Сколько раз он искал своих героинь среди непрофессиональных актрис! Скольких "девушек с улицы" он пересмотрел и переслушал в поисках чего-то, чего недоставало профессионалкам… И иногда в них это было. В некоторых девушках он находил ту непосредственность, ту свежесть, что искал. Но когда девушек ставили перед камерой, они теряли это - это, а заодно и самих себя. Они просто забывали обо всем, кроме того, что их снимают, и ничто не могло помочь им вспомнить. И он прекрасно их понимал, он бы и сам, наверное, растерялся на их месте. Так уж камера влияет на человека. Мы привыкли ко взглядам окружающих, то есть других людей. А взгляд человека, пусть даже самый беспристрастный взгляд, всегда в какой-то мере субъективен - невозможно быть полностью объективным к себе подобному. Вполне естественно, что ты чувствуешь себя неловко под беспощадно-объективным взглядом камеры. Профессионалы, те по крайней мере привыкли к камере, для них присутствие камеры в порядке вещей. Но профессионалы - это всегда в некотором смысле суррогат. Жаль, что в школе актерского мастерства студентов не учат играть самих себя…
- Раз на раз не приходится, - сказала Рената. - Чем больше ищешь, тем больше шансов найти, - и ведь это, кажется, твои слова.
- Банальнейшая из истин.
- Истина, однако. Я бы на твоем месте расставила сети повсюду.
- И получится, как… - Он задумчиво улыбнулся, глядя в свой бокал, где кубики льда медленно таяли в светло-зеленой жидкости. - Получится, как в той сказке о рыбаке. Он расставил сети - и поймал русалку. Она была красивая. Она была особенная. И она любила его, очень сильно любила. Но - здесь было одно "но" - она не умела ходить… Что ж, она научилась ходить. Выбросила плавники и стала обитательницей суши - а все ради него, ради рыбака. - Он некоторое время молчал, играя кубиками льда, потом продолжил: - И что же ты думаешь, Рената? Однажды рыбак ушел в море - и не вернулся. Утонул, наверное. Хотя - кто знает? - может, встретил другую русалку… Так вот, наша русалочка - теперь женщина - бросилась в море, чтобы быть с ним. И утонула.
Он замолчал, и Рената посмотрела на него в недоумении, догадываясь о скрытом смысле, вложенном им в сказку, но не совсем постигая этот смысл. Габриэле не вкладывал никакого смысла в сказку, по крайней мере, не собирался вкладывать. Он даже не знал, почему вдруг эта сказка пришла ему на ум - скорее всего, по чисто словесной ассоциации с фразой Ренаты "расставить сети".
- Ее сгубило то, что она была особенная? - попробовала угадать Рената, вспомнив, что он сделал ударение на этом слове. - Ты это хотел сказать?
Он пожал плечами.
- Не знаю я, что ее сгубило. Хотя… Я думаю, ее сгубило то, что она не умела плавать. Если бы она родилась женщиной, она бы, может, научилась. Но она была прирожденной русалкой, и вода была ее стихией - пока у нее были плавники. Без плавников она была беспомощна… Не надо было их выбрасывать. И ведь никто не заставлял ее их выбрасывать - а она взяла да и выбросила. Очень непредусмотрительная русалка, - он покачал головой. - Я с детства люблю эту сказку, Рената.
Рената улыбнулась, опять не улавливая хода его мыслей.
- Так напиши киносюжет на ее основе, - сказала она.
Он рассмеялся.
- Издеваешься? Кто же у меня купит такой сюжет? Они ведь ждут счастливого конца - по крайней мере, от меня. Для трагических фильмов у них есть другие авторы. Каждому свое, Рената. Один король не может царствовать в двух королевствах. - Он допил коктейль и посмотрел на часы. - Тебе пора закрываться на обед. Не буду тебя задерживать.
- Я не спешу, Габриэле…
Но он уже слез с табурета и шел к выходу.
