Мортон так торопился и дрожал от отрасти, что прыгнул на меня, и все произошло так быстро, что я не успела ничего почувствовать. Неужели его было так просто удовлетворить? – удивилась я. Он спокойно лежал рядом, когда я сделала открытие, которое на некоторое время затмило все мысли о мести Френсису, – мужчина всегда получал то, что хотел, а потом отваливался удовлетворенный. Новость шокировала и в то же время облегчала. Жизнь продолжалась.
– Спасибо, Хелен, спасибо, единственная, дорогая, – прошептал он и нежно поцеловал меня в щеку. Это меня немного тронуло. Мне стало жаль его, и я погладила его по голове. Он был так благодарен, а ведь то, что произошло, мне совершенно ничего не стоило. Ничего!
– Надо пойти вниз, – сказала я, поправляя юбку. Он застегнул ремень.
– Пообещай, что не скажешь ни единой живой душе, – потребовал Мортон.
– Нет, конечно, нет. – Я удивилась, как такая мысль могла придти к нему в голову? Он был всего лишь мальчишкой, а я ощущала себя его старшей сестрой. Мне хотелось смеяться и плакать, и даже пришлось прикусить губу, чтобы он ничего не заметил.
Внизу было темно, несколько пар по-прежнему танцевали в гостиной. Мортон тоже потянул меня в круг, но мне хотелось побыть одной. Я боялась, что кто-то потревожит мои чувства.
– Мы еще увидимся? – спросил он беспокойно.
– Конечно. Почему нет.
– Я имею в виду – как сегодня?
– Не могу обещать. Всегда рискованно повторять прежний успех.
– Нет, Хелен, послушай. Я говорю серьезно.
– Хорошо. Замечательно, Мортон. А теперь пойди и потанцуй с кем-нибудь другим. Например, с Вибике, по-моему, она заскучала.
Он отошел, а я спряталась в заднюю комнату. Все в этот вечер было глупо и бессмысленно.
Около двух часов гости стали уходить, а в половине третьего появилась мама. Она была одна.
– Ну, как все прошло? – поинтересовалась она.
– Замечательно. Это лучшая вечеринка в нашем классе, из тех, что я помню.
Я очень рада за тебя, Хелен. Потом все расскажешь. А сейчас – сейчас иди спать. Нелли утром уберет.
– А где папа? – я специально спросила ее об отце – мне хотелось причинить ей боль.
– Папа? – она резко повернулась, подняв брови. – А, он будет с минуты на минуту. Спокойной ночи, Хелен.
Она быстро поднялась по лестнице, и я лежа в кровати, услышала, как она принимает душ. Потом пришел отец, и вода перестала литься.
Кстати, Мортон не сразу оставил меня в покое. Он стал звонить вечерами и норовил провожать меня из школы домой. Через некоторое время я пошла на какую-то вечеринку, где отчаявшийся Мортон очень глупо пытался заставить меня ревновать к Вибике. Больше я не думала о нем. Он сделал свое дело, и я не хотела с ним встречаться. Я обнаружила в себе изрядную долю цинизма и гордилась этим.
А на следующий день после вечеринки в нашем доме разорвалась бомба. Было воскресенье, я хотела поспать подольше, но Нелли разбудила меня в девять.
– Отец и мать хотят тебя видеть. Немедленно! Они ждут внизу.
Когда я спустилась вниз, папа нервно и торжественно мерил шагами комнату, а мама сидела на диване очень прямо и строго. Она сжала губы в тонкую линию.
– Подойди ко мне, Хелен, – потребовала она.
– Что случилось?
– Ты должна ответить мне на один вопрос. Только ответить честно.
– Переходи к делу, – перебил ее папа.
Мама даже не взглянула на него.
– Ты легла спать в два часа ночи, когда все ушли, а чуть позже мы с папой поднялись в свою комнату. Но сегодня, когда я спустилась утром сюда, то нашла вот это…Этот предмет валялся между диваном и креслом.
Двумя пальцами она держала пару белых трусиков, будто это была грязная тряпка. Последовала пауза.
