- Мягко говоря, странное распоряжение, - невозмутимо заметил граф Нава.
- В Милане пролилась кровь, гражданин. Вы представляете народ, запятнавший себя этими преступлениями.
- Я? - улыбнулся городской комендант, не пытаясь, впрочем, заявить о своей невиновности.
- Вы, гражданин, а также ваши друзья: Бельджойозо, Таверна, Арригони, Мельци и другие.
- Что ж, по крайней мере, я буду в хорошей компании, - ответил граф Нава, готовясь последовать за вооруженным конвоем.
23
Дверь была приоткрыта, и Рибальдо не пришлось стучать. Обрубок из Кандольи узнал его. Когда разбойник закрыл дверь, Обрубок зажег свечу.
- Где девочка? - спросил Рибальдо, быстро оглядев помещение.
- Я ее не нашел, - признался безногий.
- Что значит - ты ее не нашел? - Рибальдо едва сдерживал гнев.
- Она сбежала.
- Хочешь, чтобы я поверил, что какая-то девчонка сбежала от Обрубка из Кандольи?
- Я ее даже не видел. Она сбежала от сводни, - объяснил Обрубок. - Но входи же наконец и сядь. Я расскажу тебе все с самого начала.
Рибальдо сел верхом на стул и обхватил руками его спинку.
- Я слушаю.
Обрубок из Кандольи не отличался красноречием. Слова толпились у него в голове, но застревали на губах. А сейчас еще ему очень не хотелось рассказывать историю, в которой был замешан придворный лекарь Фортунато Сиртори.
Есть один человек, Рибальдо, - начал он, - человек, которого я считал святым, а теперь уже не знаю, что о нем и думать. То ли он великий грешник, то ли сам дьявол. Похоже, там, наверху, где они живут со своей наукой, люди так же грешны, как и мы, простые смертные.
- Если ты решил удариться в философию, мы из этих дебрей не скоро выберемся, - нетерпеливо перебил его разбойник. - Какое отношение имеет этот твой таинственный человек к Саулине?
- Девочка сбежала как раз из дома этого человека, - ответил Обрубок.
- Сводня уже успела сосватать ее клиенту? - удивился Рибальдо.
- Но он ее не тронул, - поспешил объяснить Обрубок.
Он все еще находился под впечатлением от случившегося и никак не мог успокоиться. В глубине души он не мог примирить хранившийся у него в памяти образ придворного лекаря, великодушного и всемогущего целителя, с омерзительным портретом, нарисованным галантерейщицей. Несколько часов назад Обрубок сам отправился в дом врача рядом с монастырем Святых Старцев.
Открывший ему слуга тут же попытался захлопнуть тяжелую дверь, увидев на пороге такое чудовище, но Обрубок успел его опередить, перехватив дверь своей могучей рукой.
- Передай своему хозяину, что его спрашивает Алессандро Казираги.
Слуга привык, что к придворному лекарю приходят всякие, в том числе и самые невероятные визитеры, но он никогда еще не видел человека без ног, обладающего силой быка.
Обрубок почти бесшумно скользил на своей обычно громыхающей тележке по комнатам и коридорам. Над гневом возобладал почтительный трепет, уважение, граничившее с религиозным почитанием, которое всегда умел внушить ему придворный лекарь.
- Ты пришел в час печали, - сказал ему Фортунато Сиртори. - А печаль - это тяжкий недуг, который даже я не берусь лечить.
- Я пришел, чтобы оказать услугу другу и спасти заблудшую душу, - тихо ответил Обрубок. - Я вам бесконечно благодарен, но я хочу знать, могу ли я по-прежнему уважать вас.
В эту минуту он вновь стал прежним человеком - высоким, гордым, красивым. Он превратился в Алессандро Казираги, ему казалось, что он вновь ступает легко, как в те времена, когда у него еще были ноги.
