- Где же мои очки? A-а, вот! Чудесно. - Она привычным движением водрузила их на нос. Ее голос звучал скованно и чисто, а вовсе не так, как хотелось бы. - Мне так вас жаль, милые мои, хорошие! - Она на секунду обняла Адамас Гасом, тронула руку Джорджа и вышла из комнаты.
Никто не шевельнулся. В гостиной стояла тишина, только изредка всхлипывал Гас да ездили мимо дома машины. Наконец Джордж поднял бокал, чашку и маленький столик и пошел на кухню за тряпкой и мыльной водой. Остальные молча наблюдали, как он оттирает ковер. Гас свернулся клубочком в кресле, Адам по-прежнему сидел на полу. У него на руке была новая татуировка: крошечная ласточка, какую носили бывшие заключенные - символ "отсидки".
Вычистив ковер, Джордж сходил в свою комнату и вернулся с пачкой сигарет. Раздал по одной братьям.
- Что, прямо здесь? - удивился Гас.
- Сегодня, черт подери, мы можем делать все, что захотим!
Гас потянулся к зажигалке. Тощий и неуклюжий, выглядел он жалко, будто мокрый птенец. Дрожащим голосом он произнес:
- Я думал, она друг семьи…
Братья промолчали. Он затянулся и рывками выдохнул дым.
- А вы? Вы разве так не думали? Она всегда была такой милой и доброй. А теперь сломала нам жизнь.
* * *
- Я им все рассказала.
Хилари сидела на кровати, делая вид, что читает.
Лоренс стоял у комода и, как обычно, вытаскивал из карманов мелочь и ключи.
- Что?!
- Я все рассказала мальчикам. Про тебя с Джиной. Я не хотела, но они стали расспрашивать.
- Надо же, как удобно!
- Нисколько. Но избежать разговора было нельзя.
- Ясно.
- Если бы ты не ушел…
- Ясно.
- Ты сам принял это решение! - вспылила Хилари. Ей вдруг стало нестерпимо больно. - Теперь будь добр терпеть последствия. Я ничего не решала.
Он не ответил. Медленно расстегнув рубашку, он вытащил ее из брюк, затем снял часы и положил их на горку монет.
- Где они?
- Мальчики? У себя в комнатах.
- Ну, Хилари… - с упреком проговорил Лоренс.
- Это их выбор. А мой - не спать с тобой в одной кровати. Софи сегодня не работает, так что иди в ее комнату. Я не потерплю, чтобы ты из Джининой постели перебирался в мою.
- Сегодня мы просто разговаривали. На кухне. Софи была дома.
- А она, кстати, что думает?
- Не знаю, - тихо ответил Лоренс, сняв с крючка банный халат. - Она почти ничего не говорила. Сидела у себя в комнате.
Он открыл дверь, оглянулся и сказал:
- Спокойной ночи.
Хилари сердито уткнулась в книгу, хотя ничего не видела и не понимала.
- Спокойной, - отозвалась она.
Шел мелкий дождик, летевший впереди ветра прозрачными волнами. Хилари, проклиная себя за то, что вышла без зонта, бежала по тротуару и постоянно снимала и надевала очки. Непонятно, что лучше: забрызганные стекла или ее собственная близорукость?
Перед этим она долго выбирала, что надеть, с каждой минутой презирая себя все больше: вот дура, в таком состоянии еще думает о тряпках! Она даже чуть не расхохоталась над собой, вспомнив старую карикатуру из "Нью-йоркера" - продавец в магазине одежды спрашивает покупателя: "А вы истец или ответчик?" Лучше одеться посексуальнее - эдакая оскорбленная жена в гневе, или, наоборот, нарочито старомодно (таких вещей у Хилари навалом)… А может, нарядиться ведьмой и захватить метлу? В конце концов она остановила выбор на красном цвете. Черные брюки и красная рубашка дадут понять, что никакие беды ее не сломят. Женщина в красном непобедима.
