С этой пекарней у меня связаны неприятные ассоциации. Над ней жил Анджей, он был старше меня на несколько лет, и когда-то, очень-очень давно, он поймал меня в подворотне и сказал: "Я тебя поцелую". Я подумала, что это противно, он будет засовывать мне в рот язык, так говорили девчонки, и я ответила: "Нет". Но он сказал: "Не бойся", велел приятелям держать меня и шепнул, что любит меня. Он достал носовой платок. Его дружки крепко держали меня за руки, а я решила, что как только он подойдет ко мне, я дам ему пинка. Но он положил носовой платок себе на губы и поцеловал меня, прежде чем я успела ударить его.
С той поры я обходила пекарню за версту.
Если после всего этого я отважилась пойти в эту пекарню, значит, я отважусь и на многое другое.
Тогда, наверное, я в последний раз видела родителей спящими рядом. Вскоре папа снова на год уехал.
- Мы ведь справимся, не пропадем без него, правда? - говорила мне мама, а я кивала: почему бы нам не справиться?
Жизнь ведь не кончается, идет дальше: надо ходить в туалет, чтобы пописать, когда хочется, и есть, когда время обедать, и убирать за собой посуду, и иногда пылесосить ковер в большой комнате. Делать уроки, ходить в школу… Все как прежде, когда нас было трое.
В общем-то ничего не изменилось.
И вдруг я получила в подарок большую куклу, которая была очень похожа на маленького ребенка. Я ехала с ней в трамвае, она начала плакать, какой-то мужчина хотел уступить мне место, и я не знала, что делать: показать ему, что это кукла, - но тогда в другой раз он может не уступить место женщине с ребенком, - или прикрыть куклу одеяльцем и сделать вид, что она живая, пусть знает, что он поступил хорошо, что я ему благодарна.
Я прикрыла лицо куклы одеяльцем.
Мама расплакалась, когда увидела меня с этой куклой.
Не знаю почему.
Ведь это же так приятно, что ее муж и мой отец помнил, как давно я мечтала о такой кукле.
Она была очень дорогая. И я слышала в ответ на свои просьбы: "Нам это не по карману, неужели ты не понимаешь?"
С куклой можно было разговаривать часами, рассказывать ей обо всем.
От нее не услышишь: "Ты сама во всем виновата!".
Или: "Не морочь матери голову, ты что, не видишь: ей и так хватает забот!".
Или: "Уж я тебя знаю, сама спровоцируешь, а потом жалуешься…"
Или: "Ради бога, разбирайся сама, ты уже большая!"
Или: "Какая же ты бессердечная!"
А я хотела, чтобы у меня было сердце.
Семья - это самое важное, ее нельзя завести, а потом ликвидировать, не помнить ней, не испытывать за нее ответственность. "Семья - это святое, - учили меня, вбивали мне в голову. - Отношения между людьми складываются по-разному, надо иметь терпение. И тебе воздастся сторицей".
Помню, как мать ждала отца, как волновалась она перед его приездом.
- Убери комнату, отец приезжает! Посмотри, что у тебя здесь творится, ведь все это отвлекает внимание!
И я убираю свою маленькую комнатку, хотя там не было беспорядка, ну, книги повсюду лежат и тетради, на письменном столе масса разных нужных вещей: вазочка, из которой торчат шариковые ручки и колоски ржи, маленький плюшевый мишка, его шерстка выцвела, оттого что он всегда сидел под лампой, а рядом небольшой подсвечник из Закопане и мисочка со всякими мелочами: скрепки, косточка от персика, сливочные помадки - и я убирала все это в порядок, пылесосила, и вот на столе уже ничего нет. "Как у тебя красиво, доченька! Наконец-то можно сосредоточиться на уроках, - слышала я. - Когда папа войдет и увидит…" Но когда он входил в прихожую и целовал меня, а я пыталась сразу же показать ему свою комнату, мама говорила:
- Отстань, не сейчас, позже, разве не видишь, папа устал с дороги…
И усталый отец садился в большой комнате, а ко мне так и не заглядывал, а ведь я наводила порядок, потому что отец приезжает, и мишка был спрятан, и ни одной мелочи на виду…
- Он потом к тебе зайдет…
И:
- Займись математикой, ты ведь не хочешь огорчать папу!
Тройка не очень хорошая отметка, но вычислять площадь призмы было так скучно…
- Ты же знаешь, сколько мне приходится работать, чтобы у тебя… чтобы ты была… чтобы ты делала…
Знаю-знаю, потому что у меня ведь нет отца, а есть только вечно озабоченная мама. Поэтому когда он входит в дом в следующую пятницу, я должна сделать вид, что у нас все хорошо: улыбнуться, прижаться щекой к колючей щетине.
