Многие ученые считают, что дельфины обладают своим языком и что когда-нибудь мы сможем общаться с ними. Одно из обоснований разумности попыток установить связь с дельфинами (хотя, возможно, оно выдвинуто в насмешку) состоит в том, что такая связь подготовит наше человеческое общество к контактам с инопланетянами. Однако разумнее было бы предположить, что наделенные интеллектом существа из космоса прежде войдут в контакт с дельфинами. Не исключено, что после краткого осмотра нашей планеты пришельцы быстро придут к заключению, что, кроме дельфинов, на Земле нет другой действительно разумной жизни.
День четвертый
С глубоководной камерой постоянно что-нибудь случалось. Мы сделали восемь станций для погружения камеры и не получили ни одного удовлетворительного результата. Настроение Эр Джи установилось на отметке стоического спокойствия. Все восхищались безграничным упорством этого человека.
После того как была устранена первая неприятность, связанная с конденсацией влаги в камере, неожиданно отказал селекторный блок. Многие из нас, вероятно, махнули бы рукой и отослали бы эту чертову штуку на завод для ремонта, но Эр Джи и его помощник, полистав технический справочник, похожий на книгу фразеологических оборотов Берлитца, вскоре выставили напоказ все внутренности этого узла. На всякий случай они сперва его высушили, как раньше сделали это с камерой, а затем при помощи испытательного электронного прибора и ящика с запасными деталями принялись совершать какие-то таинственные обряды в "сухой" лаборатории под верхней палубой. В конце концов он заработал.
Вчера поздно вечером были получены первые хорошо экспонированные снимки, по они были не в фокусе. Сначала мы подумали, что все дело в длине троса, привязанного к грузу спускового механизма, и что если его укоротить, то затвор сработает, когда камера окажется ближе ко дну. Трос укоротили, затем укоротили еще раз, но улучшение было минимальным, и стало ясно, что объективы камеры были заранее сфокусированы на слишком короткое расстояние. Придется еще раз снимать тяжелый кожух и пломбы.
Из-за этой камеры, которая заботила всех биологов, многие из нас вряд ли обратили внимание на то, что одна группа на борту преуспевала, пополняя запасы проб и образцов на каждой станции. Пользуясь простыми драгами, геологи заполняли угол в "мокрой" лаборатории, расположенной недалеко от носовой палубы, фрагментами истории плейстоцена, которые устилали древний берег моря. Самые интересные образцы, помеченные веселыми желтыми бирками, указывавшими широту, долготу и глубину, были представлены кусками пористого известняка, покрытыми коркой из кораллов, губок и представителей большей части остального животного царства. Это были остатки процветавшего некогда водорослевого рифа, окаймлявшего отмели на краю прибрежной равнины, которая в те времена была в два раза шире, чем теперь.
Интересно, какие реки текли по своим широким руслам в океаны ледникового периода и, пенясь, с грохотом обрушивались на безмолвный ныне риф, лежащий на глубине девяноста пяти метров? В этой низменной прибрежной местности, находившейся гораздо южнее ледника и почти соприкасавшейся тогда с Гольфстримом, вероятно, господствовал умеренный климат. Повсюду расстилались необъятные пространства болот - дикая равнина, простершаяся от горизонта до горизонта, давшая приют птицам и шумевшим на ветру травам. Какие леса и саванны, лежавшие за этим побережьем, знали блуждавшие стада плейстоцена - мамонты и ламы, верблюды и бизоны - и их хищные враги, саблезубые тигры, которые сделали этот район своей последней стоянкой всего несколько тысяч лет тому назад? И наконец, когда море поднялось па берег, чтобы истребовать свой континентальный шельф, сыграло ли оно решающую роль в гибели последних популяций этих животных в Северной Америке? По мере того как море поднималось, они вынуждены были концентрироваться в районах, в которых становились как никогда уязвимыми, ибо здесь господствовал входивший в силу кровожадный Человек.
