Была пятница, то есть прошла ровно неделя с тех пор, как мать сделала это. Отец, уезжая утром в офис, сказал, что в обед заедет к маме и попытается уговорить ее поехать вместе с ним на выходные куда-нибудь за город. Он надеялся, что свежий воздух и смена обстановки выведут маму из этого состояния полнейшего безразличия ко всему и ко всем и пробудят в ней хоть какой-то интерес к жизни. Вероника сомневалась, что мать согласится на эту загородную прогулку. Сама же она в глубине души продолжала лелеять надежду, что в один из этих дней мать позвонит ей из больницы и попросит приехать. Ведь рано или поздно мама должна вспомнить о том, что у нее есть дочь, которая любит ее и всегда готова понять - понять и оказать ей моральную поддержку, в которой мама сейчас наверняка нуждалась.
Все утро Вероника бесцельно бродила по квартире, не зная, чем себя занять. Раньше ей никогда не случалось скучать наедине с самой собой - но ведь то было раньше… Эти дни, проведенные дома - если квартиру ее родителей, которая теперь стала ей совершенно чужой, можно было назвать домом, - тянулись для нее невыносимо долго. Большую часть своего времени она проводила лежа в горячей ванне или гоняя по городу на своей огненно-алой "корвэ", потому что и то и другое помогало ей снять напряжение. Правда, дважды ее остановили за превышение скорости, и ей пришлось уплатить большой штраф… Сейчас, вспоминая о том, как они с Габриэле гоняли по Риму и окрестностям на его супербыстрых машинах, ей хотелось плакать.
У него была особая страсть к автомобилям, и он покупал себе новую машину или сразу несколько новых машин чуть ли не каждую неделю. Он говорил, что просто не может устоять при виде какой-нибудь новой оригинальной модели, которая своими женственно-красивыми формами соблазняет его в самом буквальном смысле этого слова. Как-то в шутку он даже назвал свои гаражи гаремами… Его гаражи походили на огромные автосалоны, в которых были выставлены сверкающие "феррари", "роллс-ройсы", лимузины, "саабы" и им подобные дорогостоящие машины. Вернувшись со студии, они шли туда и выбирали автомобиль, чтобы прокатиться вечером.
Во время этих поездок они почти всегда заезжали в модные магазины и покупали ей платья. Если какой-то магазин уже не работал, он звонил владельцу и просил открыть магазин для них. Он обожал выбирать для нее одежду, а она всегда спрашивала его совета, прежде чем остановить на чем-то свой выбор. Она считала, что он разбирается в этом намного лучше ее и вообще большинства женщин. Наверное, врожденный артистизм его натуры помогал ему ориентироваться и в этой области, недоступной для многих других мужчин. Иногда ей казалось, что до встречи с ним она даже и не знала, что значит быть по-настоящему элегантной.
Чуть ли не к каждому вечернему платью он покупал ей драгоценности - ожерелья, браслеты, кольца. Поначалу она пыталась протестовать, но потом перестала, поняв, что ему доставляют огромное удовольствие эти, как он их называл, "примерки". Накупив целый ворох одежды и заехав по пути к его ювелиру, они возвращались домой и поднимались в спальню. Там она поочередно примеряла новые наряды, а он подбирал к каждому из них соответствующие камни, высыпав прямо на кровать содержимое металлического чемоданчика с драгоценностями, взятого на время у ювелира. Для него это было чем-то вроде увлекательной игры. Он вообще любил обставлять свою жизнь красиво, а она теперь была частью этой жизни - частью его самого, быть может.
Конечно, она была всего лишь частью его - именно поэтому сейчас, когда его не было рядом, она чувствовала себя не просто опустошенной, а какой-то неполноценной. Как будто самое главное, что было в ней, осталось там, в Риме… Боже, как же ей не хватало сейчас этого города!
