- Всегда, - повторила она, будто пробуя это слово на вкус. - Ты знаешь, мне это нравится - всегда. Только я не совсем понимаю, что это значит.
- Я и сам не знаю толком, что это значит. Всегда - это что-то неизмеримое…
- Останови машину, - вдруг потребовала она, словно внезапно опомнившись.
- Почему? - Он обеспокоенно посмотрел на нее. - Тебе нехорошо?
- Нет, мне хорошо. - Она смотрела прямо перед собой, сощурив глаза, как бы пытаясь рассмотреть что-то вдали. - Но я должна идти к нему. Он сказал, что всегда будет ждать меня возле фонтана.
Габриэле вздохнул. О каком-то фонтане, имеющем отношение к их истории, Констанс писала в своем дневнике, и этот эпизод, по всей видимости, прочно засел в сознании Вероники… Но неужели Вероника никогда не станет прежней?
- Останови машину, - снова потребовала она, на этот раз сердито. - Если ты не остановишь, я выпрыгну на ходу.
Для большей убедительности она приоткрыла дверцу. Он поспешил притормозить у обочины дороги. Она тут же выскочила из машины и побежала по еще не просохшей после дождя траве. Он выключил мотор, вышел из машины, не зная, что ему делать: догнать ее или остаться здесь и подождать, когда она вернется сама? Глядя, как ее хрупкая фигурка в синем платье удаляется в направлении маленькой рощицы на противоположном конце луга, он подумал, что она, должно быть, решила убежать от него - фонтан был всего лишь предлогом.
Конечно, она убегала от него. Сегодня утром, согласившись уехать с ним, она, наверное, подчинилась какому-то неосознанному импульсу - ей, как ребенку, было любопытно узнать, куда он ее повезет. Возможно, она дала бы свое согласие, если бы подобное предложение сделал ей любой другой человек. Он был в ее понимании просто каким-то чужим мужчиной, который почему-то проявлял к ней интерес, и теперь она пожалела о том, что позволила этому чужому человеку увезти себя. Он обманывался, думая, что все разрешится так просто.
Он пошел вслед за ней, раздумывая, как ему теперь поступить. Ясное дело, как: он должен поймать ее, усадить в машину и отвезти назад в клинику. Разве он может удерживать ее силой, если она не хочет быть с ним?.. Наверное, это к лучшему, что она поняла это сейчас, а не в самолете: пришлось бы идти на посадку. Они уже были на самых подступах к Чампино, и он видел, как по ту сторону луга взлетел какой-то самолет, набирая высоту в чистом солнечном небе.
Что будет дальше, он не знал. Нет, он ни в коем случае не позволит Эмори и Констанс увезти ее в Нью-Йорк. Пусть она пока полежит в клинике, а он будет навещать ее там в надежде, что со временем она привыкнет к нему и больше не станет спасаться бегством, когда он в следующий раз попытается увезти ее из Рима. Он должен проявить терпение, если не хочет потерять ее навсегда.
Она бежала так быстро, что он удивлялся, как это у нее хватает дыхания. Когда она упала, поскользнувшись на мокрой траве, он сорвался с места и бросился бегом через луг.
Он уже почти добежал до нее, а она все не поднималась. Он испугался, подумав, что она ушиблась или подвернула ногу. Но, приблизившись к ней, он понял, что она в полном порядке.
Она полулежала на влажной душистой траве, опершись локтями о землю и подперев ладонью подбородок, и задумчиво улыбалась. Она смотрела на него, но в ее глазах все так же не было узнавания. Он мог поспорить, что она улыбается не ему. Полы ее широкой юбки разметались вокруг нее… Большой синий цветок посреди мокрого луга.
"Цветы не помнят того, что было с ними раньше, - подумал он. - У цветов нет прошлого, у них нет памяти. Но все равно они дышат, чувствуют и живут".
Он наклонился и протянул ей руки, чтобы помочь встать. Она даже не пошевелилась. Она лежала все в той же позе, и ее взгляд был так же неподвижен, как и ее тело, и направлен мимо него.