21.00
Мы шли прямо на восток. С середины дня мы находились к северу от мыса Гаттерас. С нашей самой мелководной стоянки был виден большой, в черно-белых полосах маяк, несущий службу над опасными мелями и узким континентальным шельфом - здесь его ширина равна всего 30 километрам. Это было идеальное место, чтобы сделать глубоководную станцию, но время кончалось. Теперь, когда Эр Джи думал, что с камерой все в порядке, ему до смерти хотелось получить несколько глубоководных снимков. На нашей последней остановке камеру собирались подвергнуть окончательному испытанию.
Погода, однако, вызывала у нас некоторую тревогу. Весь день дул сильный ветер с юго-запада, скоростью 25 узлов, при порывах - до 35. Море было покрыто внушительными волнами, и судно плясало над ними, проделывая какие-то очень сложные движения. К счастью, никто не испытал рецидива морской болезни, хотя аппетит заметно упал и все старались избежать заданий, требовавших большой сосредоточенности. И еще, все сознательно избегали узких проходов под палубами, где стены противно валились прямо на тебя, а пол неожиданно уходил из-под ног только для того, чтобы тут же с силой вернуться назад.
В 18.00 мы услыхали подробную сводку погоды, переданную Береговой охраной. Небольшие суда предупреждались о приближении холодного фронта. В сводке также было упомянуто, что вдоль быстро движущегося фронта ожидаются сильные шквалы, которые в районе мыса Гаттерае должны пройти рано утром.
Некоторые из нас стали размышлять о том, что означает слово "сильные", но мы успокоили себя, решив, что наше судно не вполне подходит под определение "небольшое".
Мы пришли к месту очередной станции через час, и мне было любопытно посмотреть, как пройдет операция с камерой в бурную погоду. Эр Джи поблизости нигде не было видно, и я подумал, что он в последний раз проверяет эту злополучную камеру. Теперь судно по-настоящему покачивало, и при ходьбе приходилось напрягать все силы. Выполнять какую-нибудь работу, требовавшую координированных действий, было бы сейчас совсем не легко. С этими мыслями я проходил мимо трапа, ведущего в "сухую" лабораторию, как вдруг снизу до меня донеслись какие-то странные приглушенные звуки. Я встревожился и стал спускаться по трапу. Вдруг до меня дошел запах рвоты. На полу в углу я увидел Эр Джи. В его правой руке была зажата большая отвертка, перед ним лежал корпус камеры, зажатый между двумя тяжелыми корзинами.
И Эр Джи, и корпус камеры, и небольшая душная комнатка раскачивалась и кренилась вместе с судном, и между приступами тошноты Эр Джи ставил болты и поворачивал отвертку, вкладывая в это все силы своего дергающегося в такт качке тела.
Я предложил свою помощь, держал и поворачивал корпус, чтобы ему было максимально удобно работать. В молчании и, к счастью, быстро работа была закончена. Пробормотав "спасибо" и "мне нужно только полчаса…", Эр Джи исчез в направлении своей каюты. Я с трудом добрался до своей койки, лег и включил вентилятор на всю катушку. Тошнота и состояние одурения стали постепенно проходить, и, неожиданно для себя, я уснул.
День пятый: 03.45
Побуждаемый чувством самосохранения, я быстро проснулся и вскочил на ноги. Палуба вздымалась, как живое существо в конвульсиях. Я заметил, что мощного гула двигателей не слышно. Почему мы стоим? Ведь на это время не было запланировано ни одной станции. Порадовавшись, что лег не раздеваясь, я стал осторожно шарить в темноте в поисках ботинок. Нащупав их во время короткого затишья, я надел ботинки и, спотыкаясь, отправился в салон, освещенный слепящим светом. Там в полном одиночестве сидел какой-то геолог.