Тоска по Риму и привела ее в мастерскую матери. Ей захотелось взглянуть на мамины картины сейчас, когда Рим стал для нее родным, а не просто европейским городом, славящимся древней культурой и памятниками старины. Ей было интересно, каким видела Рим ее мама в ранней молодости. Быть может, мамины холсты вернут ей атмосферу этого города, где она нашла свое счастье…
Мастерская была залита ярким утренним солнцем, которое врывалось в высокие незашторенные окна, словно желая бросить вызов другому солнцу - тому, что светило на пейзажах матери. Как и прежде, Вероника отметила про себя, что мать немного переборщила со светом. Но все равно ее картины были очень красивы - в них было что-то сказочное, что-то не от мира сего, хотя на них были изображены реальные места.
Перед одной из картин Вероника стояла дольше, чем перед другими. На картине была изображена маленькая площадь, окруженная старинными зданиями. В центре площади бил фонтан, и водяные струи искрились и переливались в лучах яркого солнца… Это место было знакомо ей: низкорослые деревца на крыше одного из зданий, башенка с часами и каскад дикого винограда, ниспадающий с крыши на окна верхнего этажа - так, словно дом забыл постричься… Конечно же, она была здесь с Габриэле - только они были здесь вечером. Над площадью сияла луна, а отблески от неоновой вывески пиццерии вспыхивали в струях фонтана миллионами неугомонных искр. Она подошла почти вплотную к картине, желая рассмотреть каждую деталь. Желтое здание с вывеской, которая на холсте почти неразличима, и было пиццерией… А вон там, в просвете между двумя домами, он припарковал тогда свою "мазерати". Она улыбнулась и на секунду закрыла глаза, вспомнив ту лунную ночь - и невероятную радость, граничащую со страхом, в которую они окунулись вместе.
Когда она открыла глаза, ее внимание привлек мольберт, повернутый лицевой стороной к стене. На нем была, по всей вероятности, последняя работа матери. Движимая любопытством, Вероника протянула руку и развернула мольберт… Ее бросило в жар, когда с портрета на нее взглянуло знакомое лицо.
Габриэле?..
Не может быть! Ее мать не могла знать Габриэле. Да и вообще Этот парень на портрете был похож на него лишь отдаленно. Она даже не знала, почему в первую минуту подумала о нем. Скорее лицо на портрете напомнило ей не того Габриэле, которого она знала, а тот неясный образ, который создало ее воображение, когда она пыталась представить себе, каким он был в юности.
Парню на портрете на вид было лет двадцать. Склонившись над портретом, она вглядывалась в его черты и все больше находила сходство с Габриэле. Такие же серовато-синие глаза, обрамленные длинными, как у девчонки, ресницами. Они смотрели на мир задумчиво, почти томно - и были при этом удивительно живыми. Его ресницы были такими мягкими и пушистыми… Она очень любила целовать его ресницы. Она могла целовать их до бесконечности. Когда он спрашивал, почему его ресницы вызывают у нее такой прилив нежности, она отвечала, что, когда он смотрит на нее, ей хочется целовать его взгляд…
Те ночи почему-то всегда были слишком короткими, а на рассвете он говорил ей, что она должна поспать хотя бы пару часов, иначе завтра (точнее, уже сегодня) у нее будут круги под глазами, и даже гример не сможет это исправить. "И тогда ты снимешь меня с роли, да?" - шептала она, засыпая в его объятиях. "Конечно, я сниму тебя с роли, мисс Бесконечное Желание, - шептал он в ответ. - Ты слишком красива для того, чтобы показываться на экране. Я лучше закрою тебя здесь и не выпущу - я не хочу, чтобы тобой любовались другие…" Сейчас каждая клетка ее тела плакала, тоскуя по нему.
- Я хочу раствориться в тебе, - прошептала она, словно он мог слышать ее сейчас. - Раствориться в тебе до последней капли… Так, чтобы меня больше не было, а был только ты.
