Глава 6
Это был мой последний взгляд на Френсиса. Больше мы никогда не виделись, да он и не искал встречи. Я только слышала, что он оставил медицину и занялся бизнесом.
Поздно вечером папа вернулся из города. Берти еще не пришла, а мама и Нелли уже отправились спать. Папа тяжело сел в кресло на веранде. Я тогда еще не поняла, что он хорошенько выпил. Я никогда не видела, чтобы он был так печален после пьянки, чаще он приходил веселым, оживленным и довольно сентиментальным. Но в тот вечер движения его были раскоординированными, а голова уныло поникла.
– Тебе не надо было вести машину в таком состоянии, – заметила я.
– Почему нет, дорогая?
– Ты слишком устал.
– Ничуть. И вообще – что ты знаешь об усталости?
– Тебе налить чаю?
– Нет. Лучше содовой. Виски я достану сам. Ну что, Хелен, у тебя был хороший день?
– Да, прекрасный.
– Слава богу, что Джон поправился. Я привез ему новую книгу о рыбной ловле. Она в машине.
– Принести?
– Нет, подожди. – Он отпил виски. – Мы с тобой давным-давно не разговаривали, Хелен. Ты любишь лето? Я имею в виду по-настоящему? Ты получаешь от него удовольствие?
– А разве может быть по-другому?
– По-другому, – повторил отец. – Да, когда молод и беззаботен, как ты, по-другому и быть не может. – Он откинулся в кресле. – Эх, мне бы твои годы! Никаких проблем, даже думать не о чем, только о том, как развлечь себя.
– Точно.
Он снова выпил.
– И все же бывают дни, Хелен, когда не мешает посоветоваться со своим старым отцом, правда?
– Ну, наверное.
– А потому знай – ты всегда можешь придти ко мне. Всегда. На самом деле я не так стар, как тебе кажется.
– Да, я знаю.
– И не забивай голову вчерашней ссорой. В любом браке бывают моменты, о которых потом жалеешь. Ты ведь уже взрослая, чтобы это понять? Нам с мамой хорошо вместе. Остальное ничего не значит. Ни-че-го.
– Боюсь, Верти завтра уедет, – бросила я вскользь.
– Да? Почему? Ей здесь не нравится?
– Нравится, но ей что-то нужно сделать в городе, да и каникулы почти кончились.
– Да, мы тоже вернемся, нам придется вернуться.
– Налить еще содовой? – в отчаянии спросила я, заметив, что он говорит с большим трудом и запинаясь.
– Спасибо, малыш, не надо. Пора спать. Ты не знаешь, где мама держит снотворное?
– На туалетном столике. Только не пей его сегодня.
– Нет, выпью, тогда я проснусь позже… Отец ушел в спальню, и я услышала, как он сбросил туфли. Я вымыла стакан, из которого он пил, поставила его на место, а потом принялась ходить туда-сюда по комнате. Спать не хотелось – было очень душно, и вскоре по стеклам застучали первые капли дождя.
Занятия в школе начинались в середине августа, и мы вернулись в город за пару дней до этого. Лето осталось позади, но все еще было очень тепло. Все время жарило солнце, листья в саду пожелтели, а прудик почти высох.
После нескольких недель, проведенных на море, моя спальня казалась меньше, но все остальное было таким же, как раньше. Я долго рассматривала себя в большом зеркале. Ничего не изменилось, даже в уголках рта или глаз не появилось никаких морщинок. Это было молоденькое загорелое личико с довольно-таки красным обгорелым носом. Тело тоже ничего не показывало. Ничего. Я легла на кровать и уставилась в потолок. Сколько уже дней кряду я чувствовала себя умирающей? Неделю, не больше. Неужели это навсегда? Мне надо было выплакаться. Я лежала и ждала, прислушиваясь, как в отдалении стучит мячом Джон. И наконец через час в груди что-то екнуло, а потом вдруг я зарыдала. Рыдать, упиваясь своим унижением, было довольно приятно. Жалеешь себя, распаляешься, снова жалеешь, пока не успокоишься, обновленная, как после долгого крепкого сна.
Когда я встала и умылась, я ощущала только освобождение и облегчение. Все кончилось. Кстати, сцена с Верти не была даже настоящей сценой. Когда она в ту ночь пришла домой, я дожидалась ее, сидя целиком одетой на своей кровати. Когда она появилась, я попросила ее закрыть за собой дверь, сказала, что видела ее днем с Френсисом. Она окаменела, а потом спросила:
– Ты сердишься, да? Но это же ничего не значит – маленькое развлечение. Мы немножко повеселилась, вот и все.
– Я не сержусь, – ответила я. – У меня нет права ни на твою жизнь, ни на жизнь Френсиса.
– Нет, – согласилась она с облегчением. – Как мило с твоей стороны воспринимать все именно так, а я, наверное, поступила не очень честно. Прости, Хелен, я виновата.
