Доктор, помилосердствуйте! Да что же это такое?! Вы всё утро пристаёте ко мне с неприличными вопросами?
Ах, у вас работа такая? Надеюсь, она вам хотя бы нравится? Меня от ваших вопросов уже тошнит.
Хорошо. Если клятвенно обещаете отстать - отвечу: да-да-да! Я могу спать, как с женщиной, так и с мужчиной.
И вы тоже, кстати.
И большинство людей.
Да я и не утверждаю, что вы это делаете. Можете делать - это факт.
Не надо придавать сексу большого значения, доктор. Не стоит носиться с ним, как антиквар с раритетной вазой или курица с первым яйцом. Обсуждать можно любовь и ненависть, понимание и непонимание между людьми. Вот что интересно нормальному человеку. А если вы получаете удовольствие от скабрёзных рассказов - поздравляю! Вам пора стать собственным пациентом, доктор.
Что такое секс, по-моему?
Вы же обещали, что предыдущий вопрос - последний?
По-моему, секс, это телесный процесс, связанный с раздражением нервных рецепторов. Это как пищеварительная система, дыхание, сердцебиение. Хороший секс - это дело техники. Не обязательно испытывать эмоции к партнёру для того, чтобы достичь желанной разрядки. Раздражение нервных рецепторов в определённой последовательности и в определённом ритме даёт нарастание импульсов. Напряжение нарастает-нарастает-нарастает, доходит до точки кипения и потом - бах! Вы получаете то, что хотели - вожделенный оргазм. За ним следует разрядка.
Процесс закончен.
Как, собственно, наш и разговор.
Вы кончили, доктор?
Я зря сорвался.
Господин Ф. хороший доктор. Ответственный. Он просто честно пытался отработать папочкины деньги.
Совершенно незачем так на меня подозрительно и обиженно коситься, сударь. Я, кстати, идеальный пациент.
Попробовали бы вы задать подобные вопросы Ральфу, сэр. Почувствовали бы разницу".
10 октября 1855.
"Я ждал её всё время, каждый день, каждый час и всё же оказался неготовым к встрече.
Мой взгляд, изголодавшийся по женским силуэтам, по мягким изгибам волнующих женских фигур, с жадностью впитывал в себя образ Синтии.
Может ли в мире быть что-то более уродливое, чем современный фасон женского платья? Женщина просто безвозвратно тонет в наряде, её немилосердно расплющивает кринолинами и корсетами, давит грудой материала и китовыми усами.
Я не одобряю современной моды. Но Синтия мила даже в них.
Она очаровательна в любом костюме. Как, собственно, и вовсе без оного.
Новое, с иголочки, платье воздушными волнами лежало на широком кринолине, находясь в полной гармонии с алыми туфельками на трехдюймовых каблуках. Лиф платья туго обхватывал безупречную талию, подчёркивая волнующе упругую грудь.
Моя дорогая старшая сестрица являла образчик аристократических манер и благополучия, в совершенстве владела томной элегантностью и небрежной грацией.
Взгляд тёмных миндалевидных глаз, отсутствие резвости и молчаливость с лёгкостью вводили наших многочисленных знакомых в заблуждение насчёт ей истинного характера. Люди принимали Синтию за леди, наделяя её в своём воображении такими прекрасными женскими качествами, как скромность, девичья стыдливость, домовитость, сдержанность в чувствах, самоотверженность.
Но всё это было Синтии чуждо. В действительно она резка в суждениях, заносчива, самовлюблена до крайности и до крайности же сластолюбива.
В не таком уж далеком детстве сестрёнка не уступала нам с Ральфом в искусстве фехтования, лазанья по деревьям и скалам. Как и мы, она обожала носиться на лошадях без седла.
Синтия никогда не признавала опасности. Она не видела её в упор.
У нас с Ральфом, как у любого мужчины из рода Элленджайтов, всегда был второй, третий, и даже четвёртый шанс. Да хоть сломай мы шею, нам это не грозило немедленной гибелью. Любые переломы у нас срастались в течение часа, я уже не говорю о ранах и порезах.