- Вставай, Вероника, - сказал он, забыв, что решил больше не называть ее по имени до тех пор, пока она сама не осознает, кто она такая, и дотронулся до ее плеча. - Трава мокрая.
Она слегка приподняла голову и посмотрела на него. В ее глазах он не увидел ничего, кроме своего собственного отражения. Леденящая душу тоска вдруг овладела им от этого пустого, словно стеклянного взгляда. Его пальцы судорожно сжали ее плечо. "Но ведь я знал, что так будет, - напомнил себе он, отдергивая руку. - Главное - это быть вместе…"
Она вдруг резко подалась вперед и, обхватив руками его шею, с силой потянула к себе. Он и опомниться не успел, как они оба лежали на мокрой траве. Вокруг пахло дождем, солнцем и уходящим летом. Ее длинные волосы смешались со стеблями травы. От них пахло не солнцем и не дождем, а ею.
Ее дыхание обжигало его кожу, но ее пальцы были прохладными и легкими. Они разговаривали с ним, как разговаривали прежде, и их прикосновение было для него понятнее всяких слов. Каждая его клетка рыдала от их прикосновения и упивалась ею. Он только сейчас понял, что чуть не погиб от жажды.
"Я верю в целостность материи и сознания", - вдруг пронеслось у него в голове. Эти слова были сказаны ею очень давно, наверное, вечность назад… Может ли материя помочь сознанию вспомнить?
Может или нет - какая разница? Зачем помнить, когда достаточно чувствовать? Чувствовать, ощущать, желать, дотрагиваться до нее - и знать все то, что чувствует она, и слышать музыку ее прикосновений. Он ведь и сам уже ничего не знал, кроме этой музыки, кроме запаха ее волос и вкуса ее кожи. Нет, еще он знал, как вздрагивает каждый ее нерв и как пульсирует каждая ее жилка, он знал каждый изгиб ее тела, он знал… Он знал о ней очень, очень много - того, что он знал, хватит на них обоих.
Он слышал чей-то плач и чей-то смех, но это плакали и смеялись не они - их уже не было здесь. Они были где-то очень далеко, и там, где они были, не существовало ни мыслей, ни воспоминаний, ни даже чувств - только эта бездонная пропасть ощущений и бессознательных, захватывающих радостей.
Их долго носило над самым краем бездны, они дразнили бездну, а бездна манила и пугала их. Кто-то закричал… Они окунулись в горячий поток своих радостей и растворились в нем. Их больше не было - осталась только эта радость, непостижимая и бесконечная, устремляющаяся куда-то за пределы времени…
Ее ресницы вздрагивали, как крылья бабочки под дождем… Тот, кто сказал, что у слез соленый вкус, ошибался.
- Где ты? Где ты? - шепотом звала она. - Ты ведь обещал, что останешься со мной навсегда…
Он открыл глаза и заглянул в ее мокрое от слез, невыразимо прекрасное лицо. Она медленно разомкнула веки, почувствовав его взгляд.
- Где ты? - повторила она, глядя куда-то сквозь него.
Он дотронулся до ее волос, в которых запутался луч предвечернего солнца.
- Я здесь, рядом с тобой. Неужели ты меня не видишь?
- Я тебя вижу. Я звала не тебя.
- Ты говорила мне сегодня утром, что хочешь, чтобы я всегда был рядом… Теперь ты больше этого не хочешь?
Она подняла руку и коснулась его щеки. Ее пальцы задержались на мгновение на его лице. Она улыбнулась.
- Я хочу, чтобы ты был рядом, - тихо проговорила она. - Мне с тобой очень спокойно и уютно… Но я не могу понять, почему мы с ним расстались.
- С ним?