- У меня тоже дела, Рената. Я, наверное, послушаюсь твоего совета - пойду распоряжусь, чтобы расставляли сети.
Вероника шла под ослепительным палящим солнцем, безучастно наблюдая, как лица, краски и солнечные блики мелькают вокруг нее. Шум машин, обрывки разговоров, звяканье посуды, доносящиеся из распахнутых окон ресторанов и пиццерий, - все это, наверное, называлось жизнью… Но какая жизнь может быть у мертвого города? Рим был мертвым городом. Город, у которого так много истории, не может быть живым. История - это камни, обломки угасших цивилизаций. Среди обломков ты и сам чувствуешь себя обломком.
Может, она и была обломком - обломком какого-то далекого, не познанного даже ею самой прошлого. Может, в ней сейчас жизни было не больше, чем вот в этом сухом фонтане посреди площади или в том старинном дворце с облупившейся штукатуркой и полуразрушенными скульптурами на крыше. Лучше нью-йоркские небоскребы, если уж на то пошло. Конечно, мало красоты в стекле и бетоне, но это, по крайней мере, сегодняшний день. Небоскребы не вызывают у тебя ощущения чего-то вчерашнего, чего-то "бывшего в употреблении", как исторические памятники этого так называемого "вечного города". Вечный город! Если Рим - вечный город, тогда вечность - это смерть.
Глупое слово "вечность". И глуп был тот, кто его изобрел. Наверняка он не видел дальше порога собственного дома.
Зачем она ездила на эти раскопки? Она поехала в Пьянуру, чтобы дотронуться до жизни - до той жизни, которую она всегда знала, до той, что всегда была рядом… До самой живой жизни. И во что превратилась эта жизнь? В груду изъеденных червями и временем костей некогда умершего динозавра! Проклятые, проклятые раскопки. До вчерашнего дня она думала о них как о живых, радуясь тому, что они когда-то жили - жили там, у самых истоков времени, где ей самой тоже очень бы хотелось оказаться. Она как-то не задумывалась над тем, что их уже больше нет. Теперь все было наоборот. Боже, как бы она хотела забыть то, что видела вчера!
Когда кости динозавра достали из ямы, она расплакалась прямо на глазах у всех, бросилась на чью-то грудь и разревелась как последняя идиотка перед целым сборищем народа. А потом сбежала оттуда. Сбежала, потому что не могла этого вынести. Проклятая палеонтология. И как только она могла изучать эту самую мертвую из наук? Как она могла не догадаться раньше, что раскапывать их останки - это то же самое, что присутствовать на их похоронах?
В детстве она читала о них книги - интересные книги с красочными иллюстрациями. Только они были красивее всякой иллюстрации. И ей хотелось узнать о них как можно больше - ей казалось, чем больше она о них узнает, тем живее они станут. А потом кто-то сказал ей, что есть специальная наука, которая занимается ими. Палеонтология. Она решила, что, когда вырастет, будет изучать эту науку.
Теперь ей оставался год до защиты диплома. Но теперь она знала, что никогда не защитит этот диплом. Руководить раскопками - и чтобы все было опять, как вчера? Только не это! Она пошла по ложному пути, спутав жизнь с наукой. Науку изобрели люди, а людей еще не было и в помине, когда жили они. Мама, кстати, всегда говорила ей, что наука - неподходящее занятие для женщины, тем более для красивой женщины. Но ведь мама не знала, почему она изучала палеонтологию. Мама не знала о ее снах. Никто не знал о них.
Интересно, как отнесутся родители к ее решению послать ко всем чертям науку за год до защиты диплома? Удивятся, конечно. Но вряд ли огорчатся. Они всегда говорили ей: "Делай как знаешь", никогда ни к чему ее не принуждали, И они были очень удивлены, что она, такая непоседливая и нетерпеливая во всем остальном, была столь терпелива и усидчива, когда дело касалось ее науки… Надо обязательно позвонить домой сегодня вечером, а то отец и мама будут волноваться. Она не нашла в себе сил позвонить им вчера. Они еще не знали, что она сбежала с раскопок.
