- А я заехал именно случайно, - упрямо повторил я, решив стоять на своем. - Вилла очень хороша. Хотелось бы походить здесь, посмотреть.
- Да, но все-таки кто вы такой? - вежливо переспросила она, улыбаясь и не сдвинувшись ни на шаг.
Имело ли смысл говорить ей правду? С таким же успехом я мог бы объявить себя вице-королем Индии. Мое подлинное имя скорее всего ничего для нее не значило. А впрочем, в конечном счете я ведь и сам не знал, кто я такой. Более того, я приехал сюда именно для того, чтобы это выяснить.
- Я врач, - сказал я наконец. Это был дурацкий ответ, но он помог мне продолжить не менее нелепый разговор. - Мне хотелось бы знать, не продается ли вилла.
- Нет, - ответила она без колебаний. - Вилла не продается.
- Вы уверены?
- Разумеется. Срок еще не истек, - пояснила старушка.
- Какой срок?
- Столетний срок со дня смерти маркизы Саулины. Она умерла в октябре 1882 года. Значит, осталось еще два месяца.
- То есть через два месяца будет ровно сто лет?
Несколько кошек, видимо попривыкнув к незваному гостю, подошли поближе и теперь опасливо кружили около меня, сохраняя, однако, некоторую дистанцию.
- Не бойся, Рибальдо, - сказала старушка, поворачиваясь к огромному сиамскому коту, который терся о ее ноги, не спуская с меня глаз.
Я вздрогнул. Каким образом одному из котов досталось имя моего прадеда, да притом того самого, с которым была связана история табакерки? Неужели это тоже простая случайность?
- Почему Рибальдо? - спросил я.
- А почему бы и нет? Почему Саулина? Почему Феб, Ипполита, Фортунато или Стелла Диана?
- Стелла Диана? Откуда тут взялась Стелла Диана? - растерялся я.
- А откуда взялся Наполеон? - продолжала загадочная старуха, не отвечая на вопрос.
Услышав свое имя, полосатый кот нежно замурлыкал у нее на руках.
- И почему же?
- Для памяти, - доверительно призналась она. - Память порой играет со мной скверные шутки. Я и даю своим котам имена людей, бывавших в большом доме. Вот и не забываю.
- Понятно, - протянул я, хотя ровным счетом ничего не понимал.
- Ты слышишь, Наполеон? Он говорит, что ему понятно, - обратилась она к коту с видом заговорщицы. - Он думает, что мы и вправду его не узнали!
- Вы меня узнали? Что это значит?
- Ах, господин маркиз, да вы, должно быть, решили подшутить над старой женщиной? - чуть ли не обиделась она. - Вас ни с кем не спутаешь! Я бы вас узнала в любой толпе: это бледное лицо, черные волосы с серебристой проседью, пронзительный взгляд серых глаз, полный властности и силы, орлиный нос, решительный подбородок.
- Диана, - сказал я задумчиво. - Диана сегодня утром говорила мне те же самые слова.
- Диана - это чужое имя, я не знаю, кто она такая. А вот Стелла Диана - это семейное имя.
Уже второй раз она упомянула Стеллу Диану. Возможно, речь и не шла о женщине, с которой я расстался всего несколько часов назад, но у меня было такое чувство, что в этот странный августовский день может случиться все, что угодно.
- Кто такая Стелла Диана? - спросил я вслух.
- Не знаю. А что, вы ее знаете?
Я стиснул зубы, чтобы удержаться от ругани.
- Вы, господин маркиз, - продолжала она, - разбудили старых призраков. Представьте, услыхав вашу легкую поступь, я вспомнила другие шаги.
Она горестно опустила голову, скрывая лицо, словно потрясенная каким-то страшным воспоминанием.
- Чьи шаги? - попытался уточнить я без особой надежды.
- Громкий топот немецких сапог. Они бежали. Сперва ворвались сюда с грабежом и разбоем. А потом бежали. - Теперь в ее голосе явственно слышалась старческая усталость.
Я вспомнил бессвязный и полубредовый рассказ моего отца.
- Что делали здесь немцы?
- Эти истории не для ваших ушей, господин маркиз, - сказала она, вновь становясь веселой и лукавой. - В ваши времена было много роскоши и веселья. Позвольте мне угадать. Вы сказали себе: посмотрим, сумеет ли малютка Амелия меня узнать. И видите, вас узнал даже Наполеон.
И правда, полосатый кот выскользнул у нее из рук и принялся с урчаньем тереться о мои ноги. Ощутив головокружение, я нащупал в кармане пиджака табакерку - водораздел между прошлым и настоящим, точку соприкосновения с реальностью. Я ухватился за нее, как за якорь спасения. Мне казалось, что без нее я перестану существовать.
Старушка подняла руку ладонью вверх.
