Мне снилось, что я - хозяйка восьмидесятиэтажной, наводящей ужас загородной виллы, со всех сторон окруженной болотами. В деревеньке нет ни машин, ни извозчиков, ни велосипедов, никакого другого транспорта, кроме красного автобуса, который ездит туда и обратно. Я почему-то оказалась там с огромным багажом и не могу с ним справиться. Темно, мне нужно быть очень внимательной, чтобы не оступиться и не увязнуть в трясине, которая только этого и ждет. На дороге вдруг надуваются пузыри и медленно лопаются. Я ступаю осторожно. Внезапно я замечаю, что мимо идут какие-то солдаты, все в форме. Они забирают у меня багаж и несут в дом - так быстро, что я мгновенно теряю их из виду. Когда я добралась до беседки, заросшей цветами, но выглядевшей мрачной в ту ночь, из дверей моего дома - этой восьмидесятиэтажной башни - вышли четверо мужчин в карнавальных масках, с обнаженными торсами и босиком, подпоясанные полотенцами. На доске, обитой зеленым бархатом, они несли труп. Тело было посиневшее, нагое, но тоже в маске. Я пячусь в ужасе, чтобы уступить им дорогу, мои ноги тут же вязнут в трясине, нет ни улицы, ни тротуара, но тростник, которого я не заметила прежде, густой тростник раздвигается, и мужчины с револьверами, нацеленными прямо на меня, приказывают мне войти в дом. Я сразу же оказываюсь наверху. Вооруженные мужчины исчезают за большой стеклянной раздвижной дверью.
Я осматриваюсь: в просторной комнате с окнами до пола много народу - людей, которых я знаю, моих друзей и родни, но никто не обращает на меня внимания, все сидят в полной тишине и напряжении, не сводя глаз с закрытых раздвижных дверей. Они то и дело раздвигаются, выходит мужчина в чем-то темном, выкликает фамилию, человек поднимается и скрывается вместе с ним за этой дверью.
Оттуда доносится глухой хлопок выстрела.
Мы сидели молча. Нас оставалось все меньше и меньше… Когда вызвали девушку с красивыми золотистыми волосами до пояса, я замерла. Она и не подумала идти, как все, к этим раздвижным дверям, а подбежала к окну и бросилась вниз. Я смотрела, с какой головокружительной скоростью она падает, но у самой земли, у этого пузырчатого болота, ее подбросило порывом ветра вверх. Через то же самое разбитое окно она влетела в комнату и встала передо мной, окровавленная, но живая.
И тут вызвали меня.
Я хотела сделать, как она, - выпрыгнуть, но знала, что никакой порыв ветра меня не спасет, что я не поднимусь обратно, что упаду в болото и утону. Я стояла у этого разбитого стекла, слышала тоскливую жалобную песню, доносящуюся откуда-то снизу, из ночной тьмы, и не было мне спасения.
Когда он первый раз оттолкнул меня так сильно, что я ударилась головой о стену в прихожей и упала, я была уверена, что он раскаивается.
Он взял меня на руки, отнес в спальню, потом прибежал со льдом, прижимал меня к себе и говорил:
- Прости, я не знаю, что со мной произошло, прости, я люблю тебя, я не достоин тебя, прости…
А я, видя его испуганные глаза, понимала, что не могу оттолкнуть его и погрузиться в отчаяние.
- Не понимаю, как я мог… Я не хочу после этого жить… - повторял он, уткнувшись лицом в мои волосы, и я слышала возбужденный, пылкий и - ох! - такой искренний шепот: - Клянусь, клянусь тебе, это никогда больше не повторится! Не знаю, что со мной происходит, я так сильно тебя люблю, я так боюсь тебя потерять…
И я сказала, гладя его по голове, по его голове, которая не болела, не раскалывалась, не ныла:
- Не волнуйся, дорогой, ведь ничего страшного не случилось…
Хуже всего, что я гордилась собой. Гордилась, что я такая добрая.
Итак, все было хорошо. Мы представляли собой все более замечательную пару.