Но что она будет теперь делать в жизни? Какую профессию выберет? Она ведь ровно ничего не умела делать - и ровно ничего не интересовало ее в профессиональном смысле, кроме того, что перестало интересовать ее ровно двадцать четыре часа назад. Конечно, она могла бы работать на фирме у отца - отец бы быстро обучил ее всему необходимому и был бы очень рад, что она пошла по его стопам. Она была единственным ребенком в семье, и отец уже не раз сокрушался по поводу того, что когда-то ему придется передавать руководство фирмы чужому человеку.
Но это так скучно - руководить фирмой по производству зеркал! Заказы, поставки, оптовики, новые технологии… Зеркала для стен, зеркала в рамке и без рамки, зеркала для шкафов и для шифоньеров, для ванных комнат и для туалетных столиков - полный ассортимент, выбирайте на вкус… Зеркала интересовали Веронику меньше всего на свете, за тем единственным - но далеко не редким - исключением, когда они отражали ее саму. Во весь рост, или до пояса, или только лицо - в нарядном платье, в джинсах, в домашнем халате или вообще без ничего - все это было одинаково интересно.
Папина фирма - это скучно. Но ничего не делать - это тоже скучно. Она привыкла иметь какой-то определенный интерес, определенную цель в жизни. А теперь, когда ни интереса, ни цели больше нет - что же теперь?
Что же теперь, когда они из живых превратились в мертвых и их мир навсегда закрылся для нее?
Надо постараться не думать об этом. Может, если она очень постарается, ей удастся забыть останки того динозавра - и, может, они еще вернутся…
Вдали виднелся собор святого Петра. Площадь перед собором кишела людьми в шортах и с фотоаппаратами на шее - наверняка ее соотечественники. И что они только нашли в этих камнях? Так уж устроен человек: он просто не может прожить без обломков чего-то древнего. Издержки интеллекта, наверное. Американцы, не имея обломков у себя дома, едут на край света, чтобы посмотреть на них. Вероника не только не разделяла пристрастия к туризму, которым славилась ее нация, - она, напротив, была рада, что принадлежит к нации с такой молодой - юной - историей. Можно сказать, совсем без истории.
И что только принесло ее в этот Рим?
Веронику принесло в Рим не что иное, как поезд. Когда она приехала на вокзал в Неаполь, оказалось, что ближайший поезд отходит в Рим. Конечно, она могла бы не ехать до конечного пункта, а высадиться где-нибудь по пути, она и в самом деле подумывала об этом, но потом все-таки решила, что в большом городе проще сориентироваться (найти приличную гостиницу и так далее), чем в каком-то незнакомом захолустье. Тем более послезавтра ей все равно вылетать из Рима.
Может, поменять билет и вылететь сегодня? Она так соскучилась по родителям, особенно по маме! У нее сразу же станет легче на душе, когда она увидит маму. Если она вылетит из Рима сегодня вечером, то прилетит домой еще засветло - наверстает на обратном пути те шесть часов, что потеряла, летя с запада на восток… Хотя, наверное, ей все-таки лучше побыть одной эти два дня, прийти в себя после вчерашнего. Она сейчас в таком состоянии, что вполне может разрыдаться при виде мамы - разреветься, как вчера на раскопках, только на этот раз от радости. Нет, не надо больше слез. Слезы - это что-то нездоровое, проявление слабости и неуравновешенности. Ей уже и так стыдно за вчерашнее.
Солнце было просто невыносимым. Оно слепило ее, и ей все время приходилось щуриться. От этого вокруг глаз появляются морщины… Она забыла темные очки в гостинице - не возвращаться же за ними? Если бы по дороге попалась оптика, она могла бы купить очки. Вероника обвела взглядом вывески маленьких лавочек справа и слева от нее, но оптики среди них, как назло, не оказалось.