- Ты далек от истины, Алессандро, если для суждения о человеке тебе требуются слова и доказательства. Вода и ветер, немного глины, благоухание и зловоние - вот что такое человек, величайшее творение вселенной, непредсказуемое и загадочное. Он падает с четвертого этажа и остается в живых, а прохваченный легким сквозняком умирает. Считается, что человек - мыслящее животное, но когда он следует дурным инстинктам, толкающим его на зло, разве он человек?
Придворный лекарь сидел в саду на каменном бортике чаши фонтана, его печальный взгляд был устремлен в никуда. Расставшись с халатом из китайского шелка, он надел белоснежную рубашку и светлые панталоны, казавшиеся белыми в прозрачном ночном воздухе, на ногах у него были темные сапоги. Он выглядел гораздо моложе своих пятидесяти лет.
- Итак? - спросил он, приглашая гостя уточнить цель своего визита.
Алессандро Казираги откашлялся, пытаясь привести в порядок свои мысли. Столь изощренная манера разговора подавляла его.
- Сегодня вам привели одну девочку, - начал он наконец. - Ее зовут Саулиной.
Придворный лекарь наконец взглянул на него:
- И что же?
- Я хочу узнать, где она, - упавшим голосом продолжал Алессандро. В глубине души он еще надеялся, что великий человек даже не поймет, о чем его спрашивают.
- Саулина, это маленькое чудо, была здесь. Ты с контрады Лагетто, стало быть, ты знаешь, кто привел ее ко мне.
- Вот поэтому я и хотел узнать наверняка.
- Саулина - это не просто чудесный цветок. Это колдовство. Возможно, ее не существует, возможно, она всего лишь отсвет наших фантазий. Это мечта, это сон, и, как все сны, она растаяла.
- Вы хотите сказать, что она ушла?
- Я тебе все это говорю, потому что это правда, Алессандро. Аньезе сказала тебе правду, - заверил его придворный лекарь, словно прочитав его мысли.
Ах, как тяжело осознавать, что великий человек пал так низко.
- Я должен ее найти. Вы можете мне помочь? - спросил Алессандро.
- Для кого?
Было совершенно очевидно, что Обрубок из Кандольи исполняет чье-то поручение.
- Для одного высокопоставленного лица.
Придворный лекарь ничуть не удивился, узнав, что высокопоставленное лицо интересуется такой чаровницей, как Саулина.
- Не могу ли я узнать его имя?
- Для Наполеона Бонапарта, - признался Обрубок.
Придворный лекарь Фортунато Сиртори многозначительно покачал своей большой головой, увенчанной полукольцом седых волос.
- Мир меняется у нас на глазах, события мчатся за нами подобно стае гончих; дворянство проявляет недовольство, народ бунтует, победители не оставляют нас в покое, а люди, которые могли бы повлиять на все эти изменения, уладить споры, успокоить мятежные души, исправить злоупотребления, смягчить боль, заняты поисками мечты по имени Саулина. - Фортунато Сиртори имел в виду не только Наполеона, но отчасти и самого себя. Обрубок из Кандольи глядел на него в недоумении, не понимая, о чем идет речь. Поэтому придворный лекарь продолжил свою мысль: - Любовь - это ускользающая тень, все ее волнения не более чем суета, она собирает богатства, не зная, кто ими воспользуется.
Две слезинки, блеснувшие в лунном свете, покатились у него по щекам - обычная человеческая слабость.
Алессандро не смел верить тому, что видел.
- Она была вам так дорога?
- Саулина? Саулина упорхнула, как бабочка, случайно залетевшая в мой сад. Но эти слезы я лью не из-за нее. Я плачу из-за Марции.
Обрубок ничего не понимал, а придворному лекарю было безразлично, понимает он или нет.
- Ты ее не знаешь, верно? Откуда тебе знать? Марция ушла от меня, Алессандро. А вместе с ней ушла любовь, ушла жизнь. Она дала денег Саулине, уговорила ее сбежать, а потом ушла сама. Навсегда. Не попрощавшись. Не сказав ни слова.
- Мне очень жаль. Но я просто не понимаю, о чем вы говорите, - тихо признался Обрубок.
