- Ла руэда! Ла руэда! - закричала она на гортанном местном наречии, единственном разговорном языке, который был ей знаком.
Лошади шарахнулись и чуть не взвились на дыбы. Возница с помощью солдата в голубом мундире (Саулина никогда раньше таких не видела), проклиная все на свете, старался покрепче натянуть вожжи, чтобы не затоптать эту ненормальную девчонку, выскочившую неизвестно откуда и оравшую во все горло непонятные слова.
- Ла руэда! Ла руэда! - продолжала надрываться Саулина, размахивая руками, как ветряная мельница.
Фыркающая и роняющая пену шестерка остановилась в одном шаге от Саулины, теперь дрожавшей от страха, как осиновый лист. Всадники окружили ее, поднимая тучи пыли.
Возница с кнутом в руке торопливо спрыгнул с козел. Как раз вовремя: в эту самую минуту колесо соскочило с оси, карета накренилась и тяжело рухнула на дорогу. Поднялась суета. Вооруженные люди в изодранных мундирах и стоптанных, прохудившихся сапогах помогали кому-то выбраться из кареты, сурово поглядывая на девочку со спутанными и растрепанными белокурыми волосами. Саулина чувствовала себя как лиса, попавшая в капкан. Она вся сжалась, словно пружина, готовая вот-вот распрямиться и ударить в любом направлении. В руке Саулина крепко сжимала свое сокровище - ожерелье из живых ящериц. Некоторые из них еще шевелились. Никто не успел ничего ни сказать, ни сделать. Пружина сорвалась, и Саулина бросилась прочь и мгновенно скрылась в лесу.
- Эта девочка спасла мне жизнь, - сказал офицер, выбравшийся тем временем из сломанной кареты. - Этот зверек спас мне жизнь, - повторил он.
- Слава богу, ничего страшного не случилось, - вмешался щегольски одетый господин в гражданском с аристократическим профилем, вышедший из кареты сопровождения.
- Ровным счетом ничего, - подтвердил военный в темно-синем морском рединготе. На вид ему было не больше двадцати лет. Он был бледен, на смуглом лице выделялись холодные серо-голубые глаза. - Ровным счетом ничего, благодарение богу и этой девчонке, - добавил он.
- Не будем терять время, генерал, - посоветовал гражданский. - Мы можем ехать в моей карете.
- Сперва я должен отдать долг, гражданин Мельци д'Эриль, - возразил военный.
Он схватил поводья ближайшей лошади, ловко вскочил в седло и галопом пустился по дороге прямо к видневшейся за деревьями колокольне.
У Саулины на ногах были крылья, к тому же она знала короткую дорогу до Корте-Реджины, но и военный прекрасно понимал, что единственное место, где она может укрыться, это селение, выросшее вокруг церковной колокольни. Он опередил ее, и, когда Саулина, вся запыхавшаяся, выскочила на деревенскую площадь, он уже поджидал ее. Сотни любопытных глаз следили за ними изо всех окон, дверей и подворотен.
- Я не хотела, - твердо заявила Саулина, увидев, что путь к отступлению отрезан. Так она всегда говорила отцу, когда он подходил к ней с хлыстом в руке. - Я не нарочно.
- Я ничего плохого тебе не сделаю, - попытался успокоить ее военный.
- Что вам от меня нужно?
- Хочу тебя поблагодарить.
- Почему?
- Ты спасла мне жизнь. Ты сама-то это понимаешь?
Саулина пожала худенькими плечиками и состроила гримаску, словно для нее это не имело ровно никакого значения.
- Ничего я не знаю, - сказала она вслух.
Ее испуг прошел, и теперь она бесстрашно смотрела на худощавого, почти хрупкого молодого офицера с холодным властным взглядом.
- Раз я так говорю, можешь мне поверить.
У него был орлиный нос и тонкие, красиво очерченные губы. По-итальянски он говорил не совсем так, как привыкла слышать Саулина. Сразу видно, что не из местных. Он спрыгнул на землю и подошел к Саулине.
- Как тебя зовут? - спросил он.