Магазины уже начали закрываться - близилось обеденное время. Скоро на улицах станет совсем пустынно и спокойно, и никто не будет приставать. У итальянских мужчин есть одна очень дурная черта: они просто неспособны оставить без внимания красивую девушку с "нездешней" наружностью, гуляющую по улицам в одиночестве. И если бы они просто глазели на нее, все было бы в порядке. Веронике вовсе не было неприятно, когда на нее смотрят, скорее наоборот. Но ведь они лезли знакомиться! Она уже ответила как следует нескольким таким назойливым поклонникам. К счастью, она довольно свободно владела итальянским языком в целом и итальянскими бранными словами в частности. Первому ее обучила между делом мама - для мамы итальянский был почти как родной, последних же она успела нахвататься за свое недолгое пребывание на раскопках от группы неаполитанских студентов. Интересно, что эти ребята подумали о ней, когда она расплакалась прямо при всех, а потом исчезла? Наверное, решили, что у нее не все в порядке с мозгами.
Вероника вытерла со лба пот и перешла на теневую сторону улицы. Солнце раздражало ее все больше и больше. Вообще она любила солнце, но сегодня оно было каким-то неприятным. Оно скорее жгло, чем грело, и было каким-то бесцветным и невыносимо ярким - космический прожектор, зажженный специально для того, чтобы следить за ней.
Ну и пусть себе следят. Она все равно будет бродить по улицам, пока не подкосятся ноги. Сейчас у нее лишь одна цель - довести себя до состояния полного физического изнеможения. Физическая усталость - самое лучшее лекарство от неприятных мыслей. Когда у тебя болит каждый мускул и ноет каждая косточка, ты просто не способен думать о чем бы то ни было, кроме горячей ванны и свежей постели. Конечно, ей понадобится много времени, чтобы довести себя до такого состояния - Вероника регулярно занималась спортом и с легкостью переносила физические нагрузки. Зато с каким удовольствием она плюхнется в горячую ванну у себя в номере, а потом задернет шторы, если к тому времени еще не стемнеет, и растянется среди прохладных простыней! Потребности хомо сапиенс на самом деле предельно просты - нам только кажется иногда, что нам хочется Бог знает чего.
Улицы опустели, магазины закрылись, в воздухе повисло сонное молчание итальянской сиесты. Теперь она была совсем одна в белой солнечной пустыне… Нет, она была не одна. Какой-то тип, праздно стоящий в открытом подъезде, нехорошо поглядывал в ее сторону. Когда она поравнялась с подъездом, "тип" отделился от него и последовал за ней. Она ускорила шаг и свернула в соседний переулок. "Синьорина, красивая синьорина!" - неслось ей вдогонку, но она уже была далеко.
Переулок вывел ее на какую-то широкую шумную улицу. Ужасно хотелось пить, но поблизости не было никакого бара. Ища спасения от жажды, она купила клубничное мороженое. Но у мороженого оказался какой-то неприятный вкус - как будто клубника была гнилая. Она решила выбросить его и оглядывалась в поисках урны, когда кто-то схватил ее за локоть.
Нахальный итальянец заменил бы Веронике урну, если бы он не оказался проворнее ее и не отвел бы ее занесенную с мороженым руку. Мороженое, описав замысловатую дугу в воздухе, расплющилось на противоположном тротуаре.
- Я хочу пригласить тебя на кинопробу, - сказал итальянец.
А как же, они всегда приглашали на кинопробу либо обещали сделать тебя топ-моделью или манекенщицей… Вероника резко высвободила локоть и открыла было рот, чтобы сказать мужчине пару ласковых по-итальянски, когда тот достал из внутреннего кармана пиджака какой-то документ и раскрыл его перед ней.
Документ оказался удостоверением работника киностудии. При фотографии и печати - кажется, все как надо.