- Как дела, дорогая?
Мама незаметно сжимает мне руку.
Это значит: "Не вздумай огорчать отца!"
И я говорю:
- Все хорошо, папочка.
И продолжаю делать вид, что все хорошо, пока мы не попрощаемся.
Поэтому я решила бороться за свою собственную семью. То, какой она будет, зависит только от меня.
Если я буду хорошей, он тоже будет со мной хорошим.
Он. Мой муж. Главное слово: будет.
Откуда мне было знать, что моя жизнь сложится так? Что если ищешь того, кто должен беречь тебя и заботиться о тебе, ты словно посылаешь сигнал: "Я слабая".
Откуда мне было знать, что мужчина, который обнимал меня и говорил слова любви, умоляя стать его женой, станет меня бить?
Я считала, что колотят жен мужчины, которые не знают в совершенстве французского и английского, не переводят сложные тексты, не заканчивали институтов, не работают на хороших должностях. Те, которых никто не любит. Простые мужики, проводящие время у пивных ларьков, которые шутят, сплевывая сквозь гнилые зубы: "Кого люблю, того и бью".
Но тот, кто откладывает вечером "Авессалом, Авессалом!" на ночной столик и с волнением смотрит по телевизору документальный фильм о гориллах, а при виде пепельницы в лапе гориллы переживает: "Боже, куда катится этот мир!", - никогда и ни за что не поднимет ни на кого руку.
Я правда не помню, когда это началось. Через какое время после свадьбы.
Может быть, когда к нам приехали на обед его родители.
Я подала говяжью вырезку, запеченную с приправами так, как он хотел, а на столе лежала белая скатерть с вышивкой (Ты думаешь, у меня много денег?!), которую я купила на рынке у Дворца культуры, - овальная красивая скатерть, а еще салфетки у каждого прибора, и цветы в вазе - я ни о чем не забыла.
- Простите, - сказал он своим родителям, - в следующий раз Хануся постарается.
Ненавижу, когда он называет меня Ханусей! Да, Хануся постарается, конечно, мясо получилось жестковатое.
Родители смотрят на него с нежностью, он встает, чтобы открыть вино - хорошее, не какое попало, он разбирается в винах, но он забыл открыть бутылку заранее, и, видимо, поэтому рассердился на меня. И он склоняется ко мне и целует меня в макушку, словно говоря:
Посмотрите,
какая мы замечательная пара!
Как я люблю свою жену,
как я ласково с ней обращаюсь, хотя она недостаточно хорошо приготовила мясо,
а ведь я говорил ей: "Следи за мясом!".
Наверное, она отвлеклась, эта идиотка, а вырезку тушат недолго, иначе она становится жесткой как подошва, а я так просил, для меня это было так важно, ведь вы должны были приехать к обеду, для меня это праздник, я хотел сделать вам приятное, да, но не вышло, из-за моей жены, которая не постаралась, не захотела постараться, и я даже забыл про вино из-за нее, я ей покажу, когда вы уедете, но…
Но пока что поцелую в макушку:
- Правда, дорогая?
И дорогая поддакивает, и улыбается, и его родители улыбаются: мы такая красивая пара.
- Оно вовсе не жесткое, - благодушно говорит мать моего мужа и подцепляет вилкой кусок, а я с облегчением вздыхаю:
- Может, я и в самом деле чуточку передержала его в духовке…
Я каждый раз старалась, и каждый раз это мало что давало.
Но он еще не орал на меня, и только его лицо принимало характерное выражение…
- Жаль, - сказал он, сев напротив и взяв мою ладонь в свою, - ты просто отнеслась к этому небрежно. А в любое дело надо вкладывать душу. - И его рука сжала мою крепко, как-то чересчур крепко. - Это ведь больше не повторится, правда?
- Правда, - ответила я коротко, и похолодела тогда, в первый раз, и вырвала ладонь из его руки.
Он встал и ушел в свою комнату.
Да, наверное, именно тогда я впервые увидела в нем что-то, что наводило ужас, но ведь мне могло показаться, а вырезка и правда слишком долго запекалась. Теперь я знаю, что вырезка - очень нежное мясо, ее достаточно жарить три минуты, на сильном, но не слишком сильном огне, а еще можно к растительному маслу добавить сливочное, тогда мясо получится вкуснее.
В общем-то он был прав.
Мясо было чуть-чуть жестковатое.
Я недостаточно постаралась.
Мы сидели на перроне; поезд, который должен был нас везти дальше, опаздывал; мама читала газету, на маленькой мазурской станции стоял летний полдень; отец сидел, прикрыв глаза, в воздухе звенели стрекот и жужжание насекомых; было жарко; жаворонки пели, а мне очень хотелось пить.
