09.00:
Вскоре после завтрака, к которому я чуть прикоснулся, у нас была очередная станция, во время которой мы использовали небольшой биологический трал, представлявший собой миниатюрный вариант промыслового трала. Мы находились у кромки шельфа, на самой дальней из запланированных нами на юге точек. Улов был чрезвычайно разнообразным, с большой примесью ярких форм Карибского моря - морские звезды, крабы, крупные и небольшие моллюски, и много рыбы, и все они обитали на покрытом ракушником дне, на стометровой глубине.
Содержимое сети было сброшено в фанерный лоток, и вместе с другими я копался в этой шевелящейся массе, когда мне попалась интересная рыбка. Что-то удивительно уродливое было в ее голове, на которой выделялись выпуклые глаза с листовидным лоскутком кожи между ними. Большая часть ее тела была покрыта перекрывающими друг друга маленькими пластинками и увеличенными чешуйками, придававшими рыбе потрепанный вид. Всем этим нелепостям противостояла окраска тела - в красную и синюю крапинки, с большим пятном чистого желтого цвета под каждым грудным плавником.
Я нагнулся и взял ее в руки и в то же мгновение услыхал хриплый возглас: "Осторожно, она обожжет вас!" Вздрогнув, я выронил рыбу из рук, еще не успев даже понять, что это относится ко мне.
Член команды, наблюдавший за сортировкой улова, подошел ко мне и, указав на рыбу, которую я бросил, сказал: "У нее есть жало, у этой…" И тут из глубины моей памяти всплыла книга, в которой была описана эта рыба. Это одна из скорпеновых рыб Карибского моря, имеющих ядовитые шипы вдоль спины и в брюшных и анальных плавниках. Она не представляет смертельной опасности для человека, как некоторые пользующиеся дурной славой тропические виды рыб Тихого океана, но получить порцию яда вдалеке от медицинской помощи было бы тоже не очень приятно. Чувствуя себя несколько глуповато, я поблагодарил этого человека за предупреждение. Разбор улова продолжался; однако теперь все занимались этим делом заметно осмотрительнее.
15.30:
Погода, определенно, обходилась с нами благородно. В течение всего дня на море почти никакого волнения. Мой желудок прочно стал на свое обычное место; я бросил вызов ветрам, где бы они нам ни находились, и с энтузиазмом принялся за обильный ленч, после которого вздремнул, наслаждаясь теплым октябрьским солнцем. Моя кожа стала покрываться розовым загаром.
Камера, по-видимому, доставляла Эр Джи массу неприятностей. Вид у него был весьма неприветливый, и никто не рисковал заговаривать с ним. Дело в том, что во время первых испытаний, проведенных накануне, внутри камеры была обнаружена незначительная влажность - не течь, а всего лишь водяные пары, попавшие внутрь кокуха или самой камеры еще до того, как все оборудование было спущено в воду. После погружения камеры линзы запотели, и все снимки были испорчены. Эр Джи и его техник разобрали камеру на части, которые сейчас пребывали в сушильной печи при низкой температуре. Как только они высохнут, камера снова будет собрана и опробована.
Судно теперь продвигалось в северном направлении вдоль внешней части шельфа. Стоя на верхней палубе по правому борту, я, вероятно, видел вдаль не меньше чем на 18 миль, такой это был синий-пресиний, ясный, теплый осенний день. Мой наблюдательный пост находился где-то около правого "берега" Гольфстрима, и я внимательно вглядывался в этот спокойно текущий мир с помощью хорошего бинокля.
На карте Гольфстрим изображен как прямой поток тропической морской воды, плавно изгибающийся при переходе в Северную Атлантику. Но в районе, примыкающем к юго-восточной части Соединенных Штатов, Гольфстрим начинает часто менять свой курс; иногда такие повороты превращаются в почти замкнутые петли. Вода при этом движется но замкнутому кругу и возвращается к отправной точке. Здесь, после слияния отходящего и возвращающегося потоков, главное течение снова устремляется вперед. Участок, окруженный узким потоком воды Гольфстрима, становится своеобразным прудом в открытом море, населенным своей флорой и фауной. В поперечнике такие "пруды" могут достигать 200 километров.