- Возможно, будет дождь, - сказала она. - Но это неточно. В последнее время даже погоду трудно предсказать. Все так изменилось. Весь мир изменился. Извините меня за стариковское ворчанье. Вы молоды. Вам не понять.
Но я ее понимал. С ходом лет многое из того, в чем я раньше был уверен, стало совсем иным. С горечью и неохотой я вынужден был признать, что мне становится все труднее строить планы на будущее.
- Идемте, - пригласила она меня, дав знак следовать за собой. - Давайте на минутку присядем, вспомним старые времена.
Мелкими старческими шажками она просеменила вперед и опустилась на каменную скамью у входа в административное здание.
Кошки окружили скамью, на которой мы уселись. Вдалеке глухо заворчал гром. В воздухе чувствовалось влажное дыхание дождя, листья платанов тревожно затрепетали.
- К счастью, гроза пройдет стороной, - заметила таинственная Амелия, складывая руки на коленях. - Уверяю вас, вилла не продается, - вдруг возобновила она прерванный разговор. - Это невозможно. Существует совершенно определенный запрет. Но вам, конечно, надо обратиться к управляющему, он все объяснит лучше, чем я. Видите ли, уважаемый синьор, я старая женщина, мне гораздо больше лет, чем вы думаете. Я помню… Знали бы вы, сколько воспоминаний… Ведут себя как сумасшедшие: появляются и исчезают, когда им вздумается. Смеются надо мной.
- Могу я узнать, кто управляющий? - спросил я с возродившейся надеждой.
- Конечно, можете! В доме у меня есть адрес. Я дам его вам, если хотите.
- Вы меня очень обяжете.
- Я так много знаю, - вновь начала она, тут же позабыв свое обещание и слегка наклонившись ко мне, будто хотела сообщить что-то по секрету. - Можете мне не верить, но я знаю всю историю.
- Ничуть в этом не сомневаюсь, - поощрил ее я.
- Вот смотрите, синьор, - она широко обвела вы-сохшей, как пергамент, рукой окружавшее нас пространство, - это парадный двор. Все, что вы видите, - дело рук Пьермарини. Слыхали о таком? Это великий зодчий. Театр "Ла Скала" знаете? Это он строил. Королевский дворец в Милане, Королевская вилла в Монце - это все он. Он работал под покровительством Габсбургов и имел титул придворного архитектора эрцгерцога.
В старые добрые времена, во времена Саулины, над крышей виллы развевался штандарт маркизов д'Адда. Это означало, что дом открыт для гостей. Сменяли друг друга великолепные экипажи, приезжала знать, устраивались пышные празднества. В доме восемьдесят комнат, за ними следили больше сотни слуг. Один слуга только тем и занимался, что открывал и закрывал окна и двери. Больше ничего не делал. Начинал с утра и заканчивал к вечеру.
А вон там, - продолжала она, указывая по ходу рассказа на различные части дома, - располагалась прачечная. За ней - каретный сарай. Гонцов и посыльных принимали с черного хода, там, где были хозяйственные постройки и склады для припасов. А здесь и в прежние времена была контора управляющего.
Я с увлечением слушал рассказ старушки, открывавший передо мной целую эпоху. У меня на глазах исчезали знаки, оставленные временем и людским невежеством. Пропали сорняки и мусор, воздух наполнился красками и запахами, ветер прошлого донес издалека звук охотничьего рожка. Я слышал топот копыт и торопливые шаги слуг. Поверженные, изуродованные статуи, лежавшие на выжженной солнцем траве, вознеслись на пьедесталы в своем первозданном виде: грациозные женские фигуры, изображавшие девять муз.
Чаша овального фонтана, заросшего мхом, очистилась, из нее забила струя воды. По мелкому белоснежному гравию аллеи прогуливались дамы в роскошных, глубоко декольтированных платьях давних времен под руку с кавалерами в парадных камзолах.
С галереи второго этажа, выходившей на большой двор, доносилась музыка струнных и клавесина. Возница осаживал четверых лошадей у короткого лестничного марша, ведущего к парадным дверям.
Ливрейный лакей, открыв дверцу, опускал подножку, и на нее ступала ножка маркизы Саулины, прибывшей бог весть откуда после встречи бог весть с кем.
- Бабушка, что ты делаешь тут во дворе?
Голос, разрушивший волшебное видение, принадлежал платиновой блондинке в шелковом платье с пестрым цветочным рисунком, прикатившей на велосипеде. Ей было около сорока, и она была не лишена привлекательности.
- Ну вот, весь праздник нам испортила, - недовольно проворчала старушка.
- Скоро дождь пойдет, - забеспокоилась женщина, - воздух слишком свеж.
- Это моя мама, - доверительно сообщила мне Амелия, указывая на незваную гостью. - Представляете, она может меня побить за то, что застала нас вдвоем.