Солнце стояло в зените, а из крана капала вода, но на стене над ним было написано "НЕ" и изображен перечеркнутый красным стакан.
Я тогда уже знала, что не перечеркнутое красным пригодно к употреблению. Но все дело в том, что эта красная черта не всегда с первого взгляда заметна, а иногда ее совсем не видно.
Я еще не знала тогда, что если чего-то не видно, это не значит, что его не существует.
- Только бы ты не сделала какую-нибудь глупость! - звучало у меня в ушах.
- Не пори горячку!
- Подумай хорошенько, прежде чем что-то решать!
Все только и ждали случая убедиться в своей правоте.
"Вот видишь, ты совершила очередную ошибку в жизни, оказалась неопытной, слишком быстро приняла решение", - хотели сказать мне они, но не могли.
Потому что он был хороший.
Улыбчивый.
Заботливый.
- Хануся, тебе холодно, - говорил он, вставал с кресла, шел в прихожую, приносил шерстяную шаль и подавал мне.
А все женщины смотрели на меня с завистью: их мужья не замечали, что они мерзнут, и не знали, где лежат их шерстяные шали, их мужьям не приходило в голову оторвать свой зад от кресла, чтобы что-то принести жене, а он укутывал мои плечи шерстяной шалью и целовал в макушку.
- Не люблю, когда ты грустишь, - говорил он, а я улыбалась.
- Я купил новый диван, - сообщал он, а я улыбалась. Правда, я хотела вместе выбрать этот диван, мы уже давно собирались его купить. "Может, он был бы именно таким, как знать? А может, других не было", - утешала я себя и была довольна.
- Поменяем шкафчики в кухне, - радостно заявлял он, а я улыбалась, хотя не знала, на какие.
Я мечтала о деревянных, они подошли бы к столу, стоявшему в кухне, - деревянному, с выдвижным ящиком, доставшемуся мне от бабушки.
Привезли шкафчики: красные, с черными столешницами, дорогие. Отвратительные.
Я неуверенно улыбнулась.
- Они не подходят к столу, - сказала я.
- Стол заберет на дачу Юрек, я уже с ним договорился, - успокоил меня муж, - ты права, он к ним не подходит. - И крепко целовал меня, и радовался, поэтому и я старалась радоваться.
- Везет тебе! - Иоася разглядывала новую кухню. - Мой муж вообще не интересуется домом, я не могу допроситься, чтобы…
Я не слушала, чего она не может допроситься.
Мне не надо было просить.
У меня были такие духи, которые нравились ему, и трусики, какие нравились ему, и шкафчики, какие нравились ему, и диван, какой нравился ему, и занавески, какие нравились ему, и еда, какая нравилась ему.
Собственно говоря, я была счастлива.
Вот только мой стол, любимый бабушкин стол, старый, почти квадратный, с ящиком, на резных ножках, настоящий деревянный стол уехал однажды на дачу к чужим людям.
- Знай, что в жизни нужны - да какое там, нужны - необходимы компромиссы, - часто говорила бабушка, мудростью которой я восхищалась и слушала ее намного внимательнее, чем родителей.
- Ты вечно всем недовольна, - сказал он однажды, поглядывая на меня с дивана. А я мыла посуду и просто-напросто молчала. Я не была ни довольна, ни недовольна, я просто была женщиной, моющей посуду.
- Ты ошибаешься, - ответила я и положила в мойку сковороду.
- Я же вижу.
- Плохо видишь. - От сковороды не отмывался жир, и я спрыснула ее жидкостью для мытья посуды, чтобы обезжирилось, и закрыла кран.
- Что я делаю не так, почему ты такая? - Грустный голос мужа теперь, когда не было слышно шума льющейся воды, звучал громче.
- Какая "такая"? - спросила я и взяла кухонное полотенце. Я еще не видела проблемы.
Ответом мне было молчание. Я вытерла тарелки и убрала их в отвратительный красный шкафчик.
- Ты сама знаешь! Задумайся над тем, какая ты!
Он уже стоял в дверях, в куртке, и взгляд у него был злой.
Я попыталась вспомнить, что произошло перед тем, как я начала вытирать посуду, потому что не знала, ей-богу, не знала.
- В чем дело? - спросила я, тогда я еще спрашивала смело.
- Ни в чем! Ты сама все прекрасно знаешь! - крикнул он и закрыл за собой дверь.
Я осталась одна, удивленная, да, всего лишь удивленная, невероятно удивленная.
А потом начала размышлять, что же я такого сделала, из-за чего он ушел.