Пока она добежала до Хай-Плейс, рубашка вымокла на плечах, а волосы свернулись в локоны. Джина случайно увидела Хилари из окна спальни - зловещий черно-красный силуэт - и схватилась за раму. Она не была готова к ее визиту. Конечно, рано или поздно они бы встретились или даже созвонились (при мысли об этом разговоре Джина вся съеживалась от страха), но она не ожидала, что Хилари сама сделает первый шаг. Крепко держась за раму и глядя на бывшую подругу, она ощутила резкий парализующий приступ паники.
Джина вышла в коридор и посмотрела на комнату Софи: дверь, как всегда, закрыта. Громко играла заунывная мелодия из какого-то нового фильма. Последнее время дочь стала вести себя иначе: прежняя угрюмость исчезла, и ей на смену пришли печаль и холод. Софи решительно и методично упаковывала вещи, смирившись с продажей дома. Возле ее двери стояли коробки с книгами, безделушками и аудиокассетами. Из одной торчала застенчивая мордочка ее любимого бегемота. Джина понадеялась, что Софи не выйдет из комнаты в ближайшие полчаса и не узнает то, о чем ей уже давно следовало бы знать. "Я все расскажу дочке, когда ты расскажешь сыновьям, - сказала она Лоренсу. - Мы одновременно им расскажем. Иначе будет нечестно".
Хилари стояла в саду возле кухонной двери. Она увидела, как на кухню вошла Джина, но не открыла дверь, а дождалась, пока ее впустят.
- Привет.
- Привет.
- Что ж… - Хилари взъерошила волосы и сняла очки. Без них ее глаза казались большими и юными. - Раньше мне такого говорить не приходилось, так что порядка я не знаю. Но ты понимаешь, зачем я пришла. И мои чувства понимаешь.
Джина закрыла дверь и встала напротив Хилари, по другую сторону стола.
- Я не нарочно это сделала. Мы оба даже не думали…
- Разве?
- Да, - уверенно сказала Джина.
- Ясно.
- Поверь, никакого замысла не было.
- Зато была логика. Раздавленная уходом мужа, ты прыгнула в постель к лучшему другу. Что, никакой логики?
Джина оперлась на стол. Ее серебряные браслеты скользнули по руке и тихо звякнули.
- Я не искала в Лоренсе утешения.
Хилари тоже оперлась на стол и в упор посмотрела на Джи ну.
- А вот это неправда.
- Правда! Я…
- Слушай меня, подруга. Слушай внимательно. Ты всю жизнь считала Лоренса своей собственностью и постоянно намекала - будь то словами или поступками, - что знаешь его лучше и дольше, чем я. Пока у тебя был Фергус, ты меня терпела, но потом он ушел, и ты решила вернуть себе Лоренса. Вздумала, что он твой чуть ли не по праву!
Джина склонила голову, и волосы блестящими перьями упали ей на лоб. Она отвела их за уши.
- Я не звала его, Хилари. Он пришел ко мне по своей воле.
- Не мог он прийти без твоего согласия! Только не Лоренс. Ты подала ему знак.
- Нет! Он сам меня нашел!
- А отшить его ты не додумалась? Сказать, что вы с ним только друзья и что ты не можешь предать его жену и детей?!
Джина не выдержала и закричала:
- Я тоже влюбилась!
Хилари расправила плечи.
- Ах да! И каково тебе теперь, когда ты разрушила жизни моих мальчиков, Софи и мою? Будешь спать спокойно? Без зазрения совести уедешь с Лоренсом во Францию и там построишь свое счастье?
Зазвонил телефон.
- Не бери трубку.
- Я не могу, это…
- Да ты у нас трусиха, оказывается! Не просто подруга, какой врагу не пожелаешь, а малодушная дрянь!
Джина схватила трубку.
- Да? Что?! О Господи, мама… Да. Когда? Конечно. Конечно, я приду. Скоро буду. Да-да, мам, я понимаю. Через десять минут я приду.
Она положила трубку и несколько секунд стояла с опущенной головой.
- Что такое? - Хилари смягчилась.
- Я сейчас не могу с тобой разговаривать. Звонила мама. Дэн умер. - Джина подняла голову и впервые посмотрела Хилари прямо в глаза. - Это случилось двадцать минут назад.