Петли получили название колец Гольфстрима, и внешне они похожи на старицы, которые разбросаны вдоль сумрачных рек прибрежных равнин юга Соединенных Штатов. Однако в отличие от этих особенностей рельефа суши, сформировавшихся в результате многовекового процесса эрозии, сменившегося длительным процессом старения, кольца Гольфстрима образуются в течение всего лишь нескольких дней или недель. Через год с небольшим они постепенно исчезают. Только населявшие их рыбы и другие существа остаются в качестве иммигрантов в новой пелагической среде.
В связи с тем, что Гольфстрим отделяет Саргассово море от вод континентального склона, кольца, образующиеся по обе стороны течения, имеют различные свойства. Кольцо, расположенное со стороны берега заключает в себе часть Саргассова моря, то есть имеет теплую сердцевину. На противоположной стороне Гольфстрима воды континентального склона вторгаются в карман петли, и это кольцо, заключающее в себе холодную воду, вливается в Саргассово море.
С точки зрения биологов, кольца являются районами экологической конфронтации между различными пелагическими сообществами. Внезапное вторжение чужеродной воды, по количеству равной водной массе Великих озер, с ее специфической жизнью, в зоны, расположенные по одну или другую сторону Гольфстрима, создает предпосылки для эволюционных изменений в результате конкуренции, хищничества, гибридизации и других взаимодействий. Для сравнения (хотя и грубого) представьте себе кусок Африканской саванны шириной в сотню километров, перенесенный в Небраску. Многие животные, оказавшись в новых для них условиях, погибли бы в течение короткого времени, хотя не исключено, что могли бы возникнуть какие-нибудь удивительные приспособления. Наиболее удачливыми колонизаторами обычно бывают менее заметные представители фауны, в своем большинстве не имеющие яркой окраски, не придерживающиеся специальной диеты, не обладающие узко специализированными физиологическими особенностями или устойчивой манерой поведения. Особенно хорошо переносят новую обстановку некоторые микроорганизмы, и они могут оказать на окружающую среду вначале незаметное, а затем все усиливающееся влияние путем поглощения и экскреции биологически активных веществ.
Примерно в 15 километрах от правого борта нашего судна, как раз в русле Гольфстрима, на освещенной солнцем воде маячил увеличенный биноклем, как бацилла под стеклом микроскопа, длинный, глыбообразный нефтяной танкер. Танкер тоже шел на север, пользуясь поддержкой течения, скорость которого составляла 4 узла.
Вид танкера навел меня на мысль о потенциальном развитии нефтепромысла в этом районе. Я представил себе дно под нами на кромке шельфа, зияющий край океана, все дальше спускающийся в море. Под танкером было в два раза глубже, чем под нами. Несколькими километрами дальше континентальный склон внезапно прерывается. Дно выравнивается и, продолжаясь в южном направлении, сливается с огромным, удивительным плато Блейк. Отрезанные от континента и лежащие под толщей воды, в три-четыре раза превышающей глубину континентального шельфа, отложения этой сумеречной пустыни площадью 80 тысяч квадратных километров, по мнению Геологической службы США, богаты нефтью. Маловероятно, чтобы на плато Блейк начались изыскания до того, как будут разработаны нефтяные залежи на самом шельфе. Я попытался представить себе сюрреалистический вид леса буровых вышек па отдаленном горизонте. Если глубинные породы плато Блейк действительно содержат в себе большие- количества нефти и газа, оно, вероятно, будет одним из последних резервов США. Я бы очень хотел знать, будем ли мы в конце концов экономно использовать наши драгоценные ресурсы, как это подсказывает благоразумие. Быть может, созданный моим воображением лес платформ, который вырастет здесь через двадцать или тридцать лет, вместе с эскадрой супертанкеров, обслуживающих по-прежнему бешено развивающуюся национальную экономику, не материализуется. И очень может быть, что перед лицом будущего без нефти нашими последними запасами распорядятся более обдуманно, чем когда-либо.
20.00:
Обед сегодня вызвал у всех восторг - жареная королевская макрель - кавалла. Это была большая, весом в 40 фунтов, рыба, пойманная одним из членов команды. После обеда я помог сделать кой-какие химические анализы в лаборатории, а потом повертелся немного среди играющих в карты и читающих в салоне для ученых. Это претенциозное название относилось к помещению семь на десять футов, со столом и длинной скамьей у одной стены и книжным шкафом с небольшим количеством детективных романов у другой.
Был тихий вечер. Следующая станция была запланирована после полуночи. Мне быстро надоело смотреть, как играют в покер, спать тоже не хотелось, и я вышел на палубу.