– Не стоит, – отозвалась я, забирая постельное белье. – Сегодня я буду спать на веранде. Кстати, я уже сказала папе, что ты завтра уезжаешь.
– Ах вот как! – воскликнула она. – Но это же было случайностью. Мы просто гуляли по берегу…
– Хватит, Верти. Не надо ничего говорить. – Выходя, я последний раз обернулась. – Хочу только добавить, что ты самая подлая и гадкая тварь, которая рождалась на свет. Спокойной ночи.
На следующее утро мы не обменялись ни словом. Когда я села завтракать, она не подняла глаз от своей тарелки. Мама говорила, что глупо уезжать так неожиданно, но я сказала, что Верти надо купить какие-то учебники, и она не стала возражать против такой версии. Я выиграла – это было маленькой компенсацией за предательство и унижение.
Что я думала о Френсисе? Пусть это не покажется странным, но я испытывала к нему некоторую благодарность. Он дал мне так много. Но в то же время он разбудил в моей душе что-то дикое, холодное и жестокое, за что должны были расплатиться позже совсем другие люди. Я решила извлечь из этой печальной истории урок – больше никто не захватит меня врасплох, теперь я собиралась всегда быть настороже против всех и всего. Другие люди, другие мужчины должны были расплатиться за боль, которую он мне принес. Как было этого добиться? Я должна была воспитать каменное сердце и тело, на которое все бы смотрели с упоением, но не смели трогать.
На ком было сорвать дурное настроение, кому причинить боль? Это должен был быть кто-то любимый, чтобы ему действительно стало больно. Я вспомнила про Нелли. Я знала, что она хорошо относится ко мне, и сама любила ее. В тот же вечер я спустилась в ее комнату, как делала довольно часто. Она листала какой-то еженедельник и сразу подняла на меня добродушные глаза.
– Почему ты не вычистила утром мои туфли? – спросила я без предисловий.
– Я чистила, дорогая, – ответила она. – Протри глаза.
– Разве тебе плохо платят за то, чтобы ты чистила мне туфли? – поинтересовалась я, прислонившись к дверному косяку.
– Да, я знаю. И не жалуюсь.
– Может, тебе не приходилось чистить обувь в своей родной деревне? – заметила я. – Наверное, там ты ходила только за поросятами?
Тут она посмотрела на меня с настоящим любопытством, но ничего не ответила. Я знала, что на родине у нее остался парень, с которым она переписывалась, а потому продолжила:
– Что-то давно ничего не слышно о твоем приятеле, а Нелли? Наверное, он давно спит с другой, пока ты листаешь здесь журналы.
Тогда Нелли встала. Ее лицо, обычно такое дружелюбное и веселое, стало жестоким и злым. Он сделала ко мне два шага и ударила по лицу так сильно, что я упала и ударилась головой о шкаф. Она снова села и взяла в руки журнал.
– Тебе не стоило это говорить, Хелен. Это подло. И больше не будем об этом вспоминать.
– Но я хотела сделать именно подлость, – крикнула я. – Подлость! Подлость!
– Садись и рассказывай, что случилось, – сказала она, указывая мне на кровать.
– Не буду.
– Ну хорошо, просто сядь, и мы поговорим. Поговорим о чем-нибудь другом.
И в следующую секунду я уже стояла на коленях перед ее креслом, уткнувшись лицом ей в колени.
– Прости, Нелли, – рыдала я, – Я ничего не имела в виду, правда.
– Конечно, нет. Мы говорим массу всего, что вовсе не хотим произносить и о чем даже не думаем. Только не лежи на полу – дует, садись на кровать.
– Ты пообещаешь забыть все, что я сейчас сказала?
– Уже забыла.
Я села на кровать и успокоилась, пока она делала вид, что углубилась в журнал. "Как трудно обидеть человека, если ты поставил себе это целью, – думала я, – и как это просто, если ничего не замышляешь."
В тот вечер я долго просидела у Нелли. Я сварила ей кофе, а себе чай, и мы болтали, болтали обо всем. Она даже заставила меня пару раз улыбнуться своим непосредственным замечаниям. Но о главном я ей так и не сказала. В ее тесной комнатке просто не было места для истории о Верти и Френсисе. Я даже могла рассказать о том, что случилось между мной и Френсисом, но не то, что увидела в дюнах в тот последний прекрасный день лета. Ибо именно в тот день лето для меня кончилось. Это было невозможно. Но Нелли как-то осторожно и терпеливо все выпытала и смогла меня успокоить. "Не многие так мудры, как Нелли," – думала я, выходя из ее комнаты.
Глава 7
Начало осеннего семестра было для меня во многом переломным: я никак не могла решить, должна ли я воспитывать в себе строгость и суровость или могу иногда показать, что не все еще в душе умерло. Разговоры с Нелли привели меня к одному главному выводу – не стоит очертя голову бросаться в водоворот чувств, а надо сначала все хорошенько обдумать.