- И помочь ты мне не можешь, я это знаю. А еще я знаю, кто такая Саулина, и могу тебя заверить, что она вышла из этого дома такой же чистой, какой вошла в него. Впрочем, осквернить мечту невозможно.
- Я лучше пойду, синьор.
- Иди, Алессандро. И пусть тебе сопутствует удача. Я останусь здесь наедине со своей болью. Если бы мы и в самом деле могли учиться на собственных страданиях, как говорит мудрец, мир уже знал бы формулу счастья.
Обрубок подробно рассказал Рибальдо о своей встрече с Фортунато Сиртори, опустив только имя и звание придворного лекаря. Рибальдо не стал настаивать, уважая секреты друга.
- Если бы я не видел ее своими собственными глазами, - заметил безногий, - я бы, кажется, сам начал верить, что эта девочка - всего лишь мечта. Она неуловима, как облачко.
Рибальдо встал и направился к двери.
- Ты поддался чарам этого человека, - сказал он другу. - Не знаю, чего он больше заслуживает: уважения или презрения. Но ты пошел туда с намерением его задушить, а кончил тем, что дал ему возможность выплакаться на твоем плече.
- Это верно, - подавленно признал Обрубок.
- Не стыдись этого, Алессандро, - теперь и Рибальдо назвал его по имени, потому что говорил просто с человеком, а не со своим сообщником или наемным убийцей.
- Мне очень жаль, что я так и не смог тебе помочь.
- Нам придется продолжить поиски.
- Неужели тебе так важно угодить мадам Грассини?
- С сегодняшнего утра она находится под защитой французской армии. Не исключено, что она уже и думать забыла о девочке. Но я дал слово, а слово мое нерушимо. Для кого-нибудь другого эта девочка могла стать разменной монетой, но для меня это вопрос чести. Крутая заварилась каша, верно?
- Ты говоришь о том, что произошло в Павии? - живо догадался Обрубок.
- Бунт послужил французам предлогом, чтобы ограбить город.
- К счастью, они не отдали на разграбление Милан после беспорядков на Соборной площади.
- Французы здраво рассудили, что не стоит искушать миланцев, - заметил Рибальдо. - Миланцы не ограничились бы сбиванием нескольких трехцветных кокард и "шестов свободы".
- Они снесли даже помост с надписью "Права человека", увенчанный фригийским колпаком. Словом, тот самый народ, который приветствовал французов, теперь их ненавидит, - подытожил Обрубок.
- Вот именно, - согласился Рибальдо. - Они отправились к дому Грассини и стали выкрикивать оскорбления, а потом забросали окна камнями. Конечно, сторожевым псам Бонапарте пришлось взять ее под охрану. Кстати, имей в виду, весь цвет миланской знати заключен в монастырь Санта-Маргерита.
- Тебе известны имена? - спросил Обрубок.
- Принц Бельджойозо, граф Таверна, граф Кавенаго, маркиз Арригони, граф Мельци д'Эриль, граф Нава и другие.
- А мы хлопочем о какой-то Саулине? - удивился Обрубок.
- Да, мы должны ее найти, - подтвердил Рибальдо. - Не забывай об этом.
Они крепко пожали друг другу руки и расстались.
Рибальдо отдал приказ, зная, что Обрубок из Кандольи сделает все возможное для его исполнения. А сам он тем временем намеревался найти лодочника Эмилио, переправившего на тот берег лекаря Анастазио Кальдерини. Потом он обойдет все остерии города и распустит слух, что дело Саулины касается всех, потому что этого хочет он, Рибальдо.
Обрубок крепко пристегнул себя к тележке и выкатился из дому. В ночной тишине, сменившей дневной шум, было что-то тревожное, даже пугающее. Город как будто застыл, немой и мрачный. Редкие прохожие жались к стенам. Тьма охватила, казалось, не только город, но и души его обитателей.
24
Саулина покорно следовала за честным солдатом по опустевшему городу. Ею овладело тупое отчаяние. Она уже видела себя в цепях, брошенной в темницу по обвинению в краже подаренных ей золотых монет.