- Идем, бабушка, - терпеливо позвала ее женщина. - Я не твоя мама. Я Сильвана, твоя внучка. Этот синьор бог знает что подумает!
- Ничего, - заверил ее я. - Я занимаюсь одним исследованием и надеялся, что ваша бабушка может оказать мне помощь.
- У нее в памяти все перепуталось, - снисходительно улыбнулась женщина.
- Я ему сама говорила про свою память, - с досадой вставила Амелия.
- Вы только не подумайте, что мы ее тут бросили, - продолжала внучка. - Я живу в Кассано со своей семьей и каждый день приезжаю, чтобы ей помочь. Должна сказать, что, несмотря на свой возраст, она до сих пор прекрасно со всем справляется сама.
- Она живет здесь одна? - спросил я.
- Ей так нравится, - словно оправдываясь, ответила Сильвана. - Ни в каком другом месте она бы жить не смогла. Бабушка родилась здесь в 1886 году. Ей девяносто шесть лет. Ее отец был одним из старых управляющих. Как видите, у нее отличное здоровье, только вот с головой не все в порядке.
Старушка слушала наш разговор безо всякого интереса, с рассеянной улыбкой глядя в пустоту, где в эту минуту, вероятно, жили и действовали герои только что увиденного мной мира.
- Меня очаровала эта вилла, - сказал я, но распространяться на эту тему не стал. Сказать правду я не мог, а врать не хотелось.
- Эти старые развалины? - удивилась женщина. - Там внутри смотреть почти что не на что, все пришло в упадок.
- Все?
- Самое ценное - разворовано. Многое повреждено немцами.
- Они повсюду оставили свой след, - заметил я, вспомнив о своем отце.
- Здесь они за несколько дней учинили полный разгром, - подтвердила Сильвана.
- Мне хотелось бы погрузиться в атмосферу этих комнат, этих залов, - сказал я с намеком.
- Ключи у нас есть, но есть и строгий приказ никого внутрь не пускать, - упрямо покачала головой Сильвана.
- А сейчас существует какой-нибудь маркиз Альбериги? - спросил я.
- Нет. Вся семья вымерла. Последний из Альбериги, Адальберто, умер много лет назад. Есть еще одна вдова, принцесса Орсини. Кажется, она живет в Риме. И в роскоши не купается, насколько мне известно.
- Но ведь вилла принадлежит ей! - воскликнул я.
- Ничего подобного, - возразила Сильвана. - В нотариальных документах содержится оговорка, позволяющая ей использовать доходы от собственности. Но того немногого, что тут можно получить, едва хватает на уплату налогов.
- Это же огромное имение, - заметил я.
- Да, когда-то от заднего фасада начиналась аллея, пересекавшая все владения маркизов Альбериги. Она тянулась на много километров - до самого Бергамо. Но сейчас все поделено на участки для крестьян, а что осталось, лежит в руинах.
- А мне даже на руины взглянуть нельзя, - разочарованно подытожил я.
- Без согласия управляющего - нельзя. Мне очень жаль.
Казалось, она говорит искренне.
- Могу я узнать имя и адрес этого господина?
- Записывайте, - вздохнула Сильвана, видимо, поняв, что иначе ей не отделаться от назойливого посетителя. - Счетовод Карбонелли, улица Де Амичиса, восемь, Милан. Может, хотите присесть? - Она жестом пригласила меня в помещение, из которого вышла ее бабушка. - Я сварю кофе.
- Спасибо, - согласился я, - буду вам очень признателен.
Как-никак это был все-таки шаг вперед.
Мы вошли. Прохладно. Полумрак. В просторной комнате огромный камин. Им явно не пользуются, и там уютно свернулся клубком Наполеон. По бокам к камину примыкали старинные резные скамьи темного дерева. Над ними - бронзовый герб маркизов Альбериги.
- Это мой дом, - с гордостью объявила старушка.
Напротив камина стоял диван, обитый на французский манер тисненой кожей, и квадратный стол, покрытый изношенной шелковой скатертью. Слева - потрясающий по красоте старинный комод с инкрустацией.
- Эта мебель принадлежит вам, синьора? - спросил я.
- Это часть обстановки дома, - сказала Сильвана.
Над комодом висел плакат с изображением Мэрилин Монро - вопиющим диссонансом со всей остальной обстановкой.
- Вот это наше, - пояснила Сильвана, указав на него.
Старушка, семенившая впереди, остановилась перед портретом голливудской звезды, перекрестилась на него, как на икону, и очень набожно прочла "Богородице Дево, радуйся".
- Этот плакат принадлежит моему сыну, - продолжала объяснять Сильвана. - Вы же знаете эту молодежь. Повсюду развешивают свои картинки. Бабушка убеждена, что это мадонна. Всякий раз, как проходит мимо, крестится и читает молитву. Лучше с ней не спорить: так проще. Да она и не поймет.