Но у Синтии второго шанса не было.
А она упрямо игнорировала этот факт.
Иногда мне казалось, она нарочно устраивает между нами это негласное соревнование. Словно задаваясь целью не только догнать, но и перещеголять по части безумств.
Мама не хотела видеть этих странностей в поведении и характере своей дочери.
Люби она Синтию чуть более нежно, относись к ней чуть внимательней, и сестра могла бы вырасти совсем другим человеком!
Я даже думаю, что своими необузданными выходками Синтия пыталась привлечь к себе мамино внимание - любыми путями, методами и средствами.
Но как бы Синтия не старалась, чтобы бы не выкидывала, мама словно не замечала этого.
Отношения сестры и мамы были безжизненно-безукоризненными. Сплошной официоз.
Подозреваю, что за любыми безупречными манерами скрываются равнодушие и пустота. Совершенство - удел мертвых. Живому свойственны изъяны. Чувств это касается в первую очередь.
Со мной мама ведёт себя совсем иначе. Она может быть ласковой или жестокой, иногда даже грубо срывается на крик.
Но её горячность и жёсткость куда лучше той сдержанной отстранённости, что достаются на долю Синтии.
* * *
При виде меня сестра улыбнулась и протянула затянутую в кружевную перчатку, руку:
- Рада тебя видеть.
Я коснулся её руки легким поцелуем.
- Более чем взаимно, душа моя.
Я с наслаждением почувствовал упругий вес её тела, когда Синтия оперлась на мою руку. Мы не виделись несколько месяцев, и я ужасно по ней соскучился.
Я просто задыхался от желания сжать сестру в объятьях, покрыть поцелуями её дорогое, милое личико с сочными, мягкими, по опыту знаю, разгарчивыми губами.
- Как тебе удалось добиться от отца разрешение прийти сюда?
- Попросила об этом в присутствии мамы, сославшись на твой день рождения. Рассказать правду Амадей не посмел, а иных весомых аргументов у него не нашлось.
Мы вошли в зелёный лабиринт, скрывающий нас от случайного постороннего взгляда.
Гарантии уединения сомнительной укрытие, конечно, не давало, но создавало иллюзию.
Не желая больше сдерживаться, я сжал Синтию в объятиях.
Я пил из её губ волшебный нектар сладострастия. Жадно глотал до тех пор, пока напряжения не достигло пика. Угрожающая лавина кипучего безумия уже готова была смести все запреты. Я едва сдерживался, чтобы не овладеть ею прямо здесь, на скамейке, невзирая на последствия.
Но Синтия оттолкнула меня:
- Довольно.
Перехватив мой взгляд, она поспешно опустила ресницы и нервно облизнула губы розовым, юрким, как змейка, язычком:
- Не сейчас. Не так. И не здесь.
Неудовлетворённый мужчина редко бывает сдержан.
Однако Синтия напрасно нервничала. Я никогда не ставил свои желания выше её благополучия, безопасности или даже настроения.
Мы присели на скамью и какое-то время просто сидели молча.
Краем глаза я с нежностью наблюдал, как сестрёнка расправляет складки на своей необъятной юбке, натянутый на метровый кринолин - усовершенствованная модель древнего пояса целомудрия. Она так скромно и чинно сложила ручки у себя на коленях, что я, не удержавшись, рассмеялся.
- Рада, что ты в хорошем настроении, Альберт. Я приготовила тебе подарок.
- Правда? Какой?
Синтия склонилась над ридикюлем, стоящим у её ног и вытащила оттуда подарочный свёрток в яркой шелестящей бумаге.
- Заказала несколько месяцев назад. Взгляни.
Синтия додумалась подарить мне кукол. Уменьшенная копии меня самого, да ещё в объятиях Ральфа!
- Что это? - брезгливо поморщился я.
- Разве сам не видишь?
- Ты увековечила нас с Ральфом в дорогом фарфоре. Зачем?