С тех пор как она покинула дом своей покровительницы, все у нее шло вкривь и вкось, но Саулина твердо верила, что стоит ей найти украденную табакерку, как все ее несчастья мигом закончатся. Талисман вновь вернет ей удачу.
- Синьор, - умоляюще окликнула она своего стража.
- Ну что еще? - проворчал он.
- Я не воровка и не лгунья.
- А что ж ты такое есть? - Он ни на минуту не ослаблял своей хватки и не останавливался.
- Я просто несчастная девочка, никто мне не верит.
- А я, стало быть, должен тебе верить? - спросил солдат, хотя его тронули ее всхлипывания и залитое слезами личико.
- Да, если у вас есть сердце.
- Если ты говоришь правду, пусть в этом разбирается комендант. Он отпустит тебя на свободу, если все в порядке.
Саулина вдруг рванулась с такой силой, что солдат вынужден был остановиться.
- Генерал Бонапарт накажет вас за это! - закричала она, давясь слезами.
Так бы и было, если бы только ей выпал шанс рассказать о своих злоключениях главнокомандующему французов.
- Что тебе нужно, - ничуть не смутившись, ответил солдат, - так это хорошая порка. Ты действительно редкая лгунья. Ты уже сама не отличаешь правду от своих фантазий. Ты мне в дочери годишься, и как раз поэтому говорю: если тебя хорошенько не наказать сейчас, то ты пойдешь по дурной дорожке.
Невольный стражник Саулины твердо верил, что в отношении непослушных и лживых детей необходима строгость. Так он поступал со своими родными детьми, а было их у него семеро, и избранная тактика его никогда не подводила. Он ослабил хватку и по-отечески погладил Саулину по голове.
Именно этот момент отеческого участия дал пленнице возможность сбежать. Саулина, ни минуты не раздумывая, рванулась вперед, словно заяц из раскрытого капкана. Она бежала как только она одна умела бегать: во всем селении Корте-Реджина не было никого, кто мог бы за ней угнаться.
- Вернись, - закричал ей вслед стражник. - Вернись назад! Я тебе ничего плохого не сделаю!
Но фигурка Саулины уже исчезла в глубине темной улицы.
Таможенник при желании мог бы обратиться за помощью к прохожим, хотя вряд ли кто-либо из миланцев в этот вечер согласился бы прийти на выручку к человеку в зеленом мундире городского ополчения. Но даже если бы он закричал "Держи вора!", в столь поздний час в этом не было бы никакого проку. Поэтому Саулина успела скрыться в кривом переулке, а таможенник, запыхавшись, прислонился к какой-то стене на площади Сан-Бабила, с набитым кошельком в руках.
Стражник улыбнулся. В конце концов он остался в барыше. Теперь он сможет вернуться к жене и детям с высоко поднятой головой. Он их всех приоденет, и деньги еще останутся. Но нет, это было бы нечестно. Он решительно направился к особняку коменданта, хотя велик был соблазн завернуть по пути в одну из попадавшихся на каждом шагу остерий: его долг - передать деньги дону Франческо Наве, и никому другому.
Он обратился к стражнику:
- Мне нужно поговорить с господином комендантом.
- Лучше не кричи об этом так громко, - посоветовал тот.
- А в чем дело?
- Дело в том, что гражданин Нава вместе с кучей других благородных ублюдков был арестован по приказу генерала Бонапарта.
- Арестован? За что? - спросил таможенник, не на шутку перепугавшись.
- За подстрекательство народа к бунту.
- Спасибо за новость, - сказал честный человек, смекнув, что теперь уж ему лучше не раскрывать свой секрет.
"Эти французские бродяги, - подумал он про себя, - еще хуже австрияков".
Он решил поглубже спрятать монеты, это было самое главное. А потом можно будет позволить себе хорошенько напиться. Назавтра он выспится хорошенько, посоветуется с женой и решит, что ему делать дальше.
Мимо проехали два фургона, запряженные волами. Это скоморохи, площадные акробаты, направлялись к Восточным воротам. На задке каждого фургона было подвешено по масляной лампе, наверно, хотели ночевать у самых ворот, чтобы с утра первыми выехать из города. Должно быть, перед ними лежал долгий путь.