Ночи, проведенные на море на борту небольшого судна, могут вызвать у человека первобытные чувства, всколыхнуть в сознании самые глубокие пласты, которые лежат значительно глубже, чем наша повседневная память. При соответствующем настроении в нас просыпаются затаенные образы того далекого прошлого, когда молодая жизнь еще только набирала силу; ум мысленно переносится назад, к безграничному пространству, где царил порядок и где воздух, вода и жизнь не были замараны грязью. Может быть, появлению этих чувств способствует недостаточное разнообразие раздражителей - реакция на однообразие жизни в ограниченном пространстве, когда день и ночь видишь одни и те же лица и слышишь жужжание машин, лишь иногда ненадолго смолкающее. Суматошная круглосуточная работа на борту также, по-видимому, играет здесь свою роль.
Какова бы ни была причина, но ночью на палубе обычные представления затуманиваются, и вы чувствуете прилив искренности и внезапное освобождение. Как только сделаешь один шаг из ярко освещенных внутренних помещений и встретишься с гипнотизирующим ликом вселенной, дух товарищества и концентрированное веселье жизни на борту тут же испаряются. Время и приносимые hv перемены, ускользающие от наземного млекопитающего в сутолоке повседневной жизни, здесь, на море, кажется, приостанавливают свой бег. Легче всего догнать их ночью. Появляется такое чувство, словно ты будешь жить вечно, словно здесь можно прожить не одну, а множество жизней. Зачарованный безбрежной океанской ночью, я мог бы часами лежать на палубе, паря в нежном воздухе и блуждая среди мерцающих звезд.
День третий: 14.30
Погода стала меняться. В течение утра бриз превратился в умеренный юго-западный ветер, а вместе с ним начало оживать и море. Не прошло и двух часов, как нас уже качало на длинных волнах, высотой семь или восемь футов от подошвы до гребня. К счастью, теперь я, кажется, крепко стоял на ногах.
На рассвете мы остановились для работы на станции, и тут же, из ниоткуда, появилась небольшая стая птиц. Они были чуть поменьше перепелки, голова, спина и крылья - черные, грудка - чисто-белая. Кто-то признал в них малых гагарок (Plantus alle). Этот вид размножается в Арктике, а зимует в открытом море. Наша стоянка была южнее, чем их обычные места зимовок, но маленькие, пухленькие птички, казалось, чувствовали себя здесь как дома. Когда они ныряли и плавали в чистой голубой воде, быстро взмахивая крыльями, они напоминали миниатюрных пингвинов. Плавая под водой вокруг корабля и под ним, они, казалось, гонялись за добычей. Никто не видел, как гагарки улетели; через несколько минут они просто бесследно исчезли в голубом просторе.
Позже, утром, я увидел пару великолепных дельфинов. Они плыли бок о бок на довольно большом расстоянии от судна, твердо придерживаясь своего курса. Когда они появлялись из воды, их тела казались белыми в солнечном свете, и на фоне глубокого синего цвета моря это выглядело великолепно. Полистав справочник, я решил, что это были атлантические белобокие дельфины (Lagenorhynchus acutus); они водятся в более северных водах, а на этой широте встречаются относительно редко.
Когда, через некоторое время после этого, мы остановились для очередной станции, появилось несколько обыкновенных дельфинов, афалин. Как всегда, они близко подошли к судну. Пока все мы вырывали друг у друга фотоаппараты, дельфины медленно плавали вокруг нас, и иногда казалось, что наш вид доставлял им развлечение.
С левого борта, о который бились длинные волны, разыгрывалась наиболее удивительная сцена: дельфины наблюдали за людьми, а люди - за дельфинами. Когда мы соскальзывали к подошве волны, прямо перед нами поднималась сверкающая стена воды и из нее дельфины с какой-то застывшей ухмылкой в упор смотрели нам в глаза через несколько метров пространства и геологические эпохи времени. В следующее мгновение, когда судно высоко поднималось на наступавшей волне, казалось, что дельфины исчезали, но они тут же, словно по волшебству, снова появлялись сохраняя прежнее положение. Иногда какой-нибудь дельфин, состязаясь в скорости с волной, пропадал под судном, а затем, как торпеда, появлялся у правого борта. И еще долго в ущерб чистой науке, которая вынуждена была на время отступить, сохранялась эта странная зрительная связь между разделенными пространством людьми и дельфинами.