Я училась в современной школе с большими холлами, громадными окнами во всю стену и широченной лестницей на второй этаж. Классы были смешанными, но на одноклассников-парней никто не обращал внимания. Ну разве можно было воспринимать как мужчин тех, кого каждый день видишь запинающимися у доски. Мы болтали с мальчиками на переменах, некоторые позволяли себе короткие объятия и поцелуйчики на обратном пути домой. И все это при ясном дневном свете! Разве могло быть тут что-то серьезное? Впрочем, теперь я, наученная горьким опытом, не была ни в чем уверена. Теперь меня было невозможно чем-либо удивить.
С первого дня занятий между нами с Берти установился вооруженный нейтралитет. Она отсела от меня, и моей соседкой стала пухленькая и рыжеволосая хохотушка Вибике, которой мы все завидовали, потому что она была самой яркой и запоминающейся девчонкой в классе. С Берти мы едва здоровались. Вибике была сообразительной и всегда приветливой. Я списывала у нее латынь, а в благодарность помогала с французским произношением, которое ей трудно давалось.
На переменах мы болтали о косметике и тряпках. Высокая красавица Астрид показывала нам одну коробочку за другой – помада, кремы, тени, духи. Была у нее и собственная машина, на которой она гордо подъезжала к школе.
Учителя тоже были совершенно разными: некоторые принадлежали к старой гвардии – в мокрую погоду ходили в калошах и приносили с собой завтрак в пластмассовых коробках. Другие были довольно молодыми – они курили, ругались и вели себя, как нормальные люди. Одним из молодых учителей был и мистер Брандт. Он всегда ходил в твидовом пиджаке и фланелевых брюках, и в нем было что-то неуловимо американское. Ему очень шли большие очки, темные и густые волосы он зачесывал назад, а когда улыбался, то показывал очень белые зубы.
К тому же мистер Брандт был женат и имел двоих детей. Жил он в нескольких минутах ходьбы от школы, и многие спорили за право проводить его домой. Возникла даже небольшая очередь. Мистер Брандт собирал книги по театру и любил поговорить о драматургии.
Мистеру Брандту удивительным образом удавалось сделать свои предметы – не только литературу, но и грамматику – живыми и для всех интересными. Иногда мы читали сценки из классических пьес, и когда мне пришлось сыграть Джульетту, я так увлеклась, что, читая монолог, обращалась к самому учителю. Я забыла обо всем, и остановилась только, когда мистер Брандт тронул меня за плечо. Он улыбался.
– Прекрасно, Хелен. Просто прекрасно. Но продолжит, пожалуй, Водил. Прошу вас.
Я села на место крайне смущенная. Наверное, я была единственной, кто так близко к сердцу воспринял содержание пьесы. После урока он позвал меня и пригласил к себе в гости поговорить о Шекспире.
Вскоре мне должно было исполниться семнадцать, и я собиралась пригласить гостей. Я позвала человек двадцать одноклассников почти всех, кроме Берти. Они должны были придти в восемь, выпить по стаканчику вермута или шерри, а потом отдаться танцам. Позже вечером Нелли планировала подать бутерброды.
Утром папа и мама пожелали мне счастья. Ради моего дня рождения мама поднялась в невероятную для нее рань. Мне подарили кашемировый зеленый костюм, а Джон преподнес флакончик духов, который, как я потом узнала, выбрала мама.
– Хелен, дорогая, – начал папа с воодушевлением, – теперь тебе семнадцать…
– Точно, – заметила я.
– Не перебивай. Вечером у тебя будут гости…
– Ты опять прав.
Отец повернулся к маме.
– Скажи сама, я не могу ее успокоить. Мама прикурила сигарету и посмотрела на меня.
– Мы с отцом, глядя на тебя, видим, как бежит время. У нас взрослая дочь. Хотя.., хотя ты почти никогда не разговариваешь со мной или со своим отцом. Я хочу, чтобы ты знала, что можешь всегда придти к нам и все обсудить – обсудить все, что тебя волнует.
– Конечно, я так и поступлю, если мне будет нужен совет, – вежливо ответила я, умирая со скуки. Почему это родители всегда стараются испортить праздник?
– А сегодня, – снова включился отец, – здесь не будет ни меня, ни мамы. И знаешь, дорогая, почему?
– Нет, даже представить не могу.
– Потому что мы хотим показать, что доверяем тебе, – заявил папа, торжественно выпрямляясь в кресле. – Вы, молодые, будете развлекаться так, как захотите. Нас не будет дома часов до двух. Ни меня, ни мамы.
Из этого сообщения, которое должно было меня тронуть, я сделала вывод, что они выезжают порознь. Каждый использовал мой день рождения, чтобы отпустить другого, и оба чувствовали, что приносят жертву.
