- Эти миланцы, - заметил Наполеон, - уже не улыбаются мне так сердечно, как в первые дни. Чувствую, что в любой момент могу получить удар в спину.
- С тех пор, как существует война, - усмехнулся Массена, - военные трофеи служат жвачкой для политиков. Армии достаются честь и слава. А военные трофеи заставляют замолчать горлопанов из Директории.
- Мне бы не хотелось, чтобы наемный убийца, подосланный духовенством или аристократами, заставил замолчать меня, да притом навсегда, - сухо возразил Наполеон. - Я больше не чувствую себя в безопасности в этом городе. Чем скорее я его покину, тем будет лучше.
- Есть и те, кто вас любит. Как-никак мы все-таки принесли им свободу и справедливость.
- Это верно, - согласился Наполеон. - Доверчивых дураков всегда хватает.
Барбара Литта Висконти не преминула пересказать подслушанное, и вскоре по безотказно действующим каналам городских слухов и сплетен новость уже живо обсуждалась во всех миланских домах, в соборе, в оперном театре.
- Вы, безусловно, правы, - возобновил разговор городской комендант, - у каждого главнокомандующего свои причуды, дорогой граф Порро.
- Гражданин, - насмешливо поправил его родовой аристократ.
- Хотя бы между нами давайте не будем считать себя обязанными соблюдать правила этой дурацкой игры. Мало нам других забот, теперь мы еще должны ломать себе голову из-за девчонки, которую комедиантка, пользующаяся милостями Бонапарте, взяла под свое покровительство. И в довершение всего я буквально погребен под обвалом анонимных доносов. Вот, извольте взглянуть. - Граф Франческо Нава подошел к своему письменному столу, открыл ящик, битком набитый письмами, и вытащил одно наугад. - Якобинцы объявили войну дворянским гербам, а наши дураки и рады стараться. Вот смотрите: заставили хозяина сапожной лавки у въезда на контраду Сант-Андреа сбить железную корону, служившую ему вывеской.
- Но ведь таково было постановление городского совета, - мягко напомнил граф Порро, - упразднить титулы и уничтожить геральдические знаки. Я сам, - добавил он, нахмурившись, - отказался от своих званий и подписал декрет.
- Это было сделано не по искреннему убеждению, а чтобы доставить удовольствие французам, - возразил граф Нава. - Однако народ принял все это всерьез. Вот полюбуйтесь, прошу вас, - и он протянул другу еще одно письмо.
- "Вчера, проходя по Соборной площади, - вслух прочитал граф Порро, - я обратил внимание на венчавшего одну из мраморных капелл так называемого имперского орла. Движимый патриотическим рвением и стремлением искоренить последние остатки тирании в нашем городе, обращаюсь в данное ведомство с тем, чтобы был удален этот позорный символ нашего рабства".
- Вот чем мне приходится заниматься! - раздраженно воскликнул городской комендант.
- Общественное устройство держится среди прочего и на анонимных письмах, - рассудительно заметил граф Порро.
- Прикажете и это считать завоеванием революции?
- Под австрийским владычеством жилось не лучше. Вспомните, как мы барахтались в болоте провинциальных сплетен. Терпение, друг мой, терпение. Такова история, состоящая в числе прочего из досадных мелочей: анонимных писем и потерявшихся девочек, которых надо разыскать. В любом случае вы всегда можете рассчитывать на мою помощь.
- Ваша поддержка смягчает для меня унизительность задания, - признался граф Нава, почему-то воспринявший последний приказ как личное оскорбление.
И в самом деле, без помощи графа Порро, имевшего надежные рычаги влияния во всех слоях миланского общества, местная полиция мало что могла сделать в городе, разделенном непроницаемыми социальными перегородками.
- Я поеду в театр к мадам Грассини, - сказал граф Порро, - и подробно расспрошу ее лично обо всем, что касается потерявшейся девочки.
12
Вдали забухал тяжелый колокол, потом к его бронзовому звону присоединились колокола поменьше, торопившиеся возвестить начало очередного часа. Все колокольни города, позолоченные лучами утреннего солнца, заливались звоном.