- Ты правильно делаешь, что не доверяешь, - сказал работник киностудии, держа раскрытое удостоверение перед Вероникой. - Красивая девушка должна быть недоверчивой. Но теперь-то веришь?
Вероника кивнула.
- Что это за проба? - безразлично осведомилась она.
- Я же сказал тебе - кинопроба, - ответил работник киностудии, отмечая про себя сильный иностранный акцент девушки. Американский скорее всего. - Если пройдешь пробу, будешь сниматься в кино. - Он достал из кармана карточку с координатами киностудии и протянул ей. - Здесь адрес и как проехать. Покажешь ее на входе, чтобы тебя пропустили. Проба начинается сегодня в три… Кстати, ты ориентируешься в Риме?
- Не очень. - Она вертела карточку в руках, машинально загибая ее уголки. - Но найду, если захочу.
- Что это значит - если захочешь? - Работника киностудии, привыкшего к неизменному энтузиазму, которым девушки встречали приглашение на пробу, начинало сердить полное отсутствие интереса у этой иностранки. - Изволь появиться в три на студии.
- Что это значит - изволь появиться? - ответила девушка в тон ему, однако спрятала карточку в карман джинсов. - Я, кажется, никому ничем не обязана.
Это заявление вконец вывело из себя мужчину.
- Хочешь ты или нет сниматься в кино? - взорвался он.
Девушка презрительно повела плечами.
- Подумаешь, велика честь - сняться в каком-то вшивом эпизоде!
Работник киностудии не верил собственным ушам. "Вшивый эпизод"! Где это видано, чтобы девушка, которой предлагают сниматься в кино, отвечала в подобном тоне? Даже если бы речь в самом деле шла об эпизоде - любая девушка многое бы отдала, чтобы появиться на экране пусть хоть на несколько минут. Он всегда считал, что это правило не имеет исключений. Что ж, если эту синеглазую мисс не интересует кино, пусть она катится ко всем чертям.
Но вместо того, чтобы послать ее ко всем чертям, работник киностудии продолжал смотреть на девушку, поражаясь чистоте черт и переменчивости выражений ее лица. Ее лицо не переставало жить ни на минуту - как будто она постоянно разыгрывала какой-то спектакль сама с собой. Наверное, эта подвижность ее лица и бросилась ему в глаза в первую очередь, когда он заметил ее у прилавка с мороженым. И еще у ее лица было какое-то почти магнетическое свойство. Оно притягивало глаза - и, притянув, уже не отпускало. Если ты пытался отвести взгляд, тебе сразу же хотелось посмотреть на него вновь. Даже не хотелось: ты просто нуждался в этом.
Работник киностудии вовсе не собирался, что называется, "увиваться" за девушкой - он только что женился и был искренне влюблен в свою молодую супругу. Но сейчас он поймал себя на мысли, что ему будет очень жаль, если девушка исчезнет и не появится на пробе и ему больше никогда не доведется увидеть ее чудесное изменчивое лицо. "Она знает себе цену, - подумал он. - Такие, как она, не играют в эпизодах".
- Это не эпизод, - сказал он девушке. - Думаешь, меня поставили бы дежурить на улице, если бы они искали статистку? Статисток у них и так хоть отбавляй - девчонки сами приходят на студию и просятся на эпизоды. - Он умолк, опять залюбовавшись ее лицом. Девушка выжидающе смотрела на него, и дерзость в ее взгляде постепенно сменялась самым неподдельным, почти детским любопытством. - Они ищут исполнительницу для главной роли. И этой исполнительницей можешь стать ты, если понравишься кому надо.
- Кому надо? - Она вопросительно приподняла брови. - То есть режиссеру? Или отборочной комиссии - или как там это у вас называется?
- Это не совсем так… Хотя, конечно, будет и режиссер, и отборочная комиссия - как же без них? Но решают все-таки не они.
- Кто же тогда? Продюсер? - любопытствовала девушка. - Но мне всегда казалось, что в кино…