– Для начала я хочу знать – они твои?
– Нет, – ответила я, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Вот все и открылось.
– Ты говоришь правду?
– Да. У меня таких никогда не было, – ответила я, и это было правдой.
Мама посмотрела на свои безупречные ногти, а потом снова на меня.
– Тогда, может быть, ты будешь любезна объяснить, как они здесь оказались?
– Н-нет. Не могу. Просто не представляю.
– Но они же не сами собой пришли, дорогая.
– Думаю, что нет.
– Чьи они?
– Не знаю. Наверное, они принадлежат одной из моих одноклассниц.
В комнате было очень тихо. Ни звука. Папа остановился у окна, а потом резко повернулся.
– Ты хочешь сказать, что твои школьные подруги…
– Спокойно, оставь это мне, – перебила его мама. – Хелен, ты понимаешь, какие подозрения возникают при виде этого предмета? Это очень интимный предмет туалета, который девушка могла снять только в том случае…
– Только в случае, если на этом диване происходил интимный акт, – драматически воскликнул папа. – Здесь – в моем доме!
Снова последовала выразительная пауза, я просто не знала, что им сказать. Все произошло так неожиданно, что у меня не было времени продумать тактику защиты.
– Позволь задать тебе еще один вопрос, – сказала мама, снова рассматривая руки. – Что происходит на этих ваших вечеринках? Ведь мы оказали тебе доверие, ушли…
– Мы танцевали и развлекались.
– И что еще?
Я сидела на подлокотнике дивана, но тут встала. Коленки у меня начали дрожать, потому что я боялась слов, которые собиралась произнести. Собиралась бросить им в лицо – их лицемерие разозлило меня.
– Естественно, некоторые девчонки спят с ребятами, если обстановка позволяет.
Это простое заявление потрясло моих родителей. Но больше всего их поразило слово "естественно". Папа с мамой окаменели.
– Хелен, – мама с трудом подыскивала слова. – Ты понимаешь, что говоришь?
– Да, отлично понимаю.
Папа подошел ко мне. Никогда прежде он не казался мне таким высоким. Он просто возвышался надо мной, как стена.
– А ты сама? – спросил он. – Ты поступаешь так же?
Я смотрела прямо в верхнюю пуговицу его жилета. "Надо поднять глаза", – подумала я, и взгляд медленно пополз наверх через его шею, бритый подбородок, нос, и уперся в его возмущенные глаза.
– Да, – ответила я.
И тут наступил хаос. Комната закрутилась вокруг, мне не хватало воздуха. Папа что-то сказал маме, но я не расслышала его слов. Через полчаса я обнаружила себя на диване в комнате. Может, я упала в обморок, – не помню. Нелли принесла мне стакан воды, я отпила и закрыла глаза. Наступил Судный день.
Глава 8
Больше часа я лежала на диване и никак не могла собраться с мыслями. Из столовой слышались голоса – папа и мама разговаривали. Весь остальной дом погрузился в тишину. Неужели это все сделала я? Казалось, что в доме кто-то тяжело болен. Неужели то, что я сказала, значило так много? Ведь я была членом семьи, которого меньше всего принимали во внимание. Они никогда не пытались понять моих чувств, да и не очень-то ими интересовались. Зато сейчас они обсуждали меня. Решали, как со мной быть.
Потом мама пришла и села на краешек дивана. Очевидно, они выработали план сражения, и мама должна была его начать. Женщине всегда легче понять чувства девушки – наверное, они пришли именно к этому выводу.
– Тебе лучше? – спросила она.
– Да, все в порядке, – ответила я. – Со мной ничего не случилось.
Мама старалась говорить спокойно.
Ты уверена? – снова спросила она.
– В чем?
– В том, что с тобой ничего не произошло?
– Да, конечно.
Снова последовала пауза.
– Хелен, я думаю, ты понимаешь, что я имею в виду. Я твоя мать, и ты можешь рассказать мне все – все! Я надеюсь, я хочу надеяться, что с тобой не случилось несчастья из-за того молодого человека, с которым ты…
– Я не жду ребенка, если это именно то, что ты хочешь знать, – ответила я.