Веселый перезвон и раздражающий кожу зуд разбудили Саулину.
- Блохи! - воскликнула она, почесываясь, но ничуть не встревожившись: эта житейская беда была ей хорошо знакома.
Она села на засаленной кровати. Незнакомая комната, грязная и голая, была совсем непохожей на ее прелестную спаленку в доме Джузеппины Грассини, да и на большую общую спальню в сыроварне ее отца в родном селении тоже.
Звон колоколов становился все громче. В голове Саулины возникали смутные и мрачные образы, которые ей хотелось бы стереть из памяти: ее покровительница в объятиях французского генерала, лихорадочное бегство через незнакомый город, лекарь (как его звали?) с его странными снадобьями и пугающими инструментами, путешествие в сумерках по грязным переулкам и, наконец, эта ужасная таверна.
Саулина протерла глаза, осмотрелась кругом, потом схватилась рукой за пояс, но не нашла того, что искала.
- Моя табакерка! Сердце подпрыгнуло у нее в груди, в глазах потемнело. Комната стремительно закружилась, затягивая ее в страшную бездонную воронку.
Очнувшись от обморока, Саулина заплакала - сначала беззвучно, потом громко, с рыданиями, разрывавшими грудь. Сквозь щели в грубых шторах из плетеного волоса пробивался дневной свет, шум в переулке мало-помалу становился оглушительным: лаялись между собой торговки, уличные продавцы и глашатаи пронзительно выкрикивали какие-то призывы, ржали и блеяли животные, надрывались в плаче дети, молоты стучали по наковальне. Не хватало только скрипа каретных колес, но ничего удивительного в этом не было: даже самый скромный экипаж не смог бы проехать здесь.
Саулина встала и подошла к стулу. В голове шумело. Она взяла в руки свой прекрасный бархатный пояс, распоротый по шву.
Бродячий лекарь украл у нее самое ценное: ее сокровище, ее амулет, подарок генерала Бонапарта. А потом сбежал, и она даже не могла вспомнить, как его зовут, этого мерзавца, этого отъявленного мошенника. Его никак нельзя было сравнить с веселым и благородным бандитом Рибальдо, который хотя бы честно и открыто называл себя вором, в то время как этот притворялся порядочным, а сам украл у нее то, что было ей дороже всего на свете.
Саулина ничего не ела со вчерашнего дня. Кроме того, выпитое ею сонное зелье оставило неприятную тупую тяжесть в голове.
Она стояла посреди убогой и гнусной комнатенки, но, как ни старалась, не могла сообразить, что же ей теперь делать. Продолжая всхлипывать, Саулина вновь подпоясала свое красивое, но уже испачканное и кишащее блохами платье.
Она вышла из таверны, никого не встретив, даже старика-сторожа нигде не было видно. Она понимала, что расспрашивать о мошеннике-лекаре бесполезно и вообще лучше держаться подальше от людей.
Как ни странно, в эту минуту больше всего ей хотелось есть. В противоположном от таверны "Медведь" конце переулка располагалась пекарня, откуда доносился дразнящий запах свежего хлеба. Разносчик с веселым и плутоватым лицом поправлял на плечах огромную плетеную корзину, доверху наполненную горячей выпечкой: тут были и длинные французские батоны, и большие караваи желтого хлеба, и кругленькие миланские булочки.
Саулина глаз не могла оторвать от содержимого корзины. Она уставилась на круглую булочку, и мысленно приказала ей выскользнуть из корзины, и даже просила об этом бога, но он так и не услышал.
Парнишка до того ловко управлялся с тяжелой, благоухающей свежим хлебом корзиной, что мечта Саулины Виолы, так и не осуществившись, растворилась в солнечной дали, как раз в том месте, где пыльный и грязный переулок пересекался с более широкой дорогой.
Сперва проголодавшаяся девочка вознамерилась было последовать за разносчиком, но ее отвлек шумный скандал в доме по соседству. Две женщины, еще молодые, но уже изрядно потрепанные безжалостной дланью нищеты, полуодетые, простоволосые и растрепанные, высунувшись из окна, выкрикивали оскорбления и выбрасывали на улицу предметы одежды, причем стремились попасть непременно в голову молодому человеку в исподнем, тоскливо озиравшемуся по сторонам.