- Не знаю, - растерялась девочка.
Из дому вышли отец, мать и братья. Они явно робели и старались держаться поодаль. А тем временем к селению подтянулись кареты, солдаты на лошадях. Местные жители стали понемногу выглядывать из своих домов. Вспомнив вчерашний рассказ лудильщика, Саулина сообразила, что это французы. "Ну, если это они, прощай наши куры", - подумала она и от души расхохоталась.
- Да что с тобой? - спросил офицер.
Саулина не ответила. Французы оказались вовсе не дьяволами в человеческом обличье, как описывал их приходский священник. Люди как люди и вооружены не вилами, как ей снилось, а ружьями и штыками, в точности как австрияки, которых ей как-то раз довелось увидеть, только одеты хуже.
- Может, все-таки скажешь, как тебя звать?
- Саулина.
- Саулина, а дальше?
- Виола Саулина из Корте-Реджины, - отчеканила она.
Она вдруг почувствовала, что находится под защитой этого странного солдата, не умевшего улыбаться. Теперь отец не посмеет пальцем ее тронуть.
- Ты знаешь, кто я? - спросил военный.
- Нет.
- Я Наполеон Бонапарт.
- Тот, что кур ворует? - невольно вырвалось у Саулины.
- Нет, - ответил он добродушно, - если кто их и ворует, то только не я. Ты спасла жизнь генералу итальянской армии.
- Я не нарочно.
Офицер усмехнулся:
- Я тебя хвалю, а не ругаю.
Даже священник вышел на площадь и встал поближе к Амброзио Виоле, отцу Саулины, недоверчиво поглядывая на солдат.
Генерал сунул руку за пазуху камзола, вытащил какой-то маленький, плоский, округлый предмет и, опустившись на одно колено, протянул его девочке на ладони. Это была шкатулочка с плоской белой крышкой, а на крышке - рисунок необычайной красоты: высокие темные акации на фоне золотистого неба, заросли ежевики, бегущий через лес ручей, а впереди полуодетая пастушка протягивает кавалеру кувшин с водой.
- Тебе нравится? - спросил генерал.
- Она сломана, - ревниво проворчала Саулина, заметив небольшую трещинку на эмали.
- Сегодня утром я ее выронил, вот она и треснула, - объяснил генерал. - Но все равно эта табакерка мне очень дорога, - добавил он.
Саулина смотрела на него с подозрением, не понимая, куда он клонит.
- Ну и что? - спросила она.
- Я дарю ее тебе. Она твоя. Храни ее как зеницу ока. Она принесет тебе удачу.
Увидев, что она так и застыла неподвижно, не зная, на что решиться, и не сводя глаз с драгоценной табакерки, военный взял ее перепачканную маленькую руку, вложил в нее золотую вещицу и заставил сжать пальцы.
- Саулина Виола, - торжественно продолжал он, - я никогда не забуду твоего имени. Не забуду, как ты рисковала своей жизнью ради спасения моей. Когда тебе понадобится моя помощь, я приду и спасу тебя.
Личико Саулины осветилось радужной улыбкой, она протянула ему ожерелье из зеленых ящериц:
- А это тебе.
Генерал поклонился и сказал:
- Не знаю ни одного генерала, который мог бы похвастаться подобным трофеем.
С этими словами он прикрепил ожерелье к вороту своего редингота.
Граф Франческо Мельци д'Эриль подошел к священнику, и тот его узнал.
- Ваше сиятельство, - почтительно залепетал дон Джузеппе, - господин граф…
- Гражданин! - прервал его Мельци д'Эриль. - Дворянские титулы отменены.
- Эти дьяволы французы! - прошипел священник.
- Будем считать, что я этого не слышал, - сурово предупредил его граф.
- Но в чем провинилась эта бродяжка? - спросил дон Джузеппе.
Мельци д'Эриль вкратце объяснил священнику, что произошло.
- Теперь нам требуется помощь, чтобы отремонтировать карету генерала, - сухо пояснил благородный дворянин.