- Конечно, - согласился я. Мне хотелось поговорить о другом. - Вы говорили, что здесь побывали немцы, это когда же?
- В сорок пятом. Я тогда только родилась, так что знаю все по рассказам. Немцы ворвались сюда и привели с собой нескольких пленных - партизан, захваченных при отступлении. Полагаю, это были крупные фигуры. Возможно, немцы хотели использовать их как заложников, не знаю. Их допрашивали, пытали, потом расстре-ляли.
- Не всех, - вмешалась старая Амелия.
- Кто-то спасся? - живо заинтересовался я.
- Один, - решительно ответила она, - только один. Один остался в живых.
Потом она крепко сжала губы, словно демонстрируя, что больше разговаривать не желает, и села на обитый кожей диван. Наполеон вспрыгнул ей на колени и заурчал, требуя ласки.
- Скажите, синьора, - спросил я, стараясь найти верный тон, - тот человек, который выжил… вы его помните?
- Не слушайте ее, - вмешалась Сильвана. - У нее не поймешь, где правда, а где нет. Она, например, уверяет, что здесь останавливался Наполеон, когда он был королем Италии и французским императором. Все это фантазии. Мне кажется, во всей Италии не найдется такого старинного здания, которое во время оно не почтили бы своим присутствием Наполеон или Гарибальди.
- А разве это не может быть правдой?
- Вполне может быть, - согласилась она. - До сих пор сохранилась "зеленая комната", кажется, так ее называли, где, по преданию, останавливался Наполеон. Но какое это имеет значение?
Она подала на стол ароматный кофе в тончайших фарфоровых чашках с поблекшим рисунком. Вид у нее был недовольный.
- Я вообще-то не о Наполеоне. Меня больше интересуют немцы. Видите ли, уцелевший может быть моим отцом, - признался я.
- Вы думаете, что ваш отец - тот единственный, кто спасся от расстрела сорок лет назад? Что можно выяснить через такое долгое время?
Теперь в ее голосе слышались разочарование и даже откровенная враждебность. Почему-то она почувствовала себя обманутой. Я не стал ей ничего объяснять. Вместо этого, повинуясь мгновенному порыву, я вытащил из кармана табакерку.
- Вот этот рисунок, - спросил я, обращаясь к старушке и показывая ей миниатюру, - вам ничего не напоминает?
Она водрузила на нос пару старомодных очков-пенсне на темной ленточке и принялась внимательно изучать пасторальный сюжет. По мере того как тщательный осмотр продвигался вперед, веселое выражение у нее на лице сменялось болью и ужасом.
- Вы ничего не помните? - переспросил я, ища какого-нибудь знака - подтверждения или отрицания.
Старушка подняла на меня взгляд, и ее прозрачные голубые глазки наполнились слезами.
- Я устала, синьор, - пожаловалась она капризным детским голоском. - Я очень устала.
- Но этот рисунок, эти фигуры вам знакомы?
- Я устала, синьор, - повторила она, и слезы покатились у нее по щекам. - Вы должны меня извинить, я вынуждена просить у вас разрешения удалиться.
- Да, я понимаю, - вздохнул я. - Это я должен просить у вас прощения.
Я обернулся к внучке. Настала пора уходить.
- Обратитесь к управляющему, - сухо посоветовала она на прощанье.
- Непременно, - ответил я.
Ослепительная вспышка молнии разорвала небо. На землю обрушился ливень. Я сел в машину, чтобы вернуться в Милан, но мне хотелось ехать, не останавливаясь, вперед и вперед, пересечь границу грозы и увидеть, что скрывается по ту сторону непроглядной тьмы.
* * *
- Есть сообщение для вас, - объявил портье.
Я ощутил неприятный озноб, как от сквозняка.
- От синьоры, - добавил он с участливым видом, протягивая мне конверт.
Я вскрыл конверт. Почерк Стеллы Дианы я видел впервые, но узнал бы ее руку среди тысяч других: эти аккуратные, одна в одну, буковки, эти ровные строчки могли принадлежать только ей. Такой почерк свидетельствовал о большой жизненной силе и выдавал решительный характер.
"Дорогой Алекс, - говорилось в письме, - я, кажется, поняла, что тебе нужно сосредоточиться на решении своих проблем. Занимайся ими спокойно и не торопясь. Ты знаешь, где меня найти. Я люблю тебя. Диана".
Она, конечно, уехала на Сардинию.
- Сардиния? - на всякий случай спросил я у портье.
- Да, синьор, - почтительно ответил он. - Синьора отправилась в Олбию.
Я на мгновение задумался.
- Могу я вам помочь? - спросил портье.
- Спасибо. Вы мне уже очень помогли.