- Тебе не нравится?
- Любовь моя, уж лучше бы ты потратилась на парочку умилительно-миленьких платьиц и ожерелье к ним прикупила. Люблю видеть тебя в новых нарядах. Но зачем мне этот… хм! - ансамбль?
- Я думала, тебе недостаёт Ральфа. Думала, хорошо будет, если хотя бы частица чего-то, чем ты по-настоящему дорожишь, будет с тобой рядом.
- И что ты предлагаешь мне делать с этой его частицей? - я уже не скрывал своего раздражения. - Заняться рукоблудием, созерцая его светлый лик?
- Альберт! Это пошло!
- Как скажешь, драгоценная. Как скажешь. Но в любом случае ты неправильно подобрала фигурки. Самая идеальная кукла в нашем случае это ты.
К моему удивлению на глазах Синтии блеснули слёзы.
Я совершенно не переношу вида женских слёз. Стоит мне увидеть плачущую женщину, как всё - я готов сделать что угодно, лишь бы слезы её высохли.
Синтия отлично это знает. Сама не раз поднимала на смех эту мою особенность. Столько раз называла слабаком, из которого любая слезливая курица может мотками верёвки вить.
Нужно отдать сестре должное, она никогда не обращала это оружие против меня.
Синтия на моей памяти вообще плакала редко.
- Ладно-ладно! - без боя сдался я. - Прости. Я не хотел быть грубым. Не плачь, моя радость, оно того не стоит. Если ты считаешь, что эта прелестная вещица - значит, так и есть. Я даже готов порадоваться тому, что ты не придумала позы… хм! - более пикантной. Приходится признать, что есть свои плюсы в твоём всегдашнем тяготении к внешней благопристойности. Было бы любопытно понаблюдать за мастером, когда он получил заказ…
- Альберт!
Её голос звенел, словно мелодичная, но перетянутая, струна.
- Что?
- Ты так и будешь лицемерить?
Признаться, я немного опешил от такого наскока.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты совсем как наша мать! Не притворяйся, будто не злишься на нас! - притопнула она ногой. - Развлекались мы все вместе, а отдуваешься здесь ты один.
- Всё не так плохо. Не стоит драматизировать.
- Хватит юлить! Скажи мне прямо в лицо, что ненавидишь меня.
- С какой стати мне такое говорить?
- Скажи! Ведь это правда!
- Нет.
Моя рука словно бы сама собой потянулась к её руке, накрывая ладонью сверху.
Синтия чуть повернула голову и ресницы её мягко дрогнули, как крылья у бабочки.
- Люблю тебя, - беззвучно зашептали мои губы. - Люблю.
Мы снов потянулись друг к другу и мне стало на всё наплевать - приличия, последствия, кровное родство.
Значение имела только она.
Её запах. Тихие стоны. Губы. Влажные локоны.
Та радость, которую она дарила мне своей страстью.
Цена за это неважна.
* * *
Мои руки ещё пахнут её духами.
На сердце тоскливо.
Хочу домой".
8. Ирис. В "Астории"
Весь день Ирис была как на иголках. Её обуревали противоречивые чувства. Да прознай мама о её задумке - пришла бы в ужас.
Она действительно поступала опрометчиво, отправляясь в заведение с репутацией борделя, да ещё в компании парня, которого большинство разумных людей предпочло бы обойти стороной.
Но ей быстро удалось убедить себя в том, что, если бы Энджел хотел навредить, ему совсем необязательно было бы дожидаться ночи, да ещё тащить её за тридевять земель. Он преспокойно мог сделать это прямо в школе.
Отмахнувшись от внутреннего голоса, робко пытающегося шепнуть об осторожности, Ирис начала раздумывать о том, во что ей нарядиться. Хотелось выглядеть сексуально, но не пошло. В итоге остановила свой выбор на брюках-сигаретах, дополнив их блестящей туникой и любимой кожаной курткой.
На улице накрапывал дождик.
Мокрый асфальт отражал огни. Туман превращал их в размытые пятна. Вокруг фонарей словно сияли нимбы.