Священник пришел в страшное волнение. В глубине души он уже и не знал, следует ли ему проклинать или благословлять злосчастную девчонку, приведшую в мирное селение этих дьяволов-французов. Одна мысль утешала его: граф Мельци, представитель старой аристократии, человек безупречной репутации, был в одной компании с этими солдатами и вроде бы пользовался доверием их главнокомандующего, генерала Наполеона Бонапарта, точнее, Бонапарте.
Может, не так они страшны, эти французы, как ему рассказывали в курии? Что тут долго думать? Раз сам граф Мельци д'Эриль просит починить карету генерала, значит, надо выполнить его просьбу получше да побыстрее.
"Чем скорее починим, тем скорее они уберутся во-свояси", - решил про себя дон Джузеппе.
Толпа любопытных между тем росла, крестьяне шепотом передавали друг другу одно-единственное имя: Бонапарте.
- Это тот молодой офицер, что разговаривал с Саулиной! - сказал один.
- Ишь тщедушный-то какой! - воскликнул другой.
- Отдал кучу монет этой бродяжке, - с завистью заметил третий.
- Нет, - вмешался четвертый, - он дал ей какую-то коробочку.
- Из чистого золота, как пить дать, - восторженно вздохнула одна из женщин.
На лицах взрослых и детей было написано глубочайшее изумление. Такого скандала еще не случалось за всю историю Корте-Реджины.
Саулина поняла, что стала героиней истории, которая никогда не забудется. Она придирчиво осмотрела подарок, потом подняла свои блестящие черные глаза на генерала.
- Ты прекрасен, как принц, - сказала она. - Ты станешь королем. Только король мог сделать мне такой прекрасный подарок.
Это невинное пророчество пришлось по душе главнокомандующему итальянской армии, хоть он и поклялся хранить верность республике.
- Опасные вещи ты говоришь, маленькая Саулина, - заметил он, улыбнувшись. - Прощай.
- Прощай, француз, - сказала Саулина.
Бонапарт потрепал ее по щеке, вскочил на лошадь и тронулся по дороге в лес в сопровождении графа Франческо Мельци д'Эриля и солдат.
2
Итак, в маленьком селении Корте-Реджина совершилось историческое событие: победитель в битве при Лоди, главнокомандующий итальянской армии, которого его люди уже величали на французский манер Бонапартом, а не Бонапарте, появился на площади среди бедных крестьян и оказался не грабителем, а дарителем.
Подарком стала расписная золотая табакерка неслыханной ценности. Ее можно было рассматривать чуть ли не как знак отличия или даже орден, а Саулина, как никто другой, нуждалась в талисмане.
На самом деле девочка носила фамилию Виола только благодаря показному великодушию Амброзио, которому просто не хватило смелости отвергнуть ее в открытую, публично признав измену жены. Всем было отлично известно, что Мария Луиджия прижила Саулину с цыганом, бродячим актером.
- У вас усталое лицо и грустные глаза, - сказал ей этот скоморох с горящим взглядом. - Душа ваша жаждет любви. Если бы я не боялся согрешить против божьей заповеди, я позвал бы вас за собой и мы бы вместе странствовали по свету. Я подарил бы вам лес и ради вас превратил бы простые соломенные шалаши в чудесные замки.
Луиджия, считавшая к двадцати годам, что ее жизнь уже кончена, расцвела под благодатным дождем этих нежных слов. В первый и в последний раз в жизни она отдалась мужчине по любви. Стоило ли жертвовать собой ради этого единственного мига? Она об этом не задумывалась. Да и о чем тут было думать? Можно ли просить мечту принять облик живого человека и прийти к нам, чтобы смягчить и подсластить наше безрадостное существование? Надо просто распознать ее, когда она придет, и, если придет, надо принять ее с благодарностью. Так думала Мария Луиджия Виола, отвечая на страстные поцелуи бродячего лицедея. От этой краткой любовной встречи появилась на свет Саулина, унаследовавшая от отца мятежную цыганскую душу.
- Надо же такому случиться, чтобы этой приблудной кошке достался такой подарок, - возмущался Амброзио Виола, стукнув кулаком по тяжелому кухонному столу, за которым собралась вся семья и приходский священник.
