто не может его отменить. Но даже если бы и могла, не стала бы. Зритель ждет! Ее единственная любовь, преданность которой мама готова была хранить на протяжении всей своей жизни. Она не изменяла своему зрителю ни с моим отцом, ни с одним из своих многочисленных любовников. Она не изменяла своему зрителю даже со мной. Мама обожала зрителя с такой же болезненной страстью, с какой Одри обожала Андре. Я отключилась и только потом заметила, каким взглядом смотрит на меня таксист в зеркало заднего вида.
– Точно не надо в полицию? – переспросил он. Я покачала головой.
– Отвезите меня в Бибирево, – попросила я.
* * *
У меня было мало времени и почти не осталось сил, но, как ни странно, моя голова работала яснее и лучше, чем когда-либо. Уже в Бибирево я попросила таксиста остановиться около какого-нибудь банкомата, я достала из кошелька кредитку, которую мне дал Андре. Я не была уверена, что получится раздобыть хоть сколько-нибудь денег, все-таки карточка была французской, а я хотела вытащить наличные из российского банкомата. Но я знала пин-код, его периодически спрашивали в магазинах, и я его помнила. Я задумчиво постояла несколько мгновений, пытаясь ответить на вопрос: "Какую сумму хотите взять". Я взяла тысячу евро. Автомат подумал, затем прожужжал чем-то внутри и выдал мне требуемое. Я улыбнулась и повторила операцию, удвоив сумму. Получилось. Мне удалось снять семь тысяч евро, на восьмой начались проблемы. Золотая карта имела ограничения, и экран выдал мне надпись о превышении ежедневного лимита на снятие наличных. Я уменьшила сумму, попросила пятьсот – равнодушный банкомат выплюнул мне еще стопку купюр по пятьдесят евро. На этом он остановился.
Я пожала плечами, мне было достаточно и этого. Я запихнула большую часть денег в сумку, а вторую часть – разными купюрами – в карман джинсов. Я представила, как на мобильный телефон Андре сейчас приходит миллион сообщений от банка о том, как я опустошаю его кредитку. Что ж, он вполне хорошо представляет, чего от меня ожидать. Я разломала карточку и выбросила прямо там, в закутке с банкоматами. Андре уже шел по моим следам.
– Столько хватит? – спросила я, протягивая таксисту сто евро. – Разворачивайтесь.
– В смысле? – удивился тот. Я повторила, что хочу, чтобы он развернулся и поехал в центр города, после чего мужчина, чуть утратив свою невозмутимость, кивнул и забрал деньги. Логика моя была простой. Андре знает, что я вытряхнула все из его золотой карты, и скоро он выяснит, что я сделала это не где-нибудь, а именно в Бибирево. Могу поспорить, что он уже едет ко мне на квартиру и, очень может быть, даже где-то в соседнем ряду машин. Андре умеет ездить очень быстро, а если к делу подключат водителя его отца, на машине с мигалкой, то у меня вообще не останется шансов. Когда я войду в квартиру, они уже будут там сидеть.
– Отвезите меня на Ленинградский вокзал, – сказала я, нервничая по поводу того, что это мое движение тоже настолько легко предсказать, что мне никак нельзя успокаиваться.
Я вышла на площади трех вокзалов и нырнула в торговый дом неподалеку, пытаясь отделаться от ощущения, что за мной уже следят. Ничего не зная о маскировке, я просто не знала, что подобрать. Я никогда не создавала никаких образов, предпочитая в основном спортивные костюмы, джинсы, бесформенные кофты и кроссовки, а также рюкзаки за спиной вместо дамских сумочек. Если бы я сейчас захотела, как Дик Вайтер, поменять цвет глаз или волос, нацепить парик или притвориться какой-нибудь модницей, я провалилась бы, даже не покинув торгового центра. Ни единого шанса, что бы я ни делала, в кого бы ни попыталась перевоплотиться.
Разве что могла попробовать перевоплотиться в саму себя.
– Скажите, а у вас есть ветровки с капюшонами? А бейсболки? И свитер мне тоже нужен. И рюкзак новый.