"Что происходит? - спросил я, держась за стену. - У нас станция?" - "Это вторая проверка камеры, - ответил он. - Я узнал об этом несколько минут назад, когда встал. Мы стоим с десяти часов вечера. Первый раз она возвратилась с помятой кассетой". Я с сомнением покачал головой: "Какая глубина?" "Тысяча восемьсот метров; этой проклятой штуке нужно три четверти часа, чтобы обернуться туда и обратно." - "Где она теперь?" - "Поднимается; лучше бы нам пойти туда." - "Без такой амуниции в эту погоду не обойтись," - прибавил он, указав на вешалку с плащами и непромокаемыми брюками.
Из тихого и светлого внутреннего помещения мы попали в ревущую темную ночь. Как видно, мы находились в центре шторма. Соленые брызги, смешиваясь с дождем, придавали ему неприятный вкус. Он хлестал широкими горизонтальными полосами по всей палубе, покрывая пеленой огни, светившие теперь далеко не так ярко, как прежде. У леера шипели взбунтовавшиеся волны. Их верхушки поднимались высоко над нашими головами, а пена, рассекаемая ветром, разлеталась во все стороны. В этих условиях о точном расположении морской поверхности можно было только догадываться.
Камеру теперь поднимали при помощи лебедки, установленной на корме. Я осторожно пробрался через палубу в угол к самому лееру и стал наблюдать за появляющимся из темной глубины тонким стальным тросом, который наматывался на барабан со скоростью чуть больше двух километров в час. И вдруг я увидел нечто, заставившее меня вздрогнуть от неожиданности: какой-то яркий стреловидный предмет появился из темной гущи ветра и тут же принял образ кальмара величиной с огурец. Пролетев по прямой, как будто выпущенный из лука, над освещенной палубой в футах шести от меня, он исчез в подхватившей его ночи. Когда я отошел под прикрытие верхней палубы, находясь под впечатлением от увиденного, мне даже показалось на какое-то время, что рассвирепевшая погода не так уж плоха. Я живо представил себе кальмаров, мечущихся в штормовых волнах в эту пору, когда нормальные границы их мира расширились, включив в себя новое, кружащее голову царство.
О летающих кальмарах я знал и раньше, но одно дело - прочесть об этом в книге, и совсем другое - увидеть яркий образ животного, несущегося через шторм; я не был подготовлен к его восприятию во плоти. Интересно было бы знать, не явился ли я свидетелем одного из мгновений эволюции естественного полета, которых было так немного за всю историю жизни на Земле.
Тело кальмара снаружи одето мантией, в которой располагаются мощные группы мышц и нервные узлы. При сокращении мантии вода энергично выталкивается из мантийной полости через узкое отверстие, расположенное на конце эластичной трубки - воронки. Кальмар представляет собой живое воплощение принципа реактивного двигателя, снабженного к тому же гибкими плавниками. Когда на поверхности моря животное достигает своей предельной скорости, оно обретает способность лететь по воздуху.
Если когда-нибудь случится, что кальмары действительно станут летать, этому будет предшествовать появление важных приспособлений, включающих, среди прочего, перестройку мускулатуры и возникновение опорных скелетных образований. Это обеспечит превращение плавников в крылья. Конечно, могут возникнуть и другие важные проблемы: потеря влаги из организма и даже солнечные ожоги тоже могут представить собой серьезную опасность. Но как бы там ни было, способность этих существ к планирующему полету уже предполагает наличие хорошо развитой системы координации движений в воздухе. Более того, можно себе представить, что в результате относительно небольших приспособительных изменений в сложной оптической системе глаз кальмар сможет видеть одинаково хорошо как в воздухе, так и в воде. Специалисты по беспозвоночным животным с полным правом отнесутся ко всем этим рассуждениям, как в высшей степени спекулятивным, но созидающие силы поразительных эволюцпомных изменений не раз сосредоточивались и на менее важных объектах, чем глаз кальмара и его удивительное универсально подвижное тело.