- Вещь действительно очень дорогая, - дипломатично заметил дон Джузеппе, тоже имевший виды на драгоценную табакерку.
Золотая вещица с эмалью, украшенная жемчугом, сверкала, как солнце, посреди стола, почерневшего от копоти.
- Это сокровище, - уточнил Амброзио.
Удивительный предмет притягивал к себе жадные взгляды и разжигал страсти в груди у всех собравшихся.
- Что вы собираетесь с ней делать? - с пересохшим горлом спросил священник. Он охотно опрокинул бы стаканчик вина, но в этом доме не было ничего, кроме бедности.
- Ну, не знаю, - угрюмо проворчал Амброзио.
И что только в голову взбрело этому генералу? Зачем ему вздумалось дарить эту штуку Саулине, да еще на глазах у всех? Ведь ее запросто можно было бы отнять. В конце концов, он, Амброзио, глава семьи! Но все видели, как обстоят дела, и теперь даже священник считает возможным совать сюда свой нос. У входа в кухню выросла целая толпа любопытных, застившая свет закатного солнца. Все в почтительном молчании ожидали, каков будет исход семейного совета.
- Решается судьба табакерки, - шепнул кто-то.
Они говорили о драгоценной безделушке так, словно у нее была душа.
- Тихо, - зашипел кто-то другой.
- В конце концов, я здесь отец, - внезапно изрек Амброзио. - Поэтому табакерка моя. Моя, - повторил он, - моя по праву.
Священник покачал головой и в глубоком раздумье закатил глаза к потолку.
- Все не так просто, - объявил он с высоты своей мудрости.
- И ничего тут мудреного нет, - упрямо гнул свое Амброзио. - Я отец, стало быть, все вещи моих детей принадлежат мне.
Но в его голосе уже не было прежней убежденности. Одно было ясно: спор о табакерке будет продолжаться только между Амброзио и доном Джузеппе. У Луиджии вообще не было права голоса, у детей тем более. Саулина, законная владелица табакерки, была вынуждена молчать, но не спускала глаз с талисмана, полученного из рук Наполеона Бонапарта.
- Да какой ты отец! - сквозь зубы пробормотал священник.
- По закону отец я.
- Бог тебя прости! - всплеснул руками священник. - Для тебя Саулина всегда была ублюдком, цыганским отродьем. А теперь, как дошло дело до табакерки, сразу дочерью стала!
Больше всего на свете ему хотелось заполучить табакерку, хотя он от души проклинал безбожных французов, взбаламутивших мирную деревню.
Физиономия Амброзио тем временем посинела от злости.
- Да разве не вы мне говорили, что как добрый христианин я должен простить? - попрекнул он священника.
- Конечно, конечно, - забормотал тот и даже замахал руками. - Я тебя не упрекаю за доброе дело, совершенное тогда. Я тебя осуждаю только за жадность, проявленную сейчас. Помнишь, что говорил Иисус богатому человеку?
- Нет, - растерялся Амброзио.
- Он говорил: "Продай все, что у тебя есть, и раздай бедным. Тогда обретешь сокровище на небесах".
- Но почему именно я? - завопил Амброзио, чувствуя себя жертвой какого-то мошенничества.
- Потому что сегодня на месте того богача - ты.
- А бедный кто?
- Церковь бедна, - напомнил дон Джузеппе и поднялся из-за стола, собираясь покинуть смиренное крестьянское жилище. - Церковные пожертвования распределяются между самыми нуждающимися.
Среди крестьян, толпившихся у входа, поднялся ропот. Амброзио решил, что все согласны со словами священника. Ему хотелось разогнать толпу, но не посмел. То, что случилось, затрагивало всю общину.
- Эй вы, не стойте там у входа! Из-за вас ничего не видать! - крикнул он все же.
- А вы зажгите свечу, Амброзио, - посоветовал кто-то. - Небось теперь, когда ваша дочка разбогатела, на сальной свечке не разоритесь.