- Потаскухи! - кричал молодой человек, задирая голову вверх.
Вокруг него уже начала собираться небольшая толпа. Подобные сцены здесь случались нередко, но неизменно привлекали зрителей, всегда готовых насладиться бесплатным зрелищем.
- Голодранец! - в один голос ответили женщины.
- Вы самые грязные шлюхи во всем Боттонуто! - вопил он, подбирая с земли панталоны и рубашку.
Одеваться ему пришлось прямо на глазах у благодарной публики.
- Хотел за спасибо обмакнуть свой сухарик в соус? - надрывалась более молодая из женщин. - Надо денежки платить, а без денежек ничего не бывает!
- А свои шесть грошей можешь забрать назад, на них даже хлеба не купишь! На, подавись! - крикнула вторая, но деньги на землю не бросила.
- Я полицию позову! - пригрозил молодой человек, застегивая панталоны. Прикрыв срам, он уже чувствовал себя увереннее, и даже голос у него стал не таким пронзительным.
Мимо проходил седой, но крепкий старик, толкавший перед собой тележку с песком.
- Оставь ты этих шлюх, - посоветовал он, задержавшись на минутку. - Ты не местный, стало быть, не знаешь, как делаются дела в Боттонуто. Возвращайся домой, тебе же лучше будет.
- Нет, я иду в полицию! - упрямо повторил молодой человек, чувствуя себя оскорбленным в лучших чувствах.
- Домой, домой иди, - сказал старик, добродушно поглядывая на него снизу вверх.
- Они у меня деньги взяли, а взамен ничего! Я позову жандармов.
- Кого ты позовешь, дурень! - усмехнулся старик. - Посули ты им хоть золотой скудо, жандармы сюда носу не сунут. Послушайся доброго совета: возвращайся домой.
Саулина стояла в толпе, следившей за этой сценой. Она так и не поняла, в чем причина разгоревшейся ссоры, но догадывалась, что речь идет о каком-то жульничестве, и инстинктивно сочувствовала молодому человеку, который показался ей одиноким и беззащитным. Таким же, как она сама. Надо было поскорее выбираться из этой части города, где все выглядело грязным, подозрительным и непонятным.
"Да что же это за место такое - Боттонуто?" - подумала и вдруг вспомнила, как однажды дон Джузеппе проповедовал с амвона про Содом и Гоморру, про грехи, гнездящиеся в больших городах. Вот тогда-то он и упомянул именно это название: Боттонуто. По его словам, это был рассадник всякой нечисти. Ей стало страшно.
- Святая Мадонна! - прошептала она. - Ну и попала я в переделку.
На порогах открытых лавок и на подоконниках лежали, растянувшись, сонные коты. Белые, черные и рыжие куры клевали корм среди отбросов, не давая проходу изможденному старому псу, тоже тыкавшемуся носом в мусорную кучу в надежде добыть себе пропитание. В стенной нише устроилось семейство кроликов. Толпа разошлась.
Саулина опять ощутила голод, заглушивший все остальные чувства. Тут она увидела курицу, обыкновенную курицу с пышным рыжеватым оперением, усевшуюся на пучок травы у обочины дороги.
"Да она же вот-вот яйцо снесет!" - обрадовалась Саулина.
И в самом деле, вскоре рыжая курица издала хорошо знакомое деревенской девочке кудахтанье и поднялась. На земле в двух шагах от Саулины лежало тепленькое яичко. Оставалось только наклониться и взять его. Саулина так и сделала, даже не оглянувшись по сторонам. Обхватив ладонью безупречно гладкий живой овал, она вытащила шпильку из волос, проколола скорлупу и принялась жадно высасывать содержимое. Саулина даже глаза закрыла от наслаждения. Девочка нисколько не чувствовала себя виноватой: она была вправе позаботиться о себе.