Едва сказав это, она безудержно расхохоталась и, резко выпрямившись, отступила назад. Получилось так, как будто она обращается к незнакомцу на портрете. К незнакомцу - ведь этот парень не был им и не мог им быть. Во-первых, ее мать не знала Габриэле. А во-вторых…
Во-вторых, сходство с Габриэле ей просто померещилось. Она так истосковалась по нему, что он чудился ей повсюду. Вчера вечером, например, когда она каталась по городу, ей вдруг показалось, что он сидит за рулем встречной машины. А сколько раз за последнюю неделю она просыпалась среди ночи, явственно ощущая на своем лице легкое прикосновение его губ… Вот и сейчас ей просто показалось, что парень на портрете похож на него. А все лишь потому, что ей ужасно его не хватало.
Выходя из мастерской, она задавалась вопросом, кем мог быть этот обаятельный незнакомец и с чего вдруг матери вздумалось написать его портрет, если она всегда писала только пейзажи.
Днем позвонил отец. Он сказал, что звонит из больницы.
- Мама хочет меня видеть? - обрадовалась Вероника, решив, что это мать попросила отца позвонить ей.
- К сожалению, нет, - ответил отец виновато. - Она вообще ни слова не говорила о тебе, а я не стал напоминать ей, что ты дома и ждешь, когда она захочет тебя увидеть… - Он сделал небольшую паузу. - Не обижайся, но я солгал ей - я сказал, что ты вчера улетела в Рим.
- Зачем ты это сделал, папа?
- Я подумал, что, быть может, твое присутствие здесь стесняет ее… Пожалуйста, пойми меня правильно - я думаю, она… она просто стыдится тебя - или боится, что ты станешь задавать ей вопросы, дознаваться, почему она это сделала…
Вероника подавила вздох и опустилась в вертящееся кресло перед письменным столом отца - она сняла трубку в его кабинете.
- Мама согласилась поехать с тобой за город? - поинтересовалась она.
- Нет, за город она ехать не хочет. Но мое предложение навело ее на мысль, что она могла бы поехать в Калифорнию к своим родителям - то есть к твоим дедушке с бабушкой. Она вдруг ожила и загорелась желанием ехать туда как можно скорее. Меня это очень обрадовало. Думаю, смена обстановки пойдет ей на пользу. А главное, там она не будет целыми днями одна.
Родители матери жили на ферме неподалеку от Сан-Франциско. Мать родилась на этой ферме и прожила там до шестнадцати лет, до самого своего отъезда в Голливуд. Вероника подумала, что поездка в Калифорнию - это как раз то, что нужно сейчас матери. Очень часто возвращение в места, где прошло детство, помогает человеку обрести самого себя и примиряет его с окружающим миром.
С другой стороны, решение матери поехать в Калифорнию значительно облегчало ситуацию для нее самой. Это означало, что теперь она может спокойно вернуться в Рим, не боясь, что мать снова натворит глупостей.
- Когда она собирается туда ехать? - спросила она у отца.
- Она хочет вылететь сегодня же вечерним рейсом на Сан-Франциско, - ответил тот. - Я потому и звоню тебе. Мама попросила меня захватить из дома кое-какие вещи, которые могут понадобиться ей там. Но мне сейчас некогда: я должен бежать на переговоры. Ты не могла бы сделать это за меня? Я продиктую тебе список, который она мне дала, а перед тем, как везти ее в аэропорт, заеду домой за ее вещами.
- Конечно, папа. Диктуй.
Вероника вырвала чистый листок из блокнота, найденного на столе отца, и вооружилась ручкой. Список оказался достаточно длинным и включал в себя, кроме одежды и косметики, несколько любимых книг и пластинок. Закончив разговаривать с отцом, она отправилась со списком в руках в комнату матери. Она решила, что как только покончит с этим делом, сразу же позвонит Габриэле, чтобы он прислал за ней самолет… При мысли о том, что не позднее чем завтра утром они снова будут вместе, она почувствовала прилив хорошего настроения, и даже холодность матери по отношению к ней уже не так сильно огорчала ее.
Она улыбнулась, представив его реакцию, когда она расскажет ему о том, как в каком-то незнакомце на портрете, написанном ее матерью, она увидела его. Он наверняка спросит, не изменила ли она ему с тем незнакомцем. И она ответит - да, изменила, а все лишь потому, что у того были такие длинные ресницы!