- Должна признаться, я думала, у вас нет будущего, но я ошибалась, - сказала тетя Зюзя, наша дальняя родственница, десятая вода на киселе, бодренькая старушка, которая купила для себя место на кладбище в Брудне, регулярно туда наведывалась и зажигала лампады на пустой могиле.
- Зачем ты это делаешь, тетя?
- Знаю, что никто из вас мне свечки не зажжет, - ехидно отвечала тетка. Ей было восемьдесят три года, она была старой девой и не любила животных, а еще моего мужа. Но любила меня и моих родителей.
В общем, поначалу она считала, что у нас нет будущего, но потом призналась, что ошибалась.
Она ошибалась, считая, что ошибалась.
Будущее есть у каждого, пока он жив.
У меня не было будущего.
Я вылетаю из магазина. Нет индюшачьих бедрышек, а куриные - сама понимаешь, это не то. Уже поздно, я не успеваю приготовить их к его возвращению с работы… Может, они есть на Хелмской? На углу у отеля "Собеский" на меня натыкается Анита, приятельница с предыдущей работы, с моей любимой работы, которая должна была открыть мне окно в мир.
- Ханка! - радуется она при виде меня. Мы собирались созвониться после моей свадьбы, собирались встретиться, собирались… - Как ты?
- Все в порядке, спасибо. - Только бы она меня не задерживала, она прекрасно выглядит, загорелая, хотя сейчас январь, - наверное, была в Египте, она всегда зимой ездит в теплые страны. - А ты как?
- Замечательно! Пойдем, выпьем кофе?
- Извини, не могу, я спешу.
- А как твой муж?
- Отлично, просто отлично.
- Верю-верю, у тебя совсем нет на нас времени. - Она и в самом деле рада нашей встрече, а я теряю время попусту, было бы приятно посидеть с ней где-нибудь за кофе, но нет, не пойду, я должна купить эти бедрышки, потому что не хочу услышать разочарование в его голосе или молчаливый упрек в том, что кто-то опять оказался для меня важнее, чем он.
- Ну понимаешь, мы обустраиваемся…
- А может, вы к нам зайдете на следующей неделе? Мы не виделись с твоей свадьбы. Ты что, прячешь его от нас?
У Аниты милый муж, я бывала у них когда-то, мы с ним симпатизировали друг другу.
- На следующей неделе мы не сможем, мы уже приглашены. Давай созвонимся.
- Не забывай нас. - Анита целует меня в щеку, а я бегу на противоположную сторону улицы, я должна успеть, успеть, успеть…
Он не любил, когда я разговаривала по телефону.
- Телефон нужен для дела, а не для болтовни!..
- Почему ты уходишь с трубкой в другую комнату?
- Почему ты понижаешь голос?
- С кем ты разговариваешь?
- Я знаю этого человека?
- Это мужчина или женщина?
- У тебя есть от меня секреты?
- О чем вы разговаривали, обо мне?
- Ты жаловалась на меня, да?
- Тогда почему ты не говоришь?
- Зачем ты все портишь?!!
- Я тебя уже не устраиваю?
- Ты считаешь меня сукиным сыном, да? Я так и знал!
- Я вижу по твоим глазам!
Поэтому лучше, чтобы телефон вообще не звонил. Одним поводом для ссоры меньше.
Телефон перестал звонить. Должно было стать лучше. Но становилось не лучше, а только все хуже и хуже.
- У твоего мужа какие-то проблемы?
И этот изучающий взгляд. Все хотят уличить меня в ошибке, в том, что я была неправа, что он не любит меня. А он меня любит, только не справляется с этой любовью, а еще ревнует, это я его проблема, я не даю ему чего-то, что обещала, не помню, что это было, я не могу сдержать какого-то слова, но я постараюсь. Все будет так, как было когда-то, потому что он не плохой, он просто устал, он на взводе, у него ответственная работа…
- В последнее время у него какие-то проблемы на работе, - говорю я.
- Я не хочу вмешиваться, но у твоего мужа случайно…
О нет, вот уж точно: НЕТ! И не будем обсуждать эту тему. Какое вам дело до моего мужа, почему вы не хотите, чтобы я была счастлива, почему нападаете на нас?! У каждого может быть неудачный день. Тогда лучше вообще не будем встречаться, если вы хотите только оценивать, придираться к мелочам, мутить воду и настраивать меня против него. Я этого не допущу, мы с ним терпимы друг к другу, и это самое главное, даже если… Все равно никому, ничего, никогда!