Специалисты по эволюционной теории, занимаясь этим вопросом, могут рассуждать о преадаптациях и давлении отбора. Добывать пищу с воздуха кальмару не составит труда, ибо у него как макрохищника есть потенциальное преимущество перед другими летающими собратьями, особенно летучими рыбами, которые, обладая миопическими глазами, довольствуются поглощением различной органической мелочи. И кальмары, и летучие рыбы, по-видимому, планируют, чтобы уйти от преследователей, но если бы они действительно могли разглядеть свою жертву с воздуха, то кальмары воспользовались бы своим умением летать для выполнения более важных функций.
Конкуренция среди нескольких видов кальмаров на ограниченном пастбище, возможно, обеспечила бы давление отбора, которое провело бы какой-нибудь немногочисленный вид через ряд небольших внутренних и внешних изменений, пока, наконец, через бесконечное число поколений, он не обрел бы способности непрерывно держаться в воздухе на манер парящих морских птиц.
"Видно!" - завопил мой товарищ, с напряженным вниманием смотревший вниз, вдоль поднимающегося троса. По сигналу машинист лебедки притормозил. Камера медленно поднималась, мерцая желтыми бликами на фоне темной воды. Из-за качки ее корпус вращался как бешеный. Два раза я дотягивался до него, но не мог поймать. С третьей попытки я поймал его, но получил удар. Моя рука, привыкшая к тепловатой смеси дождя и брызг Гольфстрима, прикоснулась к холодному, как лед, металлу. Это напомнило мне, что па глубине нескольких сот метров, у обращенного к берегу края Гольфстрима, проходит граница холодных вод континентального склона. Когда мы втаскивали камеру, изо всех сил стараясь удержать ее на судне, которое бросало из стороны в сторону, я стал размышлять о том, как трудно реально представить себе, что этот аппарат работал в холодной, разрушающей среде, почти в двух километрах под нами.
К моему удивлению, сам Эр Джи появился из затененной кабины машиниста лебедки и помог нам нести все это оборудование по качавшейся палубе в "мокрую" лабораторию. Он выглядел гораздо лучше, чем накануне, но, хотя он улыбался своей мрачной улыбкой, по глазам Эр Джи было видно, что он измучен. В лаборатории мы поставили корпус на пол. Эр Джи быстро вытер его досуха тряпкой, отщелкнул скобу и пробормотал: "Ну, на этот раз намотка сработала".
Я не мог определить, была ли в его голосе надежда или нет. Я был почти уверен, что он тут же вынет пленку и отправится в темную комнату, и поэтому очень удивился, когда он устало сказал, как будто читая мои мысли: "Думаю, что сейчас я не в состоянии налить фиксаж в ванночку; оставим пленку до утра". Мы привязали корпус камеры к кронштейну и ушли из лаборатории. Было 04.30.
08.30.:
Было прекрасное утро. Волны по-прежнему были высокими, но теперь они выстроились в правильные ряды, и судно уже не качало так сильно, как в предыдущий вечер. Над головой, между небольшими, гонимыми ветром облаками, проглядывало ярко-синее небо. Воздух был намного холоднее и суше, пахло свежестью, как от только что выстиранного белья. Когда солнце пробивалось сквозь облака, море блестело синью, как небо.
Мы направлялись домой. Работягам-геологам нужно было сделать еще несколько станций на шельфе, но в общем работы осталось относительно немного. После вчерашней непогоды и утомительного напряжения сил было приятно это сознавать.
Я сидел в салоне вместе с остальными, когда туда вошел Эр Джи, держа катушку с пленкой, еще мокрой после обработки. Все разговоры прекратились. Эр Джи вытащил кусок пленки из катушки и поднес его к свету. Кадрики были правильной прямоугольной формы, экспозиция ровной. Мы столпились, чтобы рассмотреть пленку лучше. Изображения были четкими! Складки отложений, узкие дорожки, холмики, норы, рыба!
Все было ясно и четко видно.
"Аллилуйя", - сказал он.