- С ним. - Она приподнялась на локтях и отвернулась, устремив взгляд куда-то вдаль. - Ты разве его не видел? Он только что был здесь…
Констанс сидела на балконе своего роскошного люкса, лениво перелистывая журнал "Oggi". Конец октября в Риме был теплым и солнечным - чудесная погода для прогулки. Но она устала от своих одиноких прогулок. Она уже исходила вдоль и поперек весь центр Рима, побывала на всех тех улицах, по которым когда-то бродила вместе с ним… Рим был для нее чем-то вроде города-музея - но вовсе не потому, что он был полон памятников старины и всякого рода достопримечательностей. Этот город хранил память о ее любви, о днях ее счастья, безвозвратно ушедших в прошлое.
Ее муж был удивлен, когда она сказала ему, что остается в Риме, - удивлен, но вовсе не огорчен. Его вряд ли вообще могло огорчить или обрадовать что-либо, не имеющее отношение к их дочери. Да и вообще они были совершенно чужими друг другу, и двадцать пять лет совместной жизни ни в коей мере не сблизили их. Вполне возможно, что если бы у них не родилась Вероника, они бы давным-давно расстались.
Но теперь Вероника была с Габриэле, и больше ничто не связывало ее и Эмори. Продолжать жить под одной крышей не было никакого смысла. Она бы попросила Эмори дать ей развод, но сейчас у нее не было желания возвращаться в Штаты и заниматься этими формальностями. Потом, быть может, она слетает на несколько дней в Нью-Йорк, чтобы подать заявление. Она знала, что Эмори не станет возражать.
Она решила, что купит себе квартиру где-нибудь в центре Рима и обоснуется здесь. Она уже посмотрела несколько квартир, предложенных ей агентством по продаже недвижимости, в которое она обратилась, но пока не нашла ничего подходящего для себя. "Наша родина там, где мы находим наше счастье", - сказал какой-то писатель. Она могла бы взять эту фразу эпиграфом к своей жизни. Пусть ее счастье и было скоротечно, но ведь только здесь, в этом городе, она была по-настоящему счастлива. Кроме той весны, в ее жизни не было больше ничего хорошего.
Тогда, двадцать пять лет назад, она уезжала из Рима в полной уверенности, что никогда сюда не вернется. Но тогда в ней говорила обида. Потом обида улеглась, и любовь возродилась к жизни. Когда любишь, плохое быстро забываешь, помнишь только хорошее. Ну и что с того, что он ее бросил? Он наверняка бросал и других девушек - как говорится, не она первая, не она последняя. Он был тогда очень молод и не собирался связывать свою жизнь с кем бы то ни было, а она навязывала ему свою любовь, клялась в вечной верности… Именно это и отпугнуло его. Она до сих пор помнила выражение его лица, когда она сказала, что хочет навсегда остаться в Риме, чтобы быть с ним. Вскоре после этого он сказал ей, что им лучше больше не встречаться вне съемочной площадки.
Такие, как он, не созданы для вечной любви. Он всегда искал новые впечатления, ждал от жизни сюрпризов… Он бы перестал быть самим собой, если бы связал свою жизнь с какой-то одной женщиной. Сейчас она пыталась убедить себя в том, что и от Вероники он бы устал, не случись всего того, что случилось… Но где-то в глубине души она чувствовала, что это не так.
Она регулярно созванивалась с ним, чтобы узнать о состоянии дочери. Он говорил ей, что Вероника в полном порядке. Это означало, что с тех пор, как они уехали в Полинезию, ничего не изменилось ни в лучшую, ни в худшую сторону. Но ведь доктора предупреждали его об этом. Он же до сих пор был убежден в том, что Вероника рано или поздно станет прежней. Ей бы очень хотелось тоже верить в это, но она была не из тех, кто верит в чудеса.
Чувство вины перед дочерью становилось иногда настолько сильным, что ей казалось, она сойдет с ума. Она бы с радостью поменялась местами с Вероникой. Вероника не страдала оттого, что лишилась рассудка, ведь она не понимала, что больна, что в ее мозгу произошли необратимые процессы. Зато она страдала, потому что все это случилось по ее вине.