– Ты уверена? Мне стало противно.
– Уверена. Если хочешь знать – уверена с сегодняшнего дня.
Мама встала и посмотрела на дверь столовой.
– Лучше попроси папу войти, чтобы он перестал подслушивать у двери, – заметила я. – Это пошло.
– Никто и не подслушивает, – обиделась мама. – Если тебе будет так легче говорить, то я закрою дверь. – Бедный папа – ему не удалось услышать конец нашего разговора, потому что мама захлопнула дверь перед его носом и продолжила. – Значит, дорогая Хелен, мы знаем, что ты не попала в беду, и то спасибо. Но ты должна мне рассказать о своих романах.
– Должна? Почему? Зачем?
– Надо во всем разобраться. Ведь ты понимаешь, что мы с папой потрясены, и, наверное, не забудем этот шок до конца своих дней.
– Да почему? Я ведь взрослая. Было бы гораздо страннее, если бы я все еще была девственницей.
Я знала, что говорю грубее и резче, чем думаю. Но это было моей единственной защитой. Какие еще слова можно было отыскать в ответ на ее бестактные вопросы?
– Скольких мужчин ты знала? – спросила она снова.
– Я не стану отвечать на этот вопрос. Это никого, кроме меня, не касается.
– А когда.., когда это случилось впервые?
– Давай прекратим разговор, мама. Это допрос. Я не стану тебе отвечать.
– Почему ты не пришла ко мне, когда поняла, что между тобой и мужчиной может произойти… Это?
– Потому что я не верю людям, когда они начинают обсуждать свои, а тем более твои чувства. Это во-первых, а во-вторых, – у тебя никогда нет времени. Ты всегда занята собственными делами.
– Что ты хочешь сказать, Хелен? Ты имеешь в виду что-то конкретное?
– Мама! Я больше не ребенок. Сколько раз это нужно повторять? Я не забыла ссору, которая была у вас с папой в Тисвильде. Ты что, думаешь, что все проходит просто так, не оставляя никаких следов?
Она сидела напротив и смотрела мне в глаза. Я поняла, что отступать некуда. Ни ей, ни мне. Она тоже.
– И ты знаешь, что мы с папой…
– Да, знаю. Знаю уже два года. И я знаю, что у тебя есть кое-кто другой. И я не виню ни тебя, ни кого бы то ни было. Только ты тоже не должна лезть в мою жизнь, как я не лезу в твою.
Она вздрогнула, будто ее ударили. Я никогда не видела ее в таком состоянии. Мама резко встала и вышла. Я села на диване. На душе у меня было отвратительно. "Ты дрянь, – твердила я себе, настоящая дрянь. Берти – просто ангел в сравнении с тобой. Все, что ты умеешь – причинять людям боль."
Через некоторое время в комнате появился папа. Он сел на кресло. Все в тот день походило на дурную пьесу, в которой актеры появлялись на сцене, только для того, чтобы произнести свои монологи.
– Хелен, ты так расстроила свою мать! – объявил он патетически.
И это было единственное, чего ему не следовало говорить. Теперь на меня падала вина за все горести их жизни.
– Она плачет, – добавил он. – Ты не должна была рассуждать о наших с мамой отношениях.
– Я не хотела, – ответила я. – Я не хотела причинить вам боль, я только хотела, чтобы вы прекратили обсуждать меня и мою жизнь.
– Все не так просто, Хелен. Ты ведь наша дочь, и мы хотим, чтобы ты знала наше мнение о твоих поступках.
– Но я-то не интересуюсь вашей точкой зрения, – выкрикнула я, сжимая кулаки.
– Я полагаю, что теперь ты взрослая девушка, – продолжил папа. – И я не хочу морализировать. Просто я думаю, что ты слишком рано начала вступать в половые связи с мужчинами. Я бы предпочел, чтобы ты пару лет подождала. Но что было – того не воротишь. Но я бы попросил тебя не устраивать в моем доме оргий…
Я, едва сдерживая слезы, закричала:
– Перестань!