Но я знаю, что он меня любит, любит превыше всего, по-своему любит, к сожалению, не по-моему, но любит. Потому что ревнует, потому что хочет быть со мной, потому что хочет, чтобы я была счастлива.
Когда я несчастна, он теряет почву под ногами. Ведь он делает все, чтобы мне угодить. Он кричит, что я этого не понимаю, не ценю, а я для него все… Все!
И я это понимаю. Пока еще понимаю.
Он вошел в мой рабочий кабинет, когда шеф склонился надо мной, изучая последние поправки.
Увидев его в дверях, я замерла. Его взгляд пронзил мне легкие, и весь воздух вышел через эту дырочку, и я перестала дышать, а шеф похлопал меня по плечу:
- Превосходно, пани Ханочка!
А он, мой муж, перестал пронзать мне легкие, широко улыбнулся и протянул шефу руку - такой воспитанный, добродушный.
- Приветствую вас, как-то не было случая познакомиться. Моя жена хорошо себя ведет? Я зашел проверить, - пошутил он. Шеф с улыбкой подал ему руку и подмигнул (!) мне.
А мой муж подошел ближе, поцеловал меня и шепнул:
- Я соскучился по тебе.
Я почувствовала дрожь, которая вползла мне на спину и пыталась разбежаться по всему телу.
Дверь за шефом закрылась, муж присел на край письменного стола, положил руку мне на плечи и заглянул в глаза. С беспокойством? С недоверием? С отчаянием?
- И давно ты позволяешь этому придурку себя лапать?! Я видел, как он на тебя смотрел! Не надо делать из меня идиота, мужчина не будет пялиться так на женщину без всякого повода… Что ты из себя строишь!
Я не должна была ничего говорить, я не могла ничего сказать, потому что неотвратимо приближалось время, когда я стала для него важнее всего, а было это после пояска с серебристо-красной блестящей пряжкой, только эти два факта существовали отдельно друг от друга, не связанные между собой и несущественные. "Это я вела себя плохо, какое право имел шеф хлопать меня по плечу, фамильярничать, по-дружески ко мне прикасаться? Что я строю из себя, он прав, скажи что-нибудь", - шептал мне внутренний голос, и я послушалась этого шепота.
- Прости, - выдавила я из себя и поняла, что на работе я тоже, что и на работе я тоже буду его бояться, но я не знала еще, что покраснела - от унижения. Эта проверка - "Как моя жена себя ведет?" - "Да так, более или менее". - "Знаете, мы, мужчины, друг друга понимаем, ох, уж эти женщины, за ними нужен глаз да глаз". - "Да, за ними надо присматривать, их надо контролировать". - "Эти дурочки, они просто куклы, любому позволяют к себе прикасаться, но только я имею на это право, вы меня поняли?"
Вот что хотел сказать муж моему шефу, милому пожилому человеку, который скорее по-отцовски опекал меня, чем соблазнял, но уж я знаю этих мужчин, нечего мне скажи рассказывать.
Поэтому я промолчала и произнесла только прости, дурацкое и нелепое - мне не за что было извиняться. Хотя, возможно, я извинялась за него.
Но боялась-то я.
- Ты не рассказывала, Ханка, что у тебя такой красивый муж! - Когда он вышел, Камила улыбнулась мне, выглянув из-за своего компьютера. - Поздравляю! Какой мужчина!..
И я улыбнулась ей в ответ.
Знаешь, я нашла свои детские фотографии: мама стоит рядом, я в коляске, наверное, ты нас снимал. Какая же я была пухленькая! Наверное, потому, что бабушка тайком от родителей все время меня подкармливала: то, что от меня, ей не навредит.
Смешная я была - такая щекастая, с большущими глазами… На одной фотографии я тяну руки к тебе, ты смеешься, запрокинув голову, а я хочу во что бы то ни стало схватить тебя за волосы. На этом снимке веселыми выглядят только родители, я - нет.
Я вставила фото в альбом.