- Где это она разбогатела? - рассвирепел Амброзио. - Может, эта маленькая бродяжка съездит в миланскую курию и скажет: "Этой табакеркой я хочу выкупить участок земли на три пертики"? Я-то мог бы это сделать, а она нет. Как же ты говоришь, что она богата?
Он высказал вслух то, что было у всех на уме. Все селение Корте-Реджина целиком принадлежало папской курии, и крестьяне гнули спину на чужой земле. Раз в год приезжал поверенный и собирал дань деньгами и натурой согласно договору аренды, который обновлялся каждые пять лет.
А вот участок позади церковного огорода, где земля самая прекрасная и тучная во всей округе, был свободен. Раньше Амброзио даже мечтать о нем не смел. Теперь же он живо представил себя хозяином этой земли, ведь за золотую табакерку участок наверняка можно было бы выкупить.
- Ты сказал "участок на три пертики"? - зловеще переспросил дон Джузеппе.
- Я сказал "участок на три пертики", - повторил хитрый крестьянин.
- Тебе никогда не удастся его выкупить, - торжественно заявил священник.
Участок, на который намекнул Амброзио, уже много лет составлял предмет вожделенной мечты самого дона Джузеппе, и теперь у него ревниво заныло сердце.
- Это почему же? - притворно удивился крестьянин, прекрасно знавший, что священник сам положил глаз на спорную землю.
- Никто не даст тебе ни гроша за табакерку, - солгал дон Джузеппе.
- Да почему же не даст? - на шее у Амброзио пугающе взбухли жилы.
- Все подумают, что ты ее украл, - заявил священник, видимо решив окончательно вывести из себя вспыльчивого Амброзио.
Лицо крестьянина стало уже совершенно лиловым, глаза налились кровью и вылезли из орбит. Никто не удивился бы, если бы в эту минуту его хватил удар.
- Я честный человек! - заорал он, обрушив кулак на стол.
- Мы-то все это знаем, - примирительно заметил дон Джузеппе, оглядываясь вокруг. - Но ведь не нам ты будешь продавать табакерку!
Амброзио перевел дух.
- Никто и не говорит, что я собираюсь ее продавать, - неожиданно буркнул он.
Наступило напряженное молчание.
- Табакерка не продается! - раздался в тишине голос обычно кроткой и молчаливой Луиджии.
- Да ты кто такая? - загремел Амброзио и вновь стукнул по столу. - И почему это она не продается?
- Потому что она принадлежит Саулине, - не повышая голоса, заявила Луиджия.
Саулина бросила на мать полный признательности взгляд. В глазах забитой, измученной жизнью женщины светилась твердая решимость.
- А ты, - сказала она дочери, - ни о чем не беспокойся. Пусть кто-нибудь посмеет отнять ее - я его убью.
Тихая Луиджия была сейчас похожа на львицу, защищающую своих котят. Становилось страшно при виде этой неистовой силы, о которой никто даже не подозревал. Все молча и почтительно проводили ее взглядами, пока она шла через кухню, держа на руках младшую дочку. Не сказав больше ни слова, Луиджия поднялась по ветхой деревянной лестнице, ведущей в "верхнюю комнату", где спала вся семья.
Саулина была благодарна матери, хотя и не сомневалась, что кто-нибудь непременно постарается отнять у нее сокровище. Неторопливым и решительным жестом она протянула руку к табакерке и накрыла ее ладонью, словно давая понять: "Это мое".
- Моя табакерка, - объявила Саулина, сделав ударение на первом слове, - будет храниться в церкви, дон Джузеппе.
Глаза у священника маслено заблестели.
- Господь просветил тебя, - одобрительно кивнул он.
- Она будет храниться на алтаре под статуей Мадонны, - уточнила Саулина, тем самым обрушив на возмечтавшего священника ушат холодной воды. - Она будет храниться в церкви, но останется моей. Я вручаю ее Мадонне, и пусть она ее хранит.
Дон Джузеппе и Амброзио подавленно умолкли. Вот хитрая бестия! Одним ловким маневром эта бродяжка вывела их из игры.