Войдя в комнату матери, она невольно поежилась. За все время пребывания у родителей она не заходила сюда, потому что знала: стоит ей переступить порог этой комнаты, и воображение тут же воссоздаст сцену, описанную отцом. Глядя на мамину кровать, застланную темно-зеленым плюшевым покрывалом, она в самом деле на какое-то мгновение представила себе мать, лежащую на ней без чувств…
На проигрывателе все еще стояла пластинка с ноктюрнами Листа. Она же значилась под первым номером в списке, продиктованном ей отцом. Мать очень любила ноктюрны Листа, в особенности один из них - "Грезы Любви", который могла слушать до бесконечности. Эта музыка постоянно звучала в их доме с тех пор, как она себя помнила.
Складывая вещи в небольшой кожаный чемодан и время от времени сверяясь со списком, Вероника вдруг подумала, что они с матерью совершенно разные люди. Она всегда считала свою мать возвышенной натурой - взять хотя бы ее любовь к классической музыке или страсть к живописи. Говорят, классическая музыка выражает самые возвышенные чувства, какие только могут быть у человека… Если это действительно так, значит, она сама таких чувств была напрочь лишена. Она никогда не понимала классическую музыку. Для нее музыка, в которой нет ритма, была чем-то пустым, скорее продуктом человеческого интеллекта, нежели выражением человеческой сути. Она обожала рок-н-ролл, потому что в этих ритмах, олицетворяющих собой бесконечное, неистовое движение, находила себя саму, свою суть, свою манеру чувствовать и манеру жить.
Она вообще во всех своих пристрастиях следовала этому наипростейшему правилу: ей нравилось лишь то, что имело какое-то отношение к ней самой, остальное ее просто не интересовало. Ее не интересовала музыка, рассказывающая о чувствах, которых она никогда не испытывала, ее не интересовала художественная литература, потому что в романах описывалась жизнь других людей, а не ее собственная… Ее не интересовал кинематограф до тех самых пор, пока ей не была предложена главная роль в фильме. Раньше она ходила в кино только за компанию с друзьями. Правда, она бессчетное количество раз и с огромным интересом смотрела фильм с маминым участием, за который мама получила "Оскара", - этот фильм имелся у них дома на видеокассете. И всякий раз она чуть ли не до слез восхищалась актерским дарованием матери… Ее мама вообще была человеком разносторонне одаренным и развитым. Она писала замечательные картины и прекрасно разбиралась в живописи, она хорошо знала музыку и сама неплохо играла на рояле… Странно, что при всех ее талантах мама была начисто лишена амбиций и вовсе не была эгоцентрична. Она не только не любила привлекать внимание окружающих к собственной персоне, а вообще пряталась от этого внимания в каком-то своем мире… Мир матери всегда был для Вероники загадкой.
Когда все предметы одежды, указанные в списке, а также пластинки и косметика были собраны, в чемодане не осталось места для книг. Вероника решила сложить их в отдельный целлофановый пакет. Застегнув чемодан, она оттащила его в холл и поставила возле входной двери. Затем вернулась в мамину комнату. Любимые книги матери стояли на длинной застекленной полке над роялем.
Вероника почти сразу нашла все нужные книги, кроме одной - "Красивые и проклятые" Фитцджеральда. По всей видимости, книга стояла во втором ряду. Чтобы добраться до него, она стала выкладывать книги первого ряда прямо на ковер. Вместе с книгами на пол упала толстая потрепанная тетрадь. Ее розовая матерчатая обложка выцвела от времени и обрела сероватый оттенок. Это был, вероятно, дневник. Мать, по всей видимости, вела его в давние времена и сохранила, как говорится, для истории.
Вероника не собиралась читать дневник матери - читать чужие записи, тем более дневники, не входило в ее привычки. Она бы не стала даже открывать тетрадь, если бы та сама не открылась в ее руках, когда она подняла ее с пола, намереваясь положить на место.