Продавщица смотрела на меня, как на умалишенную, что было не так уж далеко от истины. Я сбросила клетчатые штаны и майку, а взамен нацепила самую типичную одежду нашего века. Голубые джинсы, плотную водолазку серого цвета с непонятным абстрактным рисунком, темно-серую ветровку. На спину надела черный рюкзак. Серый призрак, Летучий Голландец на перроне Ленинградского вокзала – я стала еще более неприметной в этой одежде. Закрыв лицо бейсболкой, а уши – наушниками, я даже выкинула телефон, окончательно почувствовав себя в этот момент шпионкой. Я выкинула его в мусорку рядом с фургончиком, продающим шаурму "с колёс".
Через минуту я прибежала обратно и принялась копаться в мусоре, выковыривая телефон обратно. Я не помнила ни одного нужного телефонного номера, а оказаться в Питере безо всех контактов было глупо и бессмысленно. Продавец шаурмы, худенький чернявый парнишка ярко выраженной кавказской наружности, смотрел на меня удивленно и немного брезгливо. Из кармана моей серой ветровки торчал билет на Сапсан.
– А вы заворачиваете шаурму в фольгу? – спросила я. Продавец помолчал, но затем кивнул. Я предложила ему двадцать евро за почти еще не начатый рулон пищевой фольги. Он продал мне его с готовностью, предложив в нагрузку накрутить еще и шаурмы. Я согласилась.
– А зачем вам фольга? – спросил продавец, нарезая тонкие полосочки мяса (я надеялась, что из свинины). Хитро улыбнувшись, я предложила ему еще двадцатку, если он пустит меня к себе и даст провести эксперимент.
– Конечно, – радостно согласился он, и я нырнула в недра фургончика. Там было тепло и пахло перцем, уксусом и, кажется, хмели-сунели. Мальчишка забрал двадцатку и теперь с любопытством наблюдал за тем, как я отключаю свой телефон и заматываю его в плотный слой фольги, заботливо оборачивая со всех сторон.
– Прячешься от ментов? – спросил он наконец. Я не стала его разочаровывать и кивнула, и в глазах у паренька промелькнуло что-то вроде уважения. Он вытер руку об фартук и протянул ее мне.
– Ахмед, – представился он.
– Людмила, – ответила я, пожимая его худую ладонь. Вряд ли Ахмед сам ел свою шаурму, но я ее слопала, так как не знала, когда еще мне удастся подкрепиться. Не знала я, и что буду делать – и в Питере, и вообще со всей своей жизнью. Теперь, когда я смогла убежать от человека, которого люблю. Любила. Темный принц, который хочет меня убить, почему мне так одиноко без тебя? Я больше не ценю свободу, она не нужна мне, а я-то думала, что отдала ее тебе, когда сделала татуировку на руке. И вот я свободна, я ничья. Бегу, спасая свою жизнь. Неужели исход такой любви, как наша, был неизбежен? Я не хотела в это верить.
– Ага, как же. Людмила, – усмехнулся он.
– Дай-ка мне свой телефон, Ахмед, – попросила я. Паренёк без промедления сунул мне большой, похожий на планшет китайский аппарат. Я набрала свой номер и услышала, как механический голос робота сообщает, что мой телефон занят. Интересно. Я позвонила еще. Снова занят. И опять. И опять. Определенно, фольга отбивала сигнал, но до конца ли? Этого я сказать не могла. Что еще я могла сделать? Я запихнула телефон в сумку. В фольге он стал напоминать мне шоколадку "Вдохновение".
– Могу продать тебе телефон. В нем всё есть, даже роуминг, – предложил мне "щедрый" Ахмед на прощание. Я подумала и кивнула. Тогда предприимчивый Ахмед забрал у меня еще триста евро, а взамен коряво записал на куске промасленной бумаги номер телефона, пароли к приложениям, логины к системе и данные своего аккаунта в виртуальном магазине. В качестве бонуса отдал и зарядное устройство.
– Сервис на грани фантастики! – восхитилась я. Ахмед ухмыльнулся.
– Ты только пароли не забудь, Людмила, дорогая, а если что, в абонентскую службу не обращайся, – многозначительно добавил он, тараща глаза. Его китайская игрушка наверняка была краденой, но она оказалась как никогда кстати, когда я уже мчалась в сторону платформы.
После я стояла на перроне в ожидании бесшумного поезда, такого быстрого и похожего на пулю, что казалось, будто он слетел по рельсам из будущего. Меня не покидало чувство, что за мной кто-то следит, хотя, сколько я ни высматривала хвост, осторожно бросая взгляды из-под бейсболки, никого не заметила. Паранойя.