ГЛАВА 13
- Да что ты так уставилась? - воскликнула Ви. - Как будто ждешь, что я вот-вот разревусь!
- Мам, я…
- Ну и взгляд у тебя! С таким взглядом впору…
- Мне просто очень тебя жалко.
Ви фыркнула и скривилась, чтобы вновь не разрыдаться. В руках она держала носовой платок - не бумажный (одноразовые платки она презирала), а матерчатый, с шершавой кружевной тесьмой и вышитыми цветами. Она то и дело скручивала его в мокрую веревку.
- Одна медсестра… Помнишь ирландку, которую я терпеть не могла? Вечно об Иисусе что-то говорила. Она-то по крайней мере уважала Дэна, называла его "мистер Брэдшоу", а не "Дэн" или "дорогой"… В общем, когда он умер, она мне говорит: "Вы должны возлюбить Кэт Барнетт во Христе". А я ей: "С ума сошли, возлюбить Кэт Барнетт! Пожалуй, только во Христе ее и можно возлюбить, а иначе никак".
Джина налила маме еще чаю. В гостиной было жарко, но Ви постоянно дрожала, кутаясь в шерстяную кофту и шаль, которую Джина нашла в комнате для сушки белья.
- Кэт не виновата, мам…
Ви обмотала платок вокруг пальца.
- Надо же мне хоть кого-то винить!
- Понимаю.
- Это слишком жестоко… Он умер без всякой причины…
- Причина была, мам. Больное сердце.
- Да, да, знаю. Я знаю! - Ви закрыла глаза.
Джина посмотрела на Софи, которая сидела, скрючившись, на неудобном стуле с прямой спинкой. Она ежи мала скомканный платок; глаза у нее были красные.
- Соф?
Та прошептала:
- Я с ним даже не простилась, почти не навещала его…
- Тебе сейчас трудно, - сказала Ви. - Очень трудно. - Она взяла чашку с чаем, посмотрела на ее содержимое и поставила обратно. - Горе - это всегда тяжело, потому что с ним ничего не поделаешь. Можно только смотреть ему в лицо и терпеть.
Она встала и подошла, к тумбочке, на которой, точно святыня в обрамлении роз, стояла фотография Дэна.
- Я часто думаю, что без Дэна я не выживу. Но это неправда. Каким-то чудом я справлюсь. Уберу его дом, отвезу одежду в благотворительную организацию "Оксфэм", соберу морские сувениры и отправлю его племяннику из портового городка Кингс-Линна, а старому Паже разрешу засадить двор этими ужасными кустами. Кто-то другой поселится в квартире Дэна, и это будет уже не его квартира. - Дрожащей рукой она погладила лицо на фотографии. - Я не сдамся. Ему бы это не понравилось. Да и мне тоже.
Софи снова заплакала. Джина крепко ее обняла.
- Если нет горя, - продолжила Ви, повернувшись к ним, - значит, и любви-то не было. Любовь остается в нас, когда близкие умирают, и мы должны жить, чтобы сохранить ее.
Она вернулась на свое место, пошатываясь и хватаясь за мебель.
- Мам, ты - чудо, - сказала Джина.
Ви покачала головой. Золотая сережка выпала из уха на пол. Она неуклюже потянулась за ней, но почти сразу опустилась обратно на стул, словно ноги ее совсем не держали.
- Нет, мне просто повезло. Повезло встретить Дэна, когда я уж и не рассчитывала на удачу. - Она на секунду затихла, а потом хрипло добавила: - Да и на любовь.
Наступило молчание, только Софи шмыгала носом. Джина посмотрела на парчовых лебедей, мирно плавающих в зеленом шелковом пруду, и в отражении стекла увидела маму, погруженную в свои драгоценные воспоминания об удаче и любви. Шаль наполовину сползла с ее плеч.
- Господь подарил людям память, - вдруг сказала Ви, - чтобы и в декабре у нас были розы.
- Ох, бабушка! - рассмеялась сквозь слезы Софи. - Бабушка, да где же ты видела розы в декабре?