Тетрадь открылась на первой странице. Пожелтевший от времени лист был исписан сверху донизу одним и тем же словом. Точнее, не словом, а именем: Габриэле. Габриэле, Габриэле - Габриэле до бесконечности…
Повествование начиналось со второй страницы. Оно велось на итальянском языке.
"Я хочу рассказать тебе о нашей любви, - писала мать. - Я расскажу тебе о нас с тобой, Габриэле. Теперь я могу обращаться к тебе на твоем родном языке. Ты бы, наверное, удивился, если б узнал, что я выучила итальянский единственно с этой целью… Впрочем, нет, ты бы не удивился. Ты ведь знаешь, что весь мой мир - это ты. И сейчас, когда я обращаюсь к тебе, ты чувствуешь мою любовь. Ты просто не можешь не чувствовать ее. Я проникну с моей любовью в каждый уголок твоей души, в каждую клетку твоего тела - слышишь? Я буду с тобой каждую минуту твоей жизни, каждое мгновение этой вечности, которую ты мне подарил…"
После работы Эмори заехал домой за вещами жены. Чемодан, собранный Вероникой, стоял возле входной двери. Он окликнул дочь - и, не получив ответа, решил, что она куда-то вышла. Подхватив чемодан, он поспешил в больницу. Был уже восьмой час вечера, а самолет на Сан-Франциско вылетал в девять с минутами, времени было в обрез.
Он вернулся из аэропорта около десяти. Вероники дома не было - впрочем, он уже догадался об этом: ставя свою машину в гараж, он заметил, что ее "корвэ" там нет. Значит, отправилась кататься по городу и раньше одиннадцати ее можно не ждать.
У Бетси был сегодня отгул, и ему пришлось самому соорудить себе ужин. Глаза у него слипались. За последнюю неделю, мечась между офисом и больницей, он так вымотался, что, едва добравшись до постели, провалился в глубокий сон.
Ночью его разбудил телефонный звонок. Мужской голос с сильным иностранным акцентом спросил Веронику. Эмори удивился, что дочь сама не сняла трубку - в эти дни она носила за собой телефон даже в ванную… Включив свет, он посмотрел на часы: было без четверти два.
- Я сейчас позову ее, - сказал он в трубку, догадавшись, что это Габриэле.
Набросив халат и сунув ноги в шлепанцы, он отправился на поиски дочери, уже начиная испытывать легкое беспокойство. Он обошел всю квартиру, не забыв заглянуть и в их три ванные комнаты - Вероники нигде не было. Тогда он встревожился не на шутку.
Он зашел еще раз в ее спальню. Ее постель была застлана, косметика, как всегда, аккуратно расставлена на туалетном столике. Но створки шифоньера были распахнуты, а ее малиновый шелковый халат валялся на полу - видимо, она очень спешила, выходя из дома… В любом случае, спешила она или нет, она давно уже должна была вернуться.
Эмори знал, что дочь имеет привычку водить очень быстро, и он всегда просил ее быть поосторожнее… Она уже успела разбить вдребезги две машины за те шесть лет, как получила права, - правда, сама при этом осталась цела и невредима. Молясь в душе, чтобы и на этот раз все обошлось, он вернулся к телефону.
- Она поехала кататься и еще не вернулась, - сообщил он Габриэле. - Обычно она возвращается не позднее двенадцати… Но, может, у нее просто заглох мотор и она сидит где-нибудь на обочине шоссе.
Этим последним он хотел успокоить себя самого - но тревога за дочь росла в нем с каждой секундой.
- Надо позвонить в полицию, - заволновался Габриэле. - У нас сейчас восемь утра - значит, у вас два ночи… Кстати, когда она уехала кататься? Я звонил вам вчера несколько раз, и никто не отвечал.
- Я не знаю, - признался Эмори. - Я видел ее в последний раз вчера утром, а во втором часу дня разговаривал с ней по телефону. В семь с минутами я заехал домой, и ее уже не было.
- Звоните в полицию, а я перезвоню вам через несколько минут, - сказал Габриэле прежде, чем положить трубку.