Удар, пришедшийся между ухом и затылком, оглушил ее. В первое мгновение Саулине показалось, что ее огрели камнем или дубинкой, но крепкая затрещина была нанесена мозолистой и тяжелой, как лопата, рукой.
- Гляньте на эту воровку! - раздался грубый голос у нее за спиной. - Мало нам своих бед, так еще пришлые будут воровать мои яйца!
Саулина закашлялась: последний глоток попал ей не в то горло. Она в ужасе оглянулась и увидела женщину с толстыми, растянутыми в злобной ухмылке губами, между которыми виднелся один-единственный и, как со страху показалось Саулине, длинный, словно кабаний клык, зуб.
- Я не воровка, - пролепетала девочка.
- А кто ж ты такая? - усмехнулась женщина, одетая чуть лучше остальных обитателей Боттонуто: ее мятое и покрытое пятнами платье по крайней мере было целым, без единой дырки или заплатки.
- Яйцо лежало на улице, - оправдывалась Саулина.
- Ну и что? - Женщина грозно нависла над девочкой всем своим массивным телом.
- Улица не ваша. Она для всех, - еле слышно продолжала Саулина.
- Ах вот как? - переспросила хозяйка курицы, продолжая грозно наступать на нее.
Попятившись, Саулина заметила в ушах у женщины золотые сережки и решила, что она богата.
- Я не хотела красть.
- Ты должна мне грош! - завизжала женщина.
- Где же я возьму грош? - Саулина растерянно оглядывалась по сторонам.
- С тебя грош! - повторила женщина, протягивая к ней костлявую и сильную руку, ту самую, что нанесла Саулине страшный удар, словно ожидая, что девочка положит ей на ладонь монету.
Вокруг уже начала собираться обычная толпа равнодушных зевак. Женщина прекрасно поняла, что имеет дело с деревенской девчонкой, правда, одетой почему-то по последней городской моде и неизвестно как забредшей в Боттонуто. А Саулина, имевшая за плечами богатый опыт, поняла, что сейчас ее будут бить, и, поскольку силы были неравны, решила, что лучше всего удрать.
Будь она среди родных полей, никто не смог бы за ней угнаться. Но здесь, пожалуй, придется трудновато.
Ну да выбирать не приходится - и Саулина кинулась наутек, как заяц от стаи гончих. Ноги несли ее быстрее ветра в направлении широкого перекрестка, залитого солнцем, за которым скрылся разносчик из пекарни. Выбежав на перекресток, Саулина огляделась в поисках какого-нибудь укрытия: ее преследовательница была не похожа на тех, кто легко отказывается от своих прав. Саулина увидела телегу, груженную сеном, в которую были впряжены громадные и терпеливые длиннорогие волы, не обращавшие никакого внимания на все попытки жилистого и крепкого крестьянина-возницы заставить их двигаться живее.
Без долгих раздумий Саулина бросилась прямо в сено и зарылась в него с головой, как в деревне, когда хотела укрыться от безудержного гнева отца. Она прекрасно умела прятаться в сухом, душистом, приятно шуршащем сене так, чтобы со стороны ничего не было заметно. Она оставила только совсем незаметное окошко, чтобы можно было наблюдать за тем, что делается снаружи.
Она увидела, как хозяйка рыжей курицы, разгоряченная и запыхавшаяся, выскочив на перекресток, в бессильной ярости вертит головой в поисках Саулины. Потом она стала останавливать прохожих, видимо, пытаясь выяснить, куда девалась воровка.
Девочка чувствовала себя в относительной безопасности, но облегченно перевела дух, лишь когда хозяйка курицы, смирившись с поражением, повернулась и отправилась восвояси.
Телега остановилась, крестьянин-возница опять начал на чем свет стоит поносить своих волов, а Саулина попыталась сообразить, куда же ее занесло. За новым перекрестком, кишевшим людьми, возами, телегами и тележками, открывался вид на водоем с пристанью, возле которой были пришвартованы три крупные баржи. Вокруг одной из них, груженной мрамором, суетились люди.
- Раз-два, взяли! - раздалась команда, и от баржи к пристани медленно поплыла огромная глыба белого мрамора, опутанная толстыми пеньковыми канатами.