Хилари выехала из Уиттингборна и двинулась на север, в сторону древних холмов из оолитового известняка, как нельзя лучше подходящих для пастбищ и малопригодных для хлебов. Казалось, что нелюди построили деревушки на холмах, а они сами вылезли из-под земли. Почти круглый год на полях было пусто и ветрено, и Лоренс с Хилари часто возили сюда мальчиков - запускать воздушных змеев. Домой они возвращались счастливые и запыхавшиеся от бесконечных битв с ветром. У Адама был чудесный китайский змей обманчиво простой конструкции, из желтого и красного хлопка. Он летал, точно птица, вертясь и ныряя от малейшего движения пальцев. В конце концов его растерзал пес, принявший красную штуку в кустах за смертельную опасность. Хозяин собаки был потрясен и даже купил Адаму нового змея - сверкающее нейлоновое чудовище, которое, по словам Лоренса, летало как пудинг. Адам не шибко расстроился: он уже мечтал о скейтборде.
Хилари остановилась возле калитки, ведущей на поле, и вышла из машины. Стоял тихий ясный день, и поле украшали аккуратные светлые полосы жнивья, уходящие вдаль и вниз по холму. Они упирались в длинную рощицу, зеленеющую вдоль ручья. За посадками вновь начинался холм с пастбищем, на котором овцы жевали практически бесцветную траву с отдельными темными пятнами чертополоха.
Вид самый обыкновенный, подумалось Хилари, - такой скучноватый сельский вид можно найти в любом уголке Англии. И все же его непритязательность успокаивала. Этот мир не требовал от тебя ничего сверхъестественного, он просто разворачивался перед тобой и существовал. Хилари оперлась на калитку, ощутила ладонями теплое дерево и спокойный воздух на щеках, и закрыла глаза.
Ванесса приглашала ее в Лондон. "Приезжай, Хил. Выговоришься, отдохнешь от гостиницы. Хотя бы на пару дней".
Вообще-то она не собиралась звонить сестре, так же как не хотела объясняться с сыновьями. Желание поплакаться Ванессе возникло случайно, после неудавшегося разговора с Джиной, прерванного известием о смерти Дэна. Хилари так ничего и не добилась, только распалила страсти и вражду - и то, и другое она презирала. Дойдя до дома, она сразу позвонила Ванессе - та была на работе, и Хилари битый час дожидалась ее возле телефона, не в состоянии что-либо делать.
Ванессу глубоко потрясло случившееся - это Хилари поняла по воцарившейся в трубке тишине. В ней, точно колокол, звенело слово "развод", напоминая о разводе их старшего брата. Родители и близкие отнеслись к этому событию со сдержанным негодованием. Они ошибочно думали, будто разводы происходят только с другими людьми - слабыми и безнравственными, разумеется. Однако Ванесса быстро смягчилась.
- Бедная моя Хил! - воскликнула она. - Как же так?!
- У меня все нормально…
- А мальчики? Бедные мальчики!
- Да…
- Я в ужасе…
- Да.
- Это так ужасно…
- Ты права. Особенно ужасно, что он ушел к Джине. Кому же теперь доверять? У кого просить поддержки? Двойное предательство… знаешь, я себя чувствую как тот человек на картине Мунка, только моих воплей никто не слышит.
- Я слышу.
- Знаю. Но не Лоренс.
- Приезжай, Хил, - сказала тогда Ванесса. - Выговоришься, отдохнешь.
Сидя в неприбранной гостиной и крепко прижимая трубку к уху, Хилари с детской тоской подумала о сытой безопасности ее спальни с пухлыми подушками и стегаными одеялами, продуманным освещением, тщательно отобранными книжками на прикроватной тумбочке… Ванесса с большим вниманием и щепетильностью относилась к домашнему уюту.
Однако, представив все это, Хилари поняла, что боль не уйдет: рано или поздно она скользнет под дорогой египетский пододеяльник и примется за работу.
- Не могу. Я бы с удовольствием, но нельзя бросать мальчиков и гостиницу…
- Ох, мальчики… - Ванесса вздохнула. - Можешь взять их с собой. Кто-нибудь приглядит за "Би-Хаусом"?