О том случае на работе я попыталась рассказать Иоасе. Она пришла ко мне в субботу, когда он поехал к своим родителям. Он должен был им чем-то помочь: прикрутить, просверлить, передвинуть, они делают ремонт в ванной - и я могла остаться дома.
Иоася открыла вино, села на диван, подобрав под себя ноги, совсем как когда-то, как всегда, и рассмеялась:
- Ну знаешь, это просто потрясающе, что он приходил к тебе на работу! Мой не знает даже, на какой улице я работаю, зачем ему это, ведь есть телефон, правда? А твой как будто пометил свою территорию: "Не трожь, это мое!" Ревнивый! Это хорошо: раз ревнует - значит любит!
Вино полусладкое, белое, орешки соленые. Иоася в одной руке держала бокал, второй сжимала свою ступню. Я выпила вино, и оно мне не понравилось. Я прислушивалась: не возвращается ли он? Все должно было быть не так, Иоася ничего не поняла. Почему она ничего не понимает?..
- Знаешь, когда я вернулась из парикмахерской…
- Отлично выглядишь! Я сразу обратила внимание, тебе идет короткая стрижка, - перебивает она, а я улыбаюсь: волосы быстро отрастут.
- Ему не нравится, - пытаюсь объяснить я Иоасе. - Когда я вернулась, он начал так ужасно кричать, наверняка было даже на лестничной клетке слышно. Дескать, что я с собой сделала, у меня нет мозгов, пусть мне вернут деньги, у них там что, зеркала нет… - Чтобы Иоася знала, что это случилось не впервые.
Иоаська перегнулась через стол и чокнулась со мной. Засмеялась громко, показывая свои красивые белые зубы. Она всегда смеялась громко и радостно.
- Везучая же ты! - сказала она, не слыша того, что говорила я. - Он замечает такие вещи! Збышеку все равно. Ей-богу, я могу покрасить волосы в фиолетовый цвет, а он и не заметит. Говоришь, на работу к тебе заехал, потому что соскучился? Я тебе завидую! Как бы я хотела, чтобы Збышек хоть раз сделал что-нибудь подобное… А ему все равно! Танцую с его приятелем весь вечер, а он: "Я рад, дорогая, что ты развлекаешься!". Потому что он не умеет танцевать, я не в состоянии его уговорить, а жаль, потому что если мужчина…
И так далее. И тому подобное…
- Ты его не обижаешь? - спросила моя мама.
- Конечно нет, - ответила я.
Она не спросила, не обижает ли он - меня.
- Иоася, ты можешь вырваться с работы? Нам надо встретиться.
- Что-то случилось? - В ее голосе беспокойство. Я всегда могла на нее рассчитывать… Понятно, сейчас все изменилось, у них ребенок, а я…
- Нет, в общем-то, нет… Я просто хотела с тобой поболтать…
- Ой, Хануся, о том, чтобы вырваться с работы, и думать нечего. Приходи лучше к нам вечерком, я ребенка заберу из садика, буду дома около четырех… Не можешь? Ой, да все ты можешь! Над тобой ведь ничего не висит. Знаешь, как я тебе завидую. У тебя есть все, что женщине нужно для счастья: хорошая работа, любящий муж, для которого ты словно свет в окошке, это же видно!
И смеется весело: мол, тебе так хорошо! Он боится, чтобы тебя кто-нибудь у него не украл, ха-ха-ха, это, должно быть, так приятно!
Не жизнь, а малина!
- У тебя точно все в порядке?
- Да-да, все нормально, - говорю я.
- А то ты какая-то кислая… Нет? Мне показалось?..
- Заходите, заходите, - слышу я его радушный голос, любезный, гостеприимный, как будто бы это и не он говорит. Но это мой муж и его голос. Я высовываюсь из кухни, я должна быстро вымыть и убрать в шкафчик посуду и проверить еще три таблицы на завтра, шеф уже сегодня сердился, что я не успела, но там кто-то пришел, и надо радоваться.
- Дорогая! - Это радостное дорогая обращено ко мне, хотя он ни слова не обронил с самого обеда. Но теперь я дорогая, поэтому я натягиваю на лицо улыбку: "Как мило, что вы пришли, как замечательно, добро пожаловать!"