Габриэле сказал ей во время их последнего телефонного разговора, что собирается жениться на ее дочери и ждет лишь одного - когда Вероника наконец осознает, кто она такая. Не потому, что он считает ее болезнь препятствием к их браку. Но во время церемонии венчания священник обратится к Веронике по имени - и Вероника должна понимать, что он обращается к ней. Констанс хотела сказать ему, что в таком случае эта церемония венчания никогда не состоится, но предпочла промолчать. Она лишь спросила, почему он вдруг посчитал необходимым сочетаться с Вероникой законным браком, если всегда презирал условности. Он ответил, что до сих пор считает условностью гражданскую сторону брака, но только не его религиозную сторону, и что их любовь нуждается в благословении свыше - именно поэтому он придает такое большое значение венчанию.
Констанс вздохнула и снова стала машинально перелистывать страницы совершенно не интересующего ее журнала. Сейчас она сомневалась в том, что ее решение обосноваться в Риме было правильным. Что, спрашивается, она будет здесь делать? Бродить все по тем же улицам и вспоминать былое? Смешно. Ей сорок пять лет, она зрелая женщина, чтобы не сказать пожилая, а пытается убедить себя в том, что ничто не изменилось с той поры, когда ей было двадцать, что ее счастье все еще живет на улицах этого города, а в ней самой жива юная Констанс, которая хотела от жизни лишь одного - любви.
Только это и осталось в ней от прежней Констанс - жажда любви. Жажда его любви. Когда она встретилась с ним в августе этого года, то сама поразилась силе чувств, пробудившихся в ней. Он стал совсем другим. Вполне возможно, она бы даже не узнала его, если бы случайно встретила на улице. Он был другим, но настолько обаятельным, что можно было сойти с ума. Наверное, в ту ночь она действительно лишилась на время рассудка. Потому и забралась в его постель.
Габриэле, наверное, посчитал бы этот эпизод забавным, если бы он не повлек за собой столь трагические последствия, и в душе еще долго посмеивался бы над ней. Кем она была в его глазах? Зрелой женщиной, чья красота уже давно отцвела, женщиной, которая цепляется за свою любовь так, словно эта любовь могла подарить ей вторую молодость. Она помнила, как он смотрел на нее, встречаясь с ней у дверей палаты Вероники, где она просиживала с утра до ночи, потому что он запретил ей входить к дочери. В его взгляде было и сострадание, и жалость, и что-то еще, похожее на удивление… Как будто он каждый раз удивлялся: неужели эта женщина была когда-то юной, красивой и желанной?
Вполне возможно, что она все еще была желанной для многих мужчин - по крайней мере за ней нередко кто-нибудь увязывался во время ее одиноких прогулок по Риму, и иногда ей стоило труда избавиться от этих назойливых поклонников. Но это были мужчины определенной категории. Такой привлекательный мужчина, как он, даже и не посмотрел бы в ее сторону… Впрочем, таких мужчин, как он, на этом свете больше не было и быть не могло.
Как же она ненавидела свое лицо за то, что оно утратило свою юную свежесть! Ненавидела каждую морщинку на нем! В последнее время она старалась как можно реже смотреться в зеркало. Зеркало неизменно напоминало ей о том, что ей уже давно не двадцать, что в ней больше не осталось ничего от той девушки, которую он если и не любил, то, по крайней мере, желал. В такие минуты ей хотелось бежать куда-нибудь подальше от себя самой и от своих сорока пяти лет…
Вдруг ей бросилась в глаза рекламная вставка на одной из последних страниц журнала. Рекламировалась частная клиника, специализирующаяся на пластической хирургии, в том числе на операциях по омолаживанию лица. Это было подсказкой судьбы. Она была удивлена, как это раньше не Пришло ей в голову. Разумеется, она знала о подобных операциях - в Америке, кстати, они пользуются намного большей популярностью, чем в Европе… А она-то была уверена, что уже ничто не вернет ей юность!