"Может, у него на работе был тяжелый день, - подумала я, - а мне и в голову не пришло об этом спросить. Но я не успела, мы только что пообедали, а ведь он любит, чтобы после обеда все сразу же было убрано, - подумала я, - и это здорово. Мужчины, как правило, не придают значения порядку в доме, а он - другой, - подумала я. - Но, может, он нуждался в моей чуткости, в моем внимании немедленно, а для меня важнее была сковорода, может, в этом все дело?"
"Разве мне приятно было бы, - подумала я, - если бы кто-то что-то где-то когда-то мне сделал, а самый близкий человек этого не заметил?"
"Что же я за жена! Муж ушел, а я даже не огорчилась", - подумала я.
Должна признаться тебе, что только вчера я навела порядок в большом шкафу в прихожей. Чего только я там не нашла: бинокль и большую коробку с фотографиями, старую дубленку и массу какой-то одежды, два толстых одеяла и подушку… Одеяла и подушку я вынесла на балкон и выбила, а потом оставила там, чтобы они проветрились, хотя сомневаюсь, поможет ли это, потому одеяло отдает затхлостью, и я не знаю, что с этим сделать. Но оно еще совсем хорошее.
Одежду я сложила и вынесла к мусорке, вдруг кому-нибудь пригодится. Я выбросила еще таз из ванной и два ветхих полотенца. Вымыла окна, и сразу стало уютнее. Но теперь видно, что стены грязные, надо бы их покрасить…
Так вот, я не заметила, что с ним что-то происходит, и думала, что-то происходит со мной.
- Я ошибалась на его счет, - сказала Иоася, - он замечательный.
- Я была не права: похоже, он очень хороший хозяин, - отметила моя мама.
- У тебя чудесный муж, - вздохнула Эвелина, когда он как-то раз зашел за мной на работу.
Значит, это со мной что-то не так.
- Почему твой отец не перешел со мной на "ты"?
Я сидела за столом в кухне и проверяла график поездок на ярмарки, шеф просил меня просмотреть, что-то не совпадало, и я еще не разобралась до конца.
Я подняла голову от календаря.
- Он никогда мне этого не предлагал. - Я услышала в голосе мужа обиду.
- Не знаю, он мало с кем общается на "ты", - сказала я и вернулась к планам вылетов и списку фамилий, их было много, но моей там не было. Я уже стала "невыездной".
- Он имеет что-то против меня?
- Перестань, - улыбнулась я, настолько абсурдным показалось мне это предположение.
Он отворачивается. Я вижу его спину и возвращаюсь к разложенным на столе бумагам.
Учтена ли разница во времени? Это же больше девяти часов, конечно, они не успеют, если вылетят из Гамбурга, как планировали…
- Тебя это не волнует, да?
Он развернулся, как будто собираясь уйти, но не ушел, стоит в дверях, и я должна это заметить. Поэтому я откладываю календарь и бумаги.
- Нет, - говорю я, имея в виду, что это неважно, несущественно. Мой отец - он просто такой человек, ему нужно близко узнать кого-то, прежде чем перейти с ним на "ты", и он считает, что даже к зятю вполне можно обращаться на "вы". Но моего "нет" оказалось достаточно.
- Я так и знал, - констатирует он тихо. Это звучит угрожающе: я так и знал.
Я вскакиваю из-за стола, подхожу, кладу руки ему на плечи.
- У него просто не было случая, но сейчас, когда мы с тобой вместе…
- Что вы имеете против меня?
- Милый, - шепчу я, - ведь я…
- Не притворяйся! - Его челюсти сжимаются. От обиды? От грусти? От боли? - Ты ничем не лучше.
И он оттолкнул меня, и ушел из дома.
Окно в моей комнате высокое, почти до потолка, с широким подоконником. На нем лежит книга - раскрытая, корешком вверх. Если она плохо склеена, а так случается с книгами, страницы будут выпадать, а это всегда раздражает. Если какая-то оторвется, я, конечно, это замечу, посмотрю на ее номер, вложу в соответствующее место, но по закону подлости она исчезнет оттуда и переместится в иную реальность, где меня уже не будет. Я иногда завидую неодушевленным предметам.
Я знаю об этом, потому что шесть страниц выпали когда-то из детектива, который разжег мое любопытство, и я до сих пор так и не знаю, кто убийца. Странички с напечатанным текстом выбрали свободу, и никто их не нашел и никогда не найдет. А ведь детектив лежал возле моей кровати, потому что я всегда читала в постели.
А потом не читала. Разве только тогда, когда и он брал в руки книгу. А это случалось редко.
Как правило, было так:
- Погаси свет! Ты же знаешь, он мне мешает.
Я гасила.
Хорошо, когда он усталый, он тогда сразу засыпает.
Сегодня ночью мне снова приснился СОН…