- Дорогая, к нам пришли Юрек с женой!
Они стоят в прихожей: Юрек, его коллега с работы, с очаровательной женой, я видела ее раз, может, два, мы были у них когда-то, до свадьбы.
- Извините, что без предупреждения, но ты просил зайти за переводом, мы были неподалеку, и я подумал, что ты… что вы… - поправляется Юрек поспешно и протягивает мужу бутылку виски, а его жена протягивает мне руку.
- Замечательно, проходите, проходите. - Натянутая улыбка, словно шлагбаум, не пропустит никакого другого чувства, одну только радость.
- Хануся нам приготовит… Чай? Кофе? У нас есть лед, дорогуша? Может, пока посмотрите квартиру?
И дорогуша утвердительно кивает, потому что лед должен быть дома, что же это был бы за дом, если бы в нем не было льда, и она приготовит, конечно, чай, потому что жена Юрека хочет чаю, а он проведет их по дому и покажет новый диван.
Жена Юрека направляется с дорогушей на кухню.
- Интересный дизайн, - говорит она, глядя на ярко-красные шкафчики и черные столешницы, на которых видна самая мельчайшая крошка, каждый след от крошки, даже капля воды.
И Хануся не ленится: лед, стаканчики, вода, чайничек, чай, тряпочка, короткий взмах по столешнице - просыпалось несколько чаинок, - и вода.
- Лиля, иди сюда! - доносится из глубины квартиры. И Лиля идет, а Хануся останется, пусть там себе улыбается, пусть не спрашивает, зачем им понадобилось смотреть на ее постель, на ее ванную, на ее комнату, зачем?
Хануся, уже без улыбки, отворачивается и открывает виски, достает лед, один кубик падает на пол, она обмывает его под краном (он ведь не видит), бросает лед в стаканчики, протирает столешницу, чтобы не осталось влажного следа, и вновь нацепляет улыбку, и идет в комнату.
- Я получил ставку в "Hot-Cold", - сообщает Юрек.
- Да что ты говоришь?! - Ему, по-видимому, неприятно, ведь прежде это его приглашали на синхронный перевод - не всегда, иногда, но это были важные "говорящие головы", не ниже министра, а порой и сам премьер-министр, но у них не было ставки, только договорная работа, потому что передача новая, рейтинг пока еще невысок…
- Я сам удивился, но рейтинг подскочил на шесть баллов…
- Прекрасно! - Ничего не прекрасно, ведь это он самый лучший, это он заслужил эту должность, а не Юрек.
- Ну-ну, - говорит Юрек и встряхивает стаканом. - А ты что не пьешь?
А он, мой муж, улыбается:
- Если б я знал, что вы зайдете… - В этой фразе упрек (так не заходят: между делом, по дороге, неизвестно зачем и без предупреждения, ведь есть телефоны, правда?), но упрек едва заметный, потому что улыбка широкая. Может, это вовсе и не упрек - откуда, какой упрек, скорее, сожаление. - …Я бы заранее подготовился, какое-нибудь хорошее "Шато Лафит-Ротшильд" или "Марго", и к нему фуа-гра… Мы бы отметили твое назначение…
И виски в стаканах приобретает цвет мочи, да и на вкус какое-то никакое. Лиля смотрит на моего мужа, улыбающегося, самоуверенного…
- А это что за деликатес? - склоняется она над блюдом, которое мой муж ставит на стол.
- Хороший паштет к хорошему вину. Бутылка "Марго" стоит порядка тысячи евро. - Юрек опрокидывает стакан виски.
- У нас еще все впереди! - смеется мой муж. - Дойдем и до "Сотерна"!
И они тоже улыбаются - видимо, не знают, что "Сотерн" стоит несколько тысяч и мы его никогда не купим, но как приятно поговорить о хороших винах… А Лиля смотрит на моего мужа с восхищением: до чего же милый, воспитанный мужчина, какая у него красивая улыбка и как он превосходно разбирается в винах…
- Дорогуша, может, закуски? Да что вы, я вас теперь не отпущу, садитесь, Ханя нам сейчас что-нибудь приготовит…