Не стоит недооценивать противника. Андре… Возможно, Дик Вайтер тоже недооценил его, и теперь вот лежит в морге. Сережа вообще не думал об Андре как об угрозе, а только как о мужчине, который увел его девушку. Я ждала поезда, и сердце начинало стучать как сумасшедшее, стоило мне подумать, что Андре где-то здесь, выслеживает меня. Он наверняка уже сообщил своему отцу о случившемся. Возможно, они подключат к моим поискам полицию. Что они им скажут, какую придумают историю? Разошлют на меня ориентировки, назовут меня возможной террористкой? Напишут, что я пропала без вести? Скажут, что я беглая преступница?
Поезд подошел, и я запрыгнула в него с такой радостью, будто внутри него была защищена от любых невзгод. Я прошла в конец и села у окна, чтобы в случае чего можно было быстро покинуть вагон и перейти в следующий. Рядом со мной уселся грузный мужчина средних лет, в хорошем костюме, без шеи, с отчего-то хитрым взглядом с прищуром. Мужчина спросил, как меня зовут, и я сразу начала волноваться. Паранойя.
– Людмила, – ответила я сухо и уткнулась в телефон.
– Значит, поедем вместе? – продолжил было разговор мужчина, а я отметила про себя, что своего имени он не назвал. Я неопределенно кивнула ему, и мужчина вздохнул разочарованно. Разговоры в поездах – это отдельное удовольствие, которого многие ищут и желают. Я же лишила его этой возможности. Мужчина достал планшет и принялся что-то читать. Я заглянула в экран. Какой-то автомобильный сайт. Нет, не похоже на то, чтобы он был шпионом. Впрочем, что я знаю про шпионов?
Еще перед отходом поезда я пополнила баланс на телефоне Ахмеда довольно-таки большим количеством денег, которые заранее поменяла в обменном пункте торгового центра. Когда поезд уже тронулся – так незаметно, что я не ощутила точный момент старта, – я подключила аппарат к наушникам и тоже погрузилась в интернет. Поезд летел мимо разномастных дачных домиков, мимо смоченной дождями опадающей листвы придорожных берез, мимо прямоугольных многоэтажек спальных районов, так похожих на парижский Фор-д’Обервилье, – если, конечно, смотреть под правильным углом.
Сосед, кажется, задремал, но даже если бы он проснулся, я не боялась быть услышанной. Набрав номер, я принялась ждать и считать гудки. Если мне ответят, я собиралась говорить по-французски.
* * *
В полиции Авиньона долго не отвечали, и я уже почти потеряла надежду, которой и без того почти не было. Ответят мне – и что я скажу? Что мне нужно узнать, причем прямо так, по телефону, нет ли какой новой информации по делу Одри Шараф, не обнаружено ли, в частности, какой-нибудь связи между Андре и моей несостоявшейся убийцей? Не было ли, к примеру, отмечено звонков с телефона Андре на номер Одри? Я не была уверена, что таковые следственные действия вообще проводились, но спросить все равно хотела. Я часто видела в кино, что следователи заказывают детализированную выписку звонков подозреваемого, чтобы в подробностях установить его маршрут. Я многое бы дала за такую выписку с телефонов Андре и Одри, чтобы прояснить ситуацию.
Одри действовала по приказам Андре, но не всегда их выполняла. Иногда добавляла что-то от себя. К примеру, могла попытаться меня убить. Но если покушение на маму, фотографии из отеля, слежка за Сережей были поручением от Андре, то они должны были созваниваться. Что мне это дало бы? Ничего, ровным счетом ничего, кроме… лишнего подтверждения того, что я права в моей дикой, ненадежной теории.
– Bonjour. Puis-je savoir votre nom? Bonjour? – мужской низкий голос в телефоне Ахмеда звучал устало и раздраженно, и, несмотря на формальную вежливость слов, они казались оскорблением. Я встрепенулась, бросила взгляд на соседа – тот спал прямо со своим планшетом в расслабленных руках. Наверняка уронит на пол. Как быстро мужчины умеют засыпать!
– Добрый день! – ответила я на французском. Несколько секунд мне потребовалось, чтобы переключиться на другой язык. – Я хотела бы поговорить со следователем по делу о поджоге. Я – потерпевшая.
– Каким следователем? – спросил голос сухо.
– Я не знаю, кто ведет мое дело.
– Не знаете? – уточнил мужчина и закашлялся. – И что я должен делать?
– Я звоню вам из России, мне не так просто до вас дозвониться. – Я злилась оттого, что вся моя речь звучала как просьба. Я хотела бы говорить как победитель, но не дотягивала дальше попрошайки или жалобщика.
– Ах, это дело о поджоге, – ответил полицейский, чем несказанно удивил меня. – Русская, да? Соединяю, – и что-то в системе щелкнуло, заиграла легкая музыка. Я оторвала телефон от уха и посмотрела на экран. Неожиданно краем глаза я заметила, что сосед проснулся и смотрит на меня удивленно и даже с каким-то обвинением. Ах да, людям никогда не нравится, когда они не могут понять, о чем говорят рядом с ними. Что ж, его проблемы.
– Следователь Поль Вербаско слушает, – услышала я… и мой сосед. Я отвела взгляд в сторону и поднесла телефон к уху.
– Добрый день, я хотела узнать кое-что относительно дела…
– Я знаю ваше дело, – перебил меня Поль. – Ваш муж звонил. Мы уже передали вещи на склад. Так что когда вы вернетесь во Францию, сможете забрать их. Дело закрыто.
– Закрыто? – изумилась я.
– Ваша поджигательница мертва, верно? – уточнил следователь и продолжил, не слушая меня: – Мы оставим для архива кое-какие вещи, которые имеют отношение непосредственно к поджогу, но ваши чемоданы, личные вещи – все можно забрать уже завтра после обеда. Да, кстати, ваша поджигательница, она не медик случайно?
– Нет, а что такое? Почему вы спросили? – поинтересовалась я. Неведомый мне Поль Вербаско на некоторое время замолчал, а затем принялся шуршать бумагами. Наконец, он задал вопрос, который заставил меня покрыться холодным потом.
– Нет, ничего, так. Просто одну версию проверил. Вы страдаете диабетом?
– Нет, я не… это моя мать страдает диабетом, – ответила я. – А что?
– Нет, ничего. Возможно… ваша поджигательница ошиблась. Или же у нее были мотивы личной мести вам обеим.
– Да что случилось? – чуть не взбесилась я. Мой голос прозвучал так громко, что многие пассажиры не поленились посмотреть в мою сторону. Я пригнулась и попыталась скрыться за сидением.
– Дело в том, что в ходе следствия мы проводили досмотр всего содержимого вашего автомобиля. Необходимая процедура, сами понимаете. Рутинная проверка, все-таки было совершено преступление.
– Ну да, чуть не сгорел человек, – фыркнула я. Следователь помолчал, а затем продолжил:
– В частности, в одном из ваших чемоданов лежали препараты для инъекций, а именно инсулин.
– Да, да, это лекарство моей мамы, – кивнула я, нахмурившись. Мне вдруг перестал нравиться тон, которым говорил со мной следователь.
– Так вот, я уже сказал вашему мужу, но либо вам достался заводской брак, либо…
– А что не так с нашим инсулином? – спросила я, заранее зная, что никакого заводского брака не было.
– Ваши ампулы все заводские, запечатаны, не вскрыты, упаковка не нарушена, но вот промаркированы некоторые из них неверно. Проще говоря, в них содержится другой тип инсулина, не тот, который указан. Я не специалист, поэтому только передаю вам то, что написано в отчете. Указанная маркировка обозначает, что препарат быстрого и короткого действия, а внутри некоторых ампул – я не говорю, что всех – находится другой инсулин, длительного действия и в несоответствующей концентрации, причем превышение значительное, в несколько раз.
– Но как такое возможно? – вытаращилась я в пустоту.
– Может быть, это просто брак?
– Вы говорите, заводская упаковка не нарушена?
– Не нарушена, да. Вы привезли этот препарат из России? Я слышал, у вас много фальсификатов. – Тут в интонациях Поля Вербаско прозвучал скепсис. – Может ли быть так, что ваша мама купила подделку?
– Не знаю, нет. Хотя… возможно, – растерялась я. – Я ничего точно не знаю. Скажите, а инсулин в такой концентрации… Он ведь может вызвать кому? – спросила я.