Машина в крайнем левом ряду просигналила фарами.
Осторожно балансируя на высоких каблуках, Ирис поспешила ей навстречу.
Энджел предупредительно распахнул дверцу.
- Привет, - с улыбкой приветствовала его Ирис.
- Привет.
От его пристального, оценивающего взгляда стало немного не по себе.
Может быть, Ирис почувствовала бы себя лучше, скажи Энджел ей комплимент?
- Отпустили без проблем? - поинтересовался он, ловко выруливая на основную дорогу.
- Отпустили? Я сбежала и молюсь, чтобы ни мама, ни Катрин об этом не узнали. Очень надеюсь, что не придётся пожалеть о своём поступке. Представление хоть того стоит?
Энджел неопределённо пожал плечами:
- К подобному роду развлечениям, как и к некоторым деликатесам, нужно привыкнуть. Без этого получить удовольствие нельзя.
Он бросил на Ирис быстрый взгляд, словно проверяя её реакцию, но, вынужденный следить за дорогой, вновь отвёл его.
- Не бойся. Ничего опасного нет. Я уже говорил - это просто представление. Шоу. Только специфическое.
Глядя в окно, Ирис любовалась цепочкой изгородей, окаймляющей дворы белоснежных двухэтажных домиков, составляющих большинство застроек в этом районе.
Над домиками нависали клёны. Их широкие листья в отблеске фар казались вспыхнувшим резным языком пламени.
Через пару кварталов машина затормозила у красивого здания.
С крыши букетом разноцветных прожекторов, разрезающих ночь цветными лучами, проецировалось название: "Астория".
Они поднялись по широким ступеням, ведущим к распахнутой двери.
Её сторожил высокий охранник, чьи широкие плечи угрожали порвать джемпер.
- Привет, Марк, - буднично приветствовал его Энджел.
- Проходите, мистер Кинг - кивнул громила, услужливо распахивая перед юношей дверь. - Столик ждёт вас.
Прямо с порога слышались гул голосов, заразительный смех, музыка.
- Ты заказал столик заранее? - полюбопытствовала Ирис.
- "Астория" самая горячая точка в Эллинже. Заказов на столики тут не принимают. С улицы сюда даже за большие деньги не попасть. Пошли. Представление сейчас начнётся.
- Дамы и господа! Добро пожаловать в "Асторию"! - распинался конферансье. - Добро пожаловать туда, где воплощаются самые смелые наши фантазии! Все мы боимся чудовищ, не так ли? Но наиболее жуткие из них обитают в нашей душе. Там, в неосознанной темноте, они дожидаются часа, когда смогут выбраться наружу.
Случалось ли вам воображать, дамы и господа, какого это - иметь острые клыки и когти? А ещё - возможность вонзить их в намеченную жертву? Ощутить агонию? Вкусить боль? Чтобы сердце добычи билось у ваших губ?
Свет плавно растворился - словно сахар, тающий в чёрном кофе.
- Представляю вам Ливиана Санфила! Он покажет, что боль убивает не всех. Что есть люди, способные противостоять ей.
Под ногами начала ощущаться мягкая вибрация.
"Подъемники", - догадалась Ирис.
Публика замерла в предвкушении.
Софиты располагалась таким образом, что источник света оказался за спиной фигуры, возникшей на сцене.
Чёрный силуэт ярко выделялся на искусственном фоне. По сцене словно расплескалась кровь или занимался пожар - адский фон для адской картины.
Зазвучала музыка.
Свет вновь начал медленно разгораться, высвечивая лицо Ливиана - резко очерченные скулы, хищный разлёт бровей, льдисто-серые глаза.
Брюки обтягивали ноги как вторая кожа. Белая атласная рубашка распахнулась до пояса, открывая смуглую, словно у испанца, кожу.
Ирис стиснула повлажневшие от непонятного волнения пальцы, сглатывая образовавшийся в горле комок. Она и предположить не могла, что будет дальше, но предчувствие кричало, что, чтобы там ни было, ей это точно не понравится.