Теперь Саулина начала кое-что припоминать. Джаннетта, камеристка Джузеппины Грассини, говорила ей, что есть такая улица, называемая контрадой Лагетто. Лагетто - это внутренняя гавань, куда приставали баржи, доставлявшие из Кандольи мрамор и другие строительные материалы для собора.
"Стало быть, - в смятении подумала Саулина, - дом синьоры Джузеппины чуть не на другом конце света. И как же мне туда попасть?"
Она опять готова была заплакать. И зачем она сбежала из дому? Какими глазами - если ей вообще удастся найти дорогу! - она посмотрит на хозяйку, вернувшись домой без своего сокровища? Что подумает о ней генерал Бонапарт? Почему все вокруг такие злые, почему все стараются обмануть ее и обокрасть? Но что же делать? Все равно придется довериться, чтобы попытаться отыскать вора. Не может она вернуться домой без подарка, который ей вручил сам главнокомандующий итальянской армии! А пока что пора выбираться. Как ни страшен реальный мир, придется иметь с ним дело.
А реальный мир и впрямь был страшен. Не успела Саулина коснуться ногами земли, как ее взору предстало жуткое зрелище. Ничего подобного никогда не представлялось ее воображению. Круглая дубовая бадья на колесиках, к которой было прикреплено туловище человека без ног, стремительно передвигавшегося в своем импровизированном ковчеге при помощи могучих, как у Геркулеса, рук. Кисти рук у него для защиты были обуты во что-то вроде сабо из сыромятной кожи.
Дубовый снаряд несся прямо на нее. Саулину обуял ужас, она уже почти ощущала, как это невиданное сооружение сбивает ее с ног. Но калека остановился ровно в двух шагах от девочки. Мужчина был молод, это она поняла, несмотря на испуг. У него были черные волнистые волосы, красивое и смелое лицо, дерзкий взгляд.
- Ты что, хотела, чтобы я тебя сшиб? - спросил он с насмешливой улыбкой.
- По правде говоря, я этого не ожидала, - едва пролепетала перепуганная насмерть Саулина.
- Вот и я не ожидал, что ты выскочишь из сена!
Точно такими зловещими голосами, вспомнила Саулина, говорили мужчины в селении, когда уходили в ночное и рассказывали друг другу страшные истории о чертях и привидениях, чтобы не заснуть.
- Можно мне уйти? - робко спросила она.
- Беги, а то я тебя съем! - рявкнул безногий, скорчив страшную рожу.
Саулину как ветром сдуло.
- Да куда ж ты помчалась, дурочка? - закричал он ей вслед. - Обрубок из Кандольи никогда не обижает хороших девочек!
Он бросился за нею следом, но Саулина, услыхав стук деревянной бадьи у себя за спиной, припустилась что было духу, свернула в узкий переулок и влетела в какую-то полутемную лавчонку. Нет-нет, она не хочет, чтобы ее съели. Боже упаси.
Она оказалась в магазинчике, где продавались кружева и веера, по крайней мере, именно они были выставлены на прилавке. Стоявшая за ним цветущая на вид женщина средних лет показывала какому-то расфранченному господину оборку из великолепного кружева.
Никто из них, казалось, даже не заметил ее появления.
- Могу я рассчитывать на вашу помощь? - спрашивал покупатель.
- Как всегда, синьор, - отвечала женщина с кокетливой улыбкой. Она была довольно смазлива, но не так уж молода, чтобы сделать оправданным подобное жеманство. - Вы же знаете, я всегда удовлетворяла все ваши прихоти.
Разряженный франт являл собой весьма редкостное зрелище в этом рабочем квартале. Саулина заметила, что он сжимает в руке щегольскую трость с красивым серебряным набалдашником. Он взял из перламутровой табакерки щепотку табаку и с видимым удовольствием втянул ее носом.
- Что ж, доверюсь вам еще разок, - ответил покупатель, - помнится, вы прислали мне на дом… м-м-м… кружево… скажем так, второго сорта. Так не годится! Вам следует быть очень внимательной, дорогая моя Аньезе.