– Нет, не перестану, – веско ответил отец. – Ты должна помнить, что вступать в интимные отношения с человеком можно только в том случае, если ты действительно его любишь…
Я больше не могла себя контролировать, и завопила так, что папа оторопел:
– Перестань! Сейчас же перестань! Не тебе об этом рассуждать! Что ты знаешь о любви!
– Хелен, я прошу тебя…
Я больше его не слушала и, рыдая, выбежала к себе.
Весь день я пролежала в кровати, всхлипывая. Гордость моя была уязвлена – я все рассказала родителям, а у них не хватило такта даже на то, чтобы придержать язык. Теперь я чувствовала себя самым одиноким человеком в мире. Мне не осталось ничего, кроме стыда и унижения.
Больше всего я боялась, что они не остановятся и будут обсуждать все это на следующий день, и через день, и после. Но как ни странно, этого не случилось. Ни папа, ни мама не возвращались к истории моего грехопадения. Видимо, они махнули на меня рукой, а может, решили предоставить меня собственному стыду. Впрочем, не исключено, что им просто было все равно, потому что каждого волновали свои заботы. Мы говорили о чем угодно, только не о том злополучном субботнем утре. Все делали вид, что его не было вовсе.
Глава 9
Скорее всего, родители не проявляли деликатность, а просто старались не думать, и, соответственно, не говорить об этом неприятном предмете. Так они пытались закрыть глаза на любую проблему всегда. У меня не было чувства вины. Хотя, кажется, должно было быть. Единственным результатом всей истории было то, что мне запретили устраивать вечеринки у нас дома, но саму в гости отпускали, как прежде. Не могли же они меня запереть дома, выпуская только в школу.
Ко мне вернулись беспокойство и неуверенность, и очень трудно было вновь обрести равновесие. Я не могла подолгу оставаться на одном месте. То я вдруг кидалась вниз, чтобы включить проигрыватель, то пыталась научиться шить, то хватала книгу, то бесцельно слонялась по саду, то от скуки отправлялась в кино, но не всегда могла дождаться конца сеанса. Хотя часто погасший в зале свет приносил облегчение – я знала, что меня ждут два часа мечтаний о другом мире, который появлялся на экране, – тот прекрасный и светлый мир ничем не напоминал о нашей тусклой жизни. Иногда мы с Вибике, посмотрев хороший фильм, приходили ко мне, забирались с ногами на диван в моей комнате и начинали плакать, не потому что кино было грустным, а потому что нам хотелось дать волю чувствам.
– Я просто не могу этого вынести, – шептала Вибике. – все, что они говорят друг другу – так красиво, и так искренне. Ты помнишь?..
И мы снова вспомнили весь фильм.
К тому времени Вибике стала моей самой близкой подругой. Мы вместе возвращались из школы домой, все друг с другом обсуждали и пару раз в неделю отправлялись вместе в кафе. Там Вибике развлекала меня одной и той же сценкой. Она изображала девушку, которая одна сидит за столиком, пьет и курит. Вдруг появляется некий темноволосый парень (испанец или мексиканец – в зависимости от настроения) приставляет к груди револьвер, стреляется и падает к ее ногам. Смысл был в том, что он застрелился ради нее, но Вибике, равнодушно тронув мыском туфли бездыханное тело, возвращалась к своему стакану, а потом как человек, которого потревожили во время важного дела или оторвали от серьезных размышлений, бормотала что-то вроде: "Ну и ну" или "Гм".
Я пыталась повторить сценку, но у меня никогда не получалось так здорово, как у нее. Вибике говорила, что я слишком явно удивляюсь, и это получается неестественно, но я считала, что если в женщине есть что-то человеческое, то она не может демонстрировать полное равнодушие в такой ситуации. Тут мы с ней расходились во мнениях.
Парни-одноклассники предпочитали другие – более опасные развлечения. Я до сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю их забавы. Одна из них состояла в том, чтобы на спор стоять на краю платформы, когда мимо проходит транзитный поезд. Выигрывал тот, кто становился ближе всех к краю. Конечно, они выпендривались перед девчонками, а мы впадали в настоящий ужас.