В ночной темноте незадачливый таможенник так и не заметил пары насмешливых черных глаз, следивших за ним из фургона, и дерзко высунутого розового язычка.
* * *
Саулина, свернувшись внутри фургона, радовалась вновь обретенной свободе, хотя на сердце у нее лежал тяжелый камень: она была одна, все ее покинули. Ее покровительница позабыла о ней и куда-то уехала, возможно, вместе с генералом Бонапартом. Кстати, он тоже забыл о Саулине.
Кто-то легонько дернул ее за волосы: не для того чтобы сделать больно, а просто чтобы привлечь внимание.
- Чего ты здесь прячешься? - спросил мальчишеский голос.
- Я сбежала от одного стражника, - призналась Саулина.
- А что ты натворила?
- Ничего.
- Как тебя зовут? - продолжал мальчишеский голосок шепотом, чтобы не разбудить остальных обитателей фургона.
- Саулина, - ответила она так же тихо. - А ты кто?
- Я Икар. Меня так зовут.
- Что это за имя такое - Икар?
- А что это за имя такое - Саулина?
Девочка задумалась.
- Саулина - это женское имя.
- Зато Икар умел летать. А ты откуда?
- Я из Ломбардии. Из одного селения близ Милана.
- Да и я сам слышу, что ты из Ломбардии. А я родом из Сардинского королевства.
Фургон остановился, чья-то рука откинула тяжелую ткань, пропитанную воском, и внутрь проник лунный свет.
- Давайте, дети, вылезайте, - приказал добродушный женский голос. - Надо перевернуть солому.
Пол фургона был усыпан пахучей свежей соломой. Ее часто меняли. Саулина, спрятавшись в самом дальнем и темном углу, насчитала десять человек: целую семью.
Из другого фургона тоже вышли люди, кто-то принялся разводить костер всего в сотне шагов от Восточных ворот. Пожилая женщина села на траву у костра и поставила себе на колени большущую круглую деревянную доску, на которой была разложена нарезанная крупными кусками полента. Женщина сгребла жар, поставила прямо на горящие угли железную решетку и разложила поленту. Когда она как следует поджарилась, женщина принялась выкликать имена. Каждый, кого она называла, подходил, держа в руке деревянную спицу, и старуха ловко накалывала на них по куску обжаренной поленты.
Саулина была голодна, от запаха еды у нее потекли слюнки. Но она не двигалась с места, боялась, что ее обнаружат до того, как фургоны выедут из города. Потом все, конечно, как-нибудь устроится. Вдруг бродячие скоморохи поедут в сторону Корте-Реджины? Восточные ворота открывались как раз в том направлении.
- А ну-ка вылезай и ты тоже, - позвала ее старая женщина.
- Я? - переспросила Саулина.
- Думаешь, я тебя не заметила?
- Что вы со мной сделаете?
Она подумала о стражниках, о том, что с ней уже было, о том, что еще готовила ей судьба.
- Покормлю, чего ж еще. Считай, что тебе повезло: сегодня у нас есть лишний кусок.
- Спасибо, я не голодная, - отказалась Саулина.
- Скажешь тоже: "не голодная"! Иди сюда, говорю.
Саулина посмотрела на эту женщину. У нее была красивая улыбка. Добрые карие глаза на потемневшем от ветра и солнца лице смотрели приветливо. И девочка поверила ей. Она вылезла из фургона и подошла к костру. Старуха дала ей спицу с куском поленты.
- Смотри не обожгись, - предупредила она.
Саулина села вместе со всеми у костра, стараясь держаться поближе к женщине.
- Мы приняли тебя в нашу компанию, не задавая вопросов, - сказала старуха, - но сейчас ты должна сказать нам, кто ты такая и от кого ты бежала.
- Ее зовут Саулиной, - сказал Икар.
Теперь Саулина могла рассмотреть его. Икар оказался симпатичным мальчишкой примерно ее возраста, с рыжими волосами и вздернутым носиком-пуговкой, покрытым веснушками.