– Как это мило, – отозвалась я. – Большое спасибо.
– Джона тоже не будет, – добавил папа. – Он останется ночевать у друзей.
Джон был недоволен, но ему ничего не оставалось, как подчиниться.
Вечеринка получилась поначалу вполне обыкновенной. Нелли металась туда-сюда, как дикий зверь в клетке. Она едва смотрела на танцоров, а только подносила новые и новые подносы.
– Почему нет Берти? – поинтересовалась Астрид. – Я думала, что она твоя лучшая подруга.
– Ты ошибалась, – лаконично ответила я. Больше о Берти никто не вспомнил, а я грешным делом мечтала, что она сидит дома одна, скучает и завидует нам. Эта мысль согревала меня весь вечер.
Мы очень много танцевали, и Мортон – высокий и тихий Мортон – не отходил от меня ни на шаг. Первый раз в моем доме собралось так много моих ровесников, и, остановившись на пороге веранды и оглядывая комнату, я вдруг подумала, что ошиблась дверью. Мне стало одиноко и неуютно. Это не было моим домом, а люди не были моими друзьями. Мы попали в какой-то безымянный особняк – едва незнакомые люди и испорченная девочка, которая устраивает вечеринку.
Когда Нелли подала сандвичи, я почему-то вынула из буфета бутылку водки. Никто не выказал особого удивления, но я знала, что ввела новую моду – впредь все, кто устраивал вечеринки, должны были подавать на стол водку или что-то такое же крепкое. Когда все выпили, в комнате немного повеселело. Танцы стали более дикими, а ребята разбрелись по дому. Я сама выпила две больших рюмки водки и полстакана пива, и, хотя не опьянела, почувствовала себя легкомысленной и равнодушной. Меня ничто не могло рассмешить, наоборот, несколько раз мне очень хотелось заплакать. Где же мама, которая мне должна что-нибудь посоветовать, – подумалось мне. Наверняка, она сидела у камина в гостиной дядя Хенинга, а может, первый же чинный поцелуй у порога увел их в спальню?
А папа? Я знала, что ему давно уже не хватает вылазок во время командировок, и он завел постоянную любовницу, с которой даже появлялся на людях, как будто это было совершенно естественно. Я ненавидела эту женщину, хотя никогда ее не видела. Наверняка, это была толстая, большая и вульгарная бабища, – по крайней мере так мне казалось тогда. Я представляла себе, как мы встретимся.
– Значит это вы, – сказала бы я. – Не стряхивайте, пожалуйста, пепел в вазу, пепельница перед вами. Кстати, лак на среднем пальце облупился, но никто, кроме меня, этого не заметит. Так сколько вы просите в месяц? Ой, простите, мы не поняли друг друга, я думала, что вы ищете место горничной.
Мне было ужасно жаль папу, я скучала по нему среди всех этих гостей. Почему они с мамой оставили меня одну с людьми, которые ничего для меня не значили? Лучше бы мы втроем пошли в театр, а потом в ресторан – вот это был бы прекрасный день рождения…
Около полуночи Уильям попытался произнести речь в мою честь, но его перебили, и все потонуло в смехе и криках. Потом Мортон попросился посмотреть подарки, и я повела его наверх в свою комнату. Он спокойно разложил книги, помады, духи, носовые платки и все остальное, что мне принесли. Потом снизу раздалась громкая музыка, а он неожиданно повалил меня на кровать.
– Эй, мы так не договаривались, Мор-тон, – воспротивилась я. – Ты же хотел посмотреть подарки.
– Знаю, Хелен, – прошептал он, – но я ничего не могу с собой поделать. Просто не могу, когда вижу тебя, а тем более, когда ты рядом.
Похожие слова я слышала тогда, в дюнах. Ах, как это было давно – целую жизнь назад, и со мной ли?
Мортон страстно целовал меня, и я вдруг почувствовала, какая тяжелая у меня голова. Впрочем, я не потеряла над собой контроль, я знала, что сейчас произойдет, и решила, что это неплохая перспектива. Симпатичный парень, к которому я совершенно равнодушна это то, что мне требуется для мести. Я должна была доказать себе самой, что все, что я делала с Френсисом, можно проделывать и с остальными без всякого чувства и, соответственно, без страданий и горя.
– Запри дверь, Мортон, – попросила я. Все это не имело ничего общего с тем, что я пережила всего месяцем раньше. Но кого мне было винить? А что если Френсис не испытывал ко мне никаких чувств, как я сейчас – к Мортону, – вдруг пришло мне в голову. Хотя нет, я отвергла эту неприятную мысль. Он бы не был таким страстным. Да, йотом он предал меня, но сейчас я предавала его, и теперь мы были квиты. Я отомстила за унижение и обиду.