- Вряд ли. Мы так никого и не наняли. В отпуск уезжали только зимой, когда не было постояльцев.
- Вы продадите отель?
- Не знаю. Мы еще это не обсуждали. Мы вообще почти не разговариваем. Я не могу с ним говорить и в то же время хочу быть только с ним. Я в такой растерянности…
- Хил, - перебила ее Ванесса.
- Что?
- Ты его любишь? Ты все еще любишь Лоренса?
- Да, - ответила Хилари. - Люблю. В том-то и вся беда. Может, я бы и задушила его собственными руками, но любить Лоренса я не перестала. А вот себя разлюбила. Жить со мной было невыносимо, и…
- Что и?
- Ванесса, его так легко любить! Ты, конечно, думаешь, что он растяпа, потому что не любит галстуки и обожает толстые блокноты, но ты его просто не знаешь. Он такой милый, такой хороший. Нежный и нисколько не слабый. Он умеет испытывать очень глубокие чувства. Ты их не видишь просто потому, что чувствуешь иначе. И нам хорошо вместе. Мы часто смеемся. То есть смеялись…
- Помню, я вам даже завидовала, - призналась Ванесса.
Потом она сказала, что могла бы сама приехать в Уиттингборн.
- Поговорю с мальчиками, с тобой побуду. И с Лоренсом поговорю, и даже с Джиной, если захочешь.
Хилари на секунду представила себе Ванессу в плиссированной юбке и накрахмаленной рубашке, дающую краткие разумные советы посреди грязной мальчишеской берлоги, и чуть не рассмеялась.
- Нет, спасибо тебе огромное, но не стоит. Мы должны сами во всем разобраться. Лоренс даже с детьми не разговаривал…
Вот почему она приехала сюда, на поле. Чтобы дать Лоренсу время объясниться с мальчиками.
- Я обязательно с ними поговорю, но тебе лучше остаться дома, - предложил он.
- Нет. Тебя не было, когда я им все рассказана. И меня пусть не будет.
Она отворила калитку и прошла на поле. Вокруг обработанной земли фермеры оставили широкую полосу для проезда комбайнов, заросшую сорняками. Хилари решила пойти по ней вниз по склону, к ручью, а затем вернуться к машине. Во время этой обыкновенной получасовой прогулки вокруг сжатого поля она утвердится в одной мысли: какие бы несчастья и беды ни ждали ее впереди, она вынесет их с храбростью и стойкостью. С достоинством.
Письмо лежало на кухонном столе. Джина положила его возле деревянных мельничек для соли и перца. Софи еще ни разу в жизни не получала письмо от Фергуса, за все шестнадцать лет. Впрочем, и писать-то было незачем - они виделись каждый день за исключением тех редких случаев, когда отец уезжал на аукционы, откуда постоянно звонил. Джина несколько минут с ним болтала, а потом с неизменными словами "Папа хочет с тобой поговорить" отдавала трубку дочери.
Рано утром Джина ушла к Ви - не хотела, чтобы та в одиночку разбирала вещи Дэна и весь день питалась крепким чаем с печеньями. Софи даже удивилась: долгие годы мама говорила о бабушке раздраженным тоном, словно о неприятной обязанности, которую она была готова выполнять, но без особого рвения. А Фергус и вовсе побаивался Ви. Он был с ней очень любезен, однако держался на расстоянии, как от дикого и непредсказуемого зверя. Когда Софи думала о папе и бабушке, то представляла их созданиями с разных планет. Джина и Ви тоже были очень разные… С какой стати мама так охотно побежала в Орчард-Клоуз? Впрочем, последнее время она сильно изменилась - вышла из прочной скорлупы ярости и гнева, начала улыбаться. Неужели ей так помог психолог?
Софи взяла письмо в руки. Оно было толстое, в плотном кремовом конверте - к таким папа обычно подбирал кремовую бумагу с яркой черной эмблемой его фирмы наверху. Софи несколько секунд смотрела на конверт, решая, хочет ли она его вскрыть или боится. Наконец подсунула палец под отворот и грубо порвала конверