Но интуиция нашептывала ему, что дело обстоит вовсе не так, как может показаться на первый взгляд, и зрительное впечатление может подвести, если ты имеешь дело с иллюзией. Мик вонзил вилку в отбивную, а потом, подняв глаза, обнаружил на себе пристальный взгляд Фэйт.
- Изучаешь? - угрюмо спросил он. Она только и делает, что смотрит: то ли из страха, то ли из праздного любопытства, то ли еще по какой причине. И сейчас он абсолютно сознательно задал резкий вопрос, чтобы наконец выяснить для себя это.
Но вместо того, чтобы вспылить или испугаться, она, залившись краской, тихо сказала:
- Восхищаюсь.
Черные глаза Мика чуть сузились.
- То есть?
- Вы кажетесь… таким уверенным в себе. Таким сильным. Таким независимым. И я все время спрашиваю себя, возможно ли такое - жить и ничего на свете не бояться? Как должен чувствовать себя человек, который ничего не боится?
Мик умял вторую отбивную и тут же принялся за третью.
Наверное, он принял меня за наивную дурочку, решила Фэйт, видя, что он по-прежнему не отвечает. За дурочку и за трусиху… Но он вдруг заговорил, и голос его рокотал, как дальний раскат грома.
- Страх - это другое название инстинкта самосохранения, - неторопливо, как на лекции, сообщил он. - Страх чувствуют все без исключения люди. По причине страха даже малый ребенок боится совать руку в огонь.
Он явно пытался утешить ее, но Фэйт прекрасно знала, что ее страх не имеет ничего общего с древним природным инстинктом.
- Наши страхи рождаются из обстоятельств, угрожающих нашему существованию, - продолжал разглагольствовать Мик, - и как только обстоятельства меняются, постепенно исчезают и страхи. - Он пристально посмотрел в глаза Фэйт. - Вот вы, Фэйт, уже начали преодолевать свои страхи…
Да, начала, поняла вдруг Фэйт. Пусть чуть-чуть, но начала.
- А вы чего-нибудь боитесь, Мик?
Вообще-то это было нескромно - задавать такой вопрос, но ей очень хотелось убедиться, что даже этот сильный, уверенный в себе мужчина иногда чего-то боится.
Пришел его черед удивить ее, и он это сделал, произнеся слова, которые никому в жизни не говорил:
- Я боюсь оказаться похороненным заживо.
Онемев, Фэйт уставилась на него. Мик перевел взгляд на тарелку и неслышно вздохнул. Ну вот! Сейчас последуют еще вопросы, и, что самое глупое, я сам в этом виноват. Она начнет расспрашивать, и я нагрублю ей. Весь вечер будет испорчен. Но грубить ей нельзя - она не заслужила подобного обращения.
Не дожидаясь, пока она заговорит первой, Мик резко отодвинул от себя тарелку и поднялся из-за стола.
- Пойдемте, посидим в гостиной, - сказал он отрывисто. Если уж выворачивать душу наизнанку, то по крайней мере в комфортабельных условиях, с чашечкой кофе в руках.
В гостиной он опустился на диван, и Фэйт, к его удивлению, не стала искать более безопасного места в каком-нибудь из дальних кресел, а уселась рядом.
Увидев ее гордо приподнятый подбородок, он понял, что это ее вызов самой себе и своему страху, попытка выйти из заколдованного круга, по которому она ходила последние несколько лет своей жизни.
От лампы по комнате разливался уютный золотистый свет, но ветер за окном выл, дребезжа стеклами - начиналась ожидаемая с обеда снежная буря.
- Уже вторая буря подряд, - заметил Мик. - Я связывался с управлением, и мне сообщили, что ветер будет ураганный, но без снежных заносов. Столько снега в это время - вещь для нас необычная.
- В самом деле? Но ведь зима на носу.
- Мы находимся под прикрытием гор, и все дожди и снегопады почти не пробиваются к нам. Именно по этой причине здесь так мало растительности. А за одну вчерашнюю ночь выпала половина всей нормы осадков за целую зиму.
- А вторая половина выпадет нынешней ночью?
- Нет, на этот раз сильного снегопада не обещали, а вот ветрило будет что надо, все сугробы поразметает. Работы завтра будет хоть отбавляй, лопату в руки - и разгребай, пока семь потов не сойдет. - Впрочем, чего-чего, а работы он не боялся.
И снова наступило молчание, но во взгляде Фэйт он видел один и тот же вопрос. В конце концов, никто его за язык не тянул. Можно сказать, что он боится преждевременной старости… Но ему почему-то не хотелось врать.
Фэйт уловила его сомнения и с деликатностью, к которой бывалый вояка совсем не привык, тихо произнесла:
- Так что с тобой произошло, Мик?
Пэриш-младший, сын индианки и солдата, никогда не увиливал от неприятных вопросов, а потому безоглядно ринулся вперед:
- Во время службы во Вьетнаме я был ранен и попал в плен к партизанам с Юга. Мы их звали "чарли". - Он покосился в сторону Фэйт, но та лишь кивнула, чтобы он продолжал. - Я был в плену трое суток или чуть больше, - ежась, продолжал Мик, и каждое мгновение тех страшных дней воскресло в его памяти. - Меня держали в яме, вырытой в земле. Там было так тесно, что я не мог даже присесть, поэтому все это время простоял. Яма была сверху чем-то накрыта, так что внутри было темно. В общем, я - один, вокруг только темнота и москиты.
Фейт что-то прошептала, но Мик уже ничего не слышал.
- Впрочем, иногда, те, наверху, приоткрывали яму и выплескивали вниз дерьмо. Прямо на меня. Чтобы я не скучал.
- О Господи!
- Такие вот у них были представления о гостеприимстве, - усмехнулся он.
- И… как же ты сумел убежать?
- Мой славный дружище, Рэнсом Лэйерд. Ты с ним скоро познакомишься, он твой ближайший сосед. После артобстрела и ковровой бомбардировки лагеря он рискнул пробраться туда в надежде найти мой труп. Не найдя меня среди обломков и тел убитых, он сообразил, что я, возможно, еще жив, начал прочесывать территорию и обнаружил яму. Я к тому времени так отощал и ослаб, что он без труда вынес меня на своих плечах. Впрочем, "без труда" - это так, для красного словца. Положа руку на сердце, я до сих пор не пойму, как это ему удалось. Потом, задним числом, я перестал злиться на партизан: мы для них были враги, воевали на их территории… Но факт остается фактом - я был не просто в полушаге, а на волоске от смерти…
Фэйт вдруг обнаружила, что ее не пугает больше собственный страх, он стал таким ничтожным в сравнении с тем, что пережил этот сильный мужчина. Стремительно, не раздумывая, она обняла Мика, прислонившись к могучему, бессильно опустившемуся плечу. Она не сказала ни слова - слова были не нужны, просто прижалась к нему, словно хотела всю его боль вобрать в себя.
Мик бережно обнял Фэйт, кожей ощущая ее горячее дыхание. Кошмар вьетнамского плена, последнее время посещавший его куда реже, чем раньше, вдруг отступил и показался таким незначительным перед сегодняшней реальностью - перед теплом, возбуждающим ароматом прильнувшей к его груди женщины.
И насколько живительны были для него ее ласка и нежность, настолько непереносимым было осознание своей потребности в них. Много лет назад Мик Пэриш разделил для себя способность любить самому и потребность в ответной любви, потому что если с первой он мог справиться, то второй суждено было оставаться кровоточащей раной всей его жизни.
И вот сейчас, именно сейчас, хрупкость и незащищенность этой маленькой, чуткой, нежной женщины пробились через все бастионы, возведенные им вокруг себя.
Ей нужны были его защита, его сила, его ласка - и это оказалось величайшим счастьем, о котором он мечтал лишь в самые редкие мгновения своей жизни.
Чуть приподняв Фэйт, он посадил ее к себе на колени. Она обратила лицо ему навстречу - ни капли сомнения или колебания, лишь отсвет заново воскресшей надежды.
Выдохнув воздух из легких, Мик легко, мягко, нежно коснулся ее губ, и, к своему изумлению, почувствовал ответ. Робкий, неуверенный, но - ответ. Он имел обширный опыт отношений с женщинами, и в его азбуке основой всякой интимной близости являлось взаимное согласие - единственное условие обоюдного наслаждения.
В неловком ответе Фэйт он почувствовал неуверенность, и сперва хотел отпрянуть, но передумал и вместо этого прижал ее лицо к своей груди. Она замерла у самого его сердца.
Миком овладели противоречивые чувства. Только оторвавшись от женских губ, он понял, как жаждет ее, как изголодался по женскому теплу. Хватит, сказал он себе. Пора остановиться! Но эта женщина обладала какой-то особой силой, она была способна пробуждать в нем чувства, о существовании которых он уже начал забывать. Она с первых минут своего появления ухитрилась сломать все барьеры, порушить взлелеянное им одиночество, внесла смуту в царство его уединения. Играть с огнем и дальше было бы верхом глупости.
- Мик!
- Фэйт, я…
Интересно, а что я? Что тут вообще можно сказать?..
- Не надо ничего объяснять, - торопливо заговорила она. - Понятно, что для мужчины я не представляю интереса, тем более в нынешнем своем положении…
Он нежно притронулся пальцем к ее губам.
- Ты сама не понимаешь, какую чушь говоришь.
Ее губы непокорно шевельнулись. Сидя у него на коленях, она наверняка ощущала всю степень его возбуждения, но собиралась спорить с ним. Смех да и только!
- Тсс! - Мик улыбнулся. - Ты играешь с огнем.
Оказывается, она не заметила, как он возбужден. Для Мика это стало очевидным, когда через секунду Фэйт вдруг ошеломленно застыла. И щеки ее сразу же вспыхнули. Теперь она получила неопровержимое свидетельство!
Мик напрягся, ожидая, что она перепугается и попытается вырваться из его рук. Но она по-прежнему сидела, не шелохнувшись, а потом, помедлив, искоса взглянула ему в лицо.
- Женщина прекрасна во всех своих жизненных проявлениях, Фэйт. - Ему казалось, что он произносит банальность, но для Фэйт его слова звучали совсем иначе. Она замерла, а затем, поймав его руку, положила на свой живот. Секундой позже он почувствовал, как ребенок шевельнулся.
- Я все это время чувствовала себя толстой уродиной и мучилась от одиночества, - тихо сказала она. - А благодаря тебе вновь стала красивой и избавилась от страха. - Улыбка тронула ее губы, глаза заискрились. - Но несмотря ни на что, я все же толстая, и мне не хотелось бы давить на тебя всем моим весом.
Может быть, себе она и казалась толстой, но для Мика весила чуть больше пушинки. Тем не менее, он приподнял ее и усадил рядом. Вообще-то, ему следовало отодвинуться подальше, чтобы соблюсти безопасную дистанцию, но она, нарушая игру, тихо припала щекой к его плечу.
- Ты уверена, что хочешь перебраться к себе на ранчо и вести самостоятельную жизнь? - неожиданно сменил Мик тему разговора.
- Да. - Она вгляделась в его лицо, пытаясь понять по его выражению, хочет ли он, чтобы она осталась здесь.
- Подумай еще. Если что-то стрясется, я должен быть рядом, чтобы успеть прийти на помощь. Вокруг нас на многие мили ни души, и тебе лучше остаться здесь, если, конечно, ты не наймешь какую-нибудь женщину, чтобы она жила при тебе.
- Не беспокойся, Мик. Поверь, там я буду чувствовать себя спокойнее, чем в центре Сан-Антонио за все эти четыре года.
- Да, но тогда ты не была беременной.
- Это что-то меняет? Я знаю срок родов, примерно представляю, каких осложнений мне в моем положении следует опасаться, и… Тебе не о чем тревожиться.
На губах Мика промелькнула улыбка. Вечно эти женщины уводят разговор в сторону. Он и не собирался уговаривать ее, чтобы она вернулась к себе в Сан-Антонио. Из утреннего разговора с Гэрретом было совершенно ясно, что возвращаться в Техас ей нельзя. И беспокоил Гэррета не столько Фрэнк, сколько его сообщники. Они могли решить, что Фэйт - опасный свидетель, и тогда ей не поздоровилось бы.
- Откуда в тебе столько упрямства? - спросил он.
- Я должна это сделать, понимаешь, Мик? - Фэйт чуть наклонилась, чтобы лучше видеть его лицо. - Слишком долго я была бессловесной рабой. Если я желаю стать хорошей матерью своему будущему ребенку, мне нужно научиться твердо стоять на своих ногах, научиться самой заботиться о себе.
Спорить с этой логикой Мику показалось бесполезным, и он попробовал предложить запасной вариант.
- Чтобы приучиться к самостоятельности, не обязательно обрекать себя на полное одиночество. Что думает по этому поводу Дочь Луны?
Прозвище из того далекого лета непроизвольно вырвалось у него, хотя он сам его забыл. И ответом ему стала ее восторженная улыбка.
- Я совсем забыла, что ты меня так называл, - воскликнула она, хлопая в ладоши. - Боже, как я люблю тебя, Мик!
Миках поймал пальцами ее белый локон.
- Они и тогда выглядели как свет луны в звездную ночь. С тех пор я обошел полсвета, но нигде таких поразительных волос не видел.
И только сказав это, Мик понял, что всю жизнь искал девушку именно с такими вот белокурыми волосами.
Дочь Луны. Прямо, чертовщина какая-то!
Фэйт ушла наверх, в спальню, и Мик остался в гостиной с неизменной чашечкой кофе и Ли Гринвудом, проникновенно певшим, как он гордится тем, что он американец. Затем Ли запел о каком-то ребенке, которого он собирается взять с собой на утреннюю прогулку, и Мик сменил кассету.
Дочь Луны. Казалось, это полушутливое прозвище должно было напомнить ему о крохотной девочке, пробудить в нем то ли родительские, то ли братские чувства, но вместо этого оно заиграло новыми гранями и обрело неуловимо чувственный оттенок. Эта женщина вся была как лунный свет, мягкий шепот и живительный жар. Она вся была обещание нежной и теплой женственности, по которой он неосознанно тосковал всю жизнь.
В ней не было ничего от современной эмансипированной американки: ни наглого напора, ни вгоняющей в тоску любого мужчину самоуверенности. Но, судя по всему, ей суждено было приблизиться к этому отталкивающему образцу, коль скоро она решила впредь стоять исключительно на собственных ногах. Финал всегда один, что в Нью-Йорке, что в округе Конард. А жаль, если такое с ней случится. Чертовски жаль, подумал Мик.
Мик не относил себя к числу ярых противников эмансипации. По его разумению, среди женщин вполне могли найтись ученые и администраторы, ни в чем не уступающие мужчинам. Он просто отдавал себе отчет в том, что между женщиной и мужчиной существует кое-какая разница, и отрицать ее бессмысленно. Тело женщины создано для святой задачи: рожать и вскармливать новую жизнь, а мужчина, лишенный такой способности, гораздо лучше женщины способен защитить и ее, и рожденных ею детей. Мик никогда не понимал, зачем бесконечно спорить на эту тему. В современной жизни существуют многочисленные области деятельности, где мужчины и женщины вполне могли конкурировать на равных, и Мик охотно мирился с таким положением вещей. А вот чего ради то одна, то другая половина человечества устраивает бесконечные баталии по поводу, который выеденного яйца не стоит, - этого Мик не понимал и не хотел понимать.
Да, в вопросах личной жизни он старомоден. Да, он желал бы иметь жену, которая не боится чувствовать себя женщиной. Которая способна оценить его рост, его силу и его стремление ощущать себя главой семьи и ее защитником. Которая не нуждается в унижении партнера ради самоутверждения, и в то же время сохраняет достоинство в присутствии мужчины.
Жену, способную понять, что и он нуждается в поддержке и ласковом одобрении.
Мик пошел на кухню, чтобы налить еще кофе. Он столько времени не позволял себе даже задумываться над подобными вещами. Давным-давно, целую вечность назад, он, еще юноша, длинными, одинокими ночами во враждебной стране мог часами размышлять о своем возможном выборе. Это уже потом он понял, что уединение - его твердыня, его спасение в море бед, и единственный человек, на которого он может положиться, - он сам. И все эти годы он полагался только на себя самого. И он не позволит даже самой малой толике юношеской бесплодной мечтательности взять над ним верх. Ни за что!
Мик Пэриш уже получил от жизни все, что хотел, и больше его не соблазнить ничем - даже нежным прикосновением лунного света.
6
Утром Мика срочно вызвали на службу. Джед Барлоу, известный в городе пьяница, взобрался на колокольню церкви Св. Варфоломея и начал наугад палить в прохожих.
- Надеюсь, ты будешь осторожен?
Мик замер, на секунду перестав застегивать бронежилет, надетый поверх футболки. В очередной раз он решил, что она мирно спит в своей постели, и в очередной раз ошибся. У нее поразительно легкая походка - даже для его изощренного слуха. Повернувшись, он увидел ее на пороге спальни.
- В каком смысле осторожен? - спросил он с напускной легкостью в голосе.
- Только не надо меня разыгрывать, мистер Пэриш, - отозвалась она, и тон ее можно было даже назвать резким. - Я достаточно долго была женой полицейского, чтобы разбираться в назначении этой детали одежды.
- Вообще-то, нам полагается носить бронежилет на службе постоянно. Согласно инструкции.
- Знаю, можешь не объяснять. Только, кроме новичков, никто не носит эти доспехи каждый день. Тяжело, жарко, неудобно. Так что же стряслось, скажи мне, Мик?
Мик со вздохом застегнул бронежилет и потянулся за форменной рубашкой. A-а, черт, мрачно сказал он себе. Не ты ли вчера размечтался о спутнице жизни? И вот женщина стоит на пороге спальни и как настоящая жена смотрит на тебя полными страха глазами. Пожалуйста, вот тебе и еще одна головная боль!
- Да Джед Барлоу малость перебрал, оседлал колокольню и палит по окрестностям из духового ружья, - нехотя сообщил Мик. - Нам нужно убрать народ с улицы и переждать, пока из Джеда выветрятся пары ликера или виски, не знаю уж, чего он там налакался. Как видишь, дело ерундовое.
Фэйт приблизилась к нему - как раз в тот момент, когда он застегнул последнюю пуговицу на рубашке. С бронежилетом под одеждой Мик казался просто гигантом.
- Но ты, надеюсь, не собираешься разыгрывать из себя киногероя?
- Детка, - сказал Мик, - в Конард-сити нет собственной киностудии.
- Зато есть ты!
- Не волнуйся. Я не для того почти двадцать лет оттрубил в армии, чтобы меня как куропатку подстрелил местный пропойца. К ужину буду дома. Устраивает?
- Это было бы чудесно, - неуверенно отозвалась Фэйт. - Но ведь сегодня у тебя выходной. Почему же им понадобилось вызывать тебя, если дело и вправду ерундовое?
- Им нужны сейчас все наличные силы, - объяснил Мик. - Нэйт не может снять всех своих людей с патрулирования и ради одного Джеда оставить без присмотра целый округ.
Взглянув на себя в зеркало, вделанное в шкаф, он поднял вверх воротник рубашки. Фэйт, не отрываясь, смотрела, как он надевает и завязывает темно-зеленый галстук, пристегивает к груди сверкающую серебряную звезду.
- Погоди, - сказала Фэйт. Помимо глажки формы она за несколько лет своей неудачной семейной жизни превратилась в доку по части прикалывания значков и воротничков. И хотя Мик был защищен броней от всякого интимного прикосновения, руки у нее, тем не менее, дрожали. Мик, однако, истолковал эту дрожь по-своему, как очередную попытку Фэйт переступить через себя, самоутвердиться, одержать победу над страхом.
Поймав ее дрожащие руки, он сказал:
- Фэйт, посмотри мне в глаза.
Она медленно подняла голову. До чего же она хороша в своей неукротимости, подумал Мик. Столько решимости в таком хрупком теле.
- Будь осторожен, - шепнула она. - Будь осторожен.