Минуту Ливиан Санфил неподвижно смотрел на публику, давая всем увидеть то, что они хотели рассмотреть.
Потом пол снова начал мелко вибрировать, словно внутри здания раскрывались адские врата, выпуская наружу очередное чудовище - над сценой медленно поднимался крест.
Софиты окрашивали его в алый цвет. Струящийся по полу дым усиливал атмосферу сюрреализма.
Музыка продолжала звучать.
Ритм её, убыстряясь, становился всё более жёстким.
Ливиан принялся медленно расстёгивать пуговицы на рубашке.
Выскользнув из неё, отбросил, выставляя на суд зрителей отлично сложенное тело, запятнанное безобразными шрамами.
Их было множество: белых и розовых, новых и старых. На груди и животе неровная сеть омерзительных рубцов была особенно заметна.
Страшно представить, на что походили раны, пока не затянулись.
Ливиан Санфил отступил и, раскинув руки, прислонился спиной к кресту. Подошедшие ассистенты в чёрных фраках и полумасках, закрывающих лица, оплели его руки верёвками.
Следом на сцену выпорхнул девушки в коротких юбках и ярких, блестящих топах. Они походили на элегантных бабочек-стрекоз: длинноногие, тоненькие, на острых каблучках-шпильках.
В руках девушки держали подставки со стилетами.
Клинки были не менее изящными чем сами красотки. Длинное узкое лезвие имело острый, как игла, наконечник.
Такая форма позволяла кинжалу проникать глубже без лишних усилий. Гарда почти отсутствовала, а навершье рукояти слегка расширено.
Под навершьем виднелось отверстие со шнуром.
Призывно улыбаясь, девушки подошли к ассистентам и замерли в картинной позе, выжидая, пока те привязывали конец шнура к своему запястью.
Под лучами ярких прожекторов многогранный клинок вспыхивал яркими искрами, словно бриллиант.
Стоило девушкам упорхнуть, как музыка вновь взорвалась адским ритмом.
Безликие ассистенты в чёрных фраках задвигались с осторожной хищностью, словно танцуя перед распятой на кресте фигурой.
Они кружили как голодные акулы, чуть пригнувшись, вытянув руки с зажатыми в кулаке стилетами.
Прожектора медленно погасли.
Единственное пятно света сосредоточилось на обнажённой до пояса фигуре.
Расширившимися от ужаса глазами Ирис смотрела на сцену. Смотрела и не верила в реальность происходящего.
Может быть это какой-то оптический трюк? Иллюзия? Фокус?
Стилеты глубоко, по самую рукоятку, вошли в тело, подвешенное на кресте. Кровь алым ручьём потекла из ран, собираясь на полу липкой лужицей.
Когда один из безликих вновь воткнул нож в Ливиана и повернул его, расширяя рану, Ирис с трудом сдерживалась, чтобы не заорать во весь голос.
Она не знала, испытывали ли остальные зрители хотя бы половину того тошнотворного ужаса, что она, но происходящее на сцене словно держало людей в трансе.
Никто не шевелился, не разговаривал.
Тем временем фигуры в масках вытащили ножи и из полумрака выскользнула третья фигура.
Маски мягко подхватили соскользнувшее с креста тело и уложили его на мраморный алтарь, до поры, до времени находящейся в тени и лишь теперь ставший заметным.
Все трое ассистента, склонившись, принялись слизывать кровь с ран на груди, с живота, с губ Ливиана.
Было видно, как распластанная на алтаре жертва тяжело дышит - грудь дёргалась короткими вдохами и выдохами.
Рука одного их них скользнула в отрытую рану и Ирис поняла, что больше не выдержит. Иллюзия оно там или не иллюзия, её мозг отказывался воспринимать подобную реальность.
Желудок - тоже.
Она сорвалась с места и опрометью кинулась прочь из зала, мечтая только об одном - добежать до туалетной комнаты прежде, чем её вывернет наизнанку.