Другой игрой была езда на мотоцикле у самого озера. Надо было остановиться так, чтобы переднее колесо повисло над обрывистым берегом. Я видела это только один раз, но и его хватило. Пару раз мальчишки не успевали притормозить и падали прямо в одежде в воду, а там было довольно глубоко. Потом они усовершенствовали игру – привязывая друг друга к седлу. На моих глазах один парень по имении Карл Отто упал в озеро, и его еле-еле выловили и откачали. Потому что наши балбесы оцепенели от испуга и не сразу бросились за ним, а потом долго не могли развязать узлы веревки. Мотоцикл, конечно, выловить не смогли.
После этой истории они придумали какое-то другое, не менее опасное соревнование, но я больше не ходила смотреть на их безумные игры. До сих пор чувствую ветер проходящего мимо на всей скорости поезда и ужасно не люблю стоять на крутом берегу.
Однажды в сентябре, когда было еще очень тепло, а небо казалось по-летнему голубым и высоким, я набралась мужества и напомнила мистеру Брандту про его приглашение. Он тут же подтвердил, что будет рад меня видеть, и на следующий день я уже сидела в его кабинете, полном книг, и мы говорили о Шекспире. Обычно он приглашал на чай трех-четырех школьников, но в этот раз я была одна.
– Вы одна из моих лучших учениц, Хелен, – сказал он. – Вы прекрасно чувствуете поэзию.
– Спасибо, – ответила я, зная, что краснею. Я всегда готовилась к его предмету, как, впрочем, и все девчонки в классе.
– Вы знаете сонеты Шекспира? – спросил он, прикурив трубку.
– Не то чтобы…
– У вас в учебнике есть один. Мы еще не дошли до него, но мне кажется, что вы достаточно взрослая, чтобы понять его. Прочитать?
– Да, пожалуйста, – попросила я польщенная.
Он сел напротив, положил трубку, заглянул мне в глаза, как будто еще сомневался, пойму ли я, а потом начал читать:
Скажи, что я уплатой пренебрег
За все добро, каким тебе обязан,
Что я забыл заветный твой порог,
С которым всеми узами я связан,
Что я не знал цены твоим часам,
Безжалостно чужим их отдавая,
Что позволял безвестным парусам
Себя нести от милого мне края.
Все преступления вольности моей
Ты положи с моей любовью рядом,
Представь на строгий суд твоих очей,
Но не казни меня смертельным взглядом.
Я виноват. Но вся моя вина
Покажет, как любовь твоя верна.
Потом он опустил книгу и посмотрел на меня. Как странно было слышать любовное стихотворение в таком исполнении, в школе он читал стихи совсем по-другому.
– Правда, очаровательно? – спросил мистер Брандт.
Меня покорили слова и музыка стиха. И почему отец никогда не читал мне стихов? Может, он думал, что я недостаточно взрослая, чтобы понимать любовную лирику?
– Ты думаешь о любви, как о чем-то высоком и чистом, а, Хелен? – спросил меня мистер Брандт неожиданно на "ты".
– Что вы имеете в виду? – удивилась я.
– Ты тоскуешь по любви, да? Ты ведь понимаешь, что это то, с чем нельзя играть?
Разговор принял необычный личный оттенок. Это было совершенно против правил.
– Я об этом не думала, – уклонилась я.
– Я почти не знаю, что происходит между мальчиками и девочками после школы, – продолжал он. – И в каком-то смысле, меня это не касается. Хочу только сказать, что совершить над любовью насилие, обычно значит потерять ее навсегда.
Почему он говорил это? Неужели, просто посмотрев на меня, понял, что я вела себя бездумно и потеряла невинность? Мне предоставилась прекрасная возможность раскрыться. Он должен был понять все. Наконец, передо мной был человек, с которым можно было поговорить! Но момент был уже упущен. Пришел один из ребят, принес сделанные уроки, и мы заговорили о принце Альберте и королеве Виктории, все больше и больше отдаляясь от предмета, который я жаждала обсудить.