Было такое ощущение, что это мы выставлены напоказ - экземпляры, содержащиеся в террариуме, дрейфующем в открытом океане. Дельфины занимали здесь господствующее положение, как существа, постоянно проживающие в этом мире. Они могли плавать вокруг судна, даже когда оно шло на полной скорости. Они явно были хозяевами положения и осознанно пользовались своей свободой, в то время как мы такой свободой не обладали, и у меня стало появляться чувство зависти к ним.
И подобное чувство оправданно. Мир, в котором живут дельфины, занимает около трех четвертей нашей общей планеты. Благодаря своим природным качествам, отточенным эволюцией, они не попали, как мы, в полную зависимость от техники, чтобы выжить. Более того, дельфины никогда не испытывали нужды в технических средствах, чтобы обрести хорошую жизнь. Представьте себе среду, в которой можно жить нагим, почти в полном комфорте, текучий рай, где никто не нуждается в одежде и крове и повсюду вкусная пища, которую можно схватить когда угодно. Возможности путешествовать практически безграничны. Связь осуществляется быстро. Она является функцией как способности дельфинов (и других китообразных) генерировать и получать невероятно сложную акустическую информацию, так и уникальных физических условий подводного мира, часто позволяющих передавать звуки на сотни, а иногда и тысячи миль. Вот привлекательная проблема для кабинетного антрополога. Как развивалось бы общество, состоящее из существ, от природы наделенных такими качествами?
У дельфинов и их родственников мало общего с людьми, и мы, может быть, не способны представить себе даже основ их интеллекта, сформировавшегося в условиях океана. Разное направление эволюции этих двух групп животных было обусловлено влиянием совершенно различных факторов окружающей среды на протяжении десятков миллионов лет. Какой-нибудь беспристрастный наблюдатель может даже вообразить, что китообразные с их огромным мозгом давно уже превзошли людей в способности создавать абстракции. Мозг афалины (Tursiops truncatus), несколько крупнее человеческого и имеет больше борозд, складок и извилин, что свидетельствует по крайней мере об одинаковом порядке сложности ее мозга и мозга человека. У крупных китов площадь мыслительной ткани в шесть раз больше нашей. Интересно, что некоторые виды крупнейших динозавров обходились мозгом величиной чуть больше грецкого ореха.
Позволительно думать, что в благоприятной для их физического существования среде дельфинам и китам нужно тратить относительно немного умственных усилий на то, чтобы управлять деятельностью своих обтекаемых тел и другими жизненно важными функциями. Их, должно быть, гораздо меньше тревожат всяческие превратности, чем нас, если вспомнить о таких наших проблемах, как неблагоприятный климат, добывание хлеба насущного, ведение хозяйства, поиски работы и тому подобное. Допустим также, что они не знают парализующей ум агрессивности, неустойчивости и паранойи, развившихся у людей за тысячелетия жизни на земле в грязи, скученности и условиях жестокой конкуренции. В мире, в котором живут дельфины, интриги и тайные заговоры для достижения власти и возвеличения отдельных личностей или групп бессмысленны в своей основе. Война среди этих общительных животных - дело неслыханное; даже серьезные схватки между отдельными особями внутри вида - редчайшее исключение. Только' хищные киты косатки нападают на других китообразных ради пищи и, возможно, развлечения. Может быть, высокоорганизованные косатки считают другие виды животными или неполноценными китами, и не наступит ли такое время, когда мы будем свидетелями того, как косатки устанавливают свое господство над ними, как поступали самые агрессивные группы древних людей со своими родичами или другими современными им предками человека.
Конечно, в Мировом океане сосуществуют больше видов китообразных, чем когда-нибудь гоминид в Африканской саванне. Просто море настолько огромно и обладает таким разнообразием ресурсов, что агрессивная конкуренция не получила среди дельфинов и китов такого развития, как у человека. Интересен также тот факт, что дельфины и киты редко сопротивляются, когда на них нападают люди. Вероятно, они просто не могут уразуметь, что хищник способен напасть на них с поверхности моря.
Если дельфины и их родственники действительно свободны от суеты нашей жизни, требующей от человека так много забот и дум, что же тогда происходит в их крупном мозгу? О чем они думают? Таинственные, счастливые призраки, они материализуются из обширных текучих пространств океана и дразнят наше воображение. Что они думают о нас?