Казалось, тот, кто составлял эту рекламу, думал о ней. "Верни мне молодость" - было напечатано крупным шрифтом наверху страницы. На левой половине листа была помещена черно-белая фотография пожилой женщины, на правой - цветная фотография юной девушки. Эти два лица мало походили друг на друга - она могла поспорить, что то были фотографии двух разных женщин, а не одной и той же до и после операции. Но, конечно же, никто из пациентов клиники не позволил бы фотографировать себя для рекламы - кому приятно заявлять на весь мир о том, что он помолодел благодаря скальпелю и искусству хирургов? Фотографии женщин были лишь иллюстрацией к рекламному тексту, который гласил, что доктор Рисполи, известный хирург-пластик, приглашает в свою клинику всех желающих сбросить несколько десятков лет и обрести утраченную молодость.
Констанс горько усмехнулась, поднимаясь с плетеного кресла и возвращаясь в комнату. Значит, теперь в этом мире будут жить две молодые девушки по имени Констанс Эммонс, влюбленные в мужчину по имени Габриэле и связанные, как ни странно, самым что ни на есть близким - кровным - родством. Ведь ее дочь будет и впредь жить в образе девушки из ее дневника, то есть собственной матери во времена ее юности.
Эта мысль, однако, не помешала Констанс снять телефонную трубку, набрать номер, указанный в рекламе, и назначить встречу с доктором Рисполи, этим добрым волшебником, который возвращает людям утраченную молодость. Разумеется, за соответствующую плату - волшебники в наше время не занимаются благотворительностью.
Мир вокруг был таким красочным и светлым, что захватывало дух. Все здесь было огромным - цветы, деревья, даже облака в небе были невероятно большими и пушистыми. Большой оранжевый шар солнца, зависший среди облаков, излучал мягкое золотистое сияние. Солнце было так близко…
Огромные птицы с разноцветными перьями хлопали крыльями над самой ее головой, перекликаясь между собой на одном им понятном языке, а большая бабочка с пестрыми узорчатыми крыльями, задремавшая под огромным пурпурным цветком, пошевелила своими длинными антеннами при ее приближении - наверное, хотела сказать ей, что узнала ее.
В этом мире, кроме бабочек и птиц, жили еще огромные звери. Она увидела их сразу, как только вошла сюда. Они шли длинной процессией по поросшей высокой травой равнине, и их буровато-зеленые чешуйчатые спины поблескивали в лучах солнца. Они двигались медленно, горделиво ступая своими огромными лапами по сочной высокой траве, и в размеренном ритме их шагов ей слышались отголоски Вечности…
Вечность родилась совсем недавно и была еще юной - такой же юной, как ее душа.
Она пришла сюда, чтобы найти начало себя самой. Она надеялась, что тогда ей удастся вспомнить, кто она такая. Иногда ей казалось, что она это знает, но он говорил ей, что она ошибается. Она верила ему - он ни за что не стал бы ей лгать. Значит, она была в действительности не той, которой себя считала, - но кто же она тогда?.. Уходя из красочного мира Вечности, она так и не поняла, кто она такая.
- Ты знаешь, что человеческие души создаются заранее? - спросила она у него, приподнимая голову от подушки.
Он лежал с закрытыми глазами, но она знала, что он не спит. Она всегда чувствовала, когда он спит, а когда нет. Потому что если он не спал, он всегда о чем-то думал, и она улавливала ход его мыслей. Она не знала, о чем он думает, - просто улавливала это движение в его мозгу. Точно так же, как ощущала кожей смену его настроения, каждое движение его души… Наверное, она была так чувствительна ко всему тому, что касалось его, потому что не помнила себя саму.
- Заранее? - переспросил он, открывая глаза и улыбаясь ей.
- Да. Я хочу сказать, они создаются задолго до того, как нам приходит время рождаться на этот свет… Я думаю, все души уже были давным-давно созданы к тому времени, когда на Земле появилась человеческая раса.
Он приподнялся на локтях и с интересом посмотрел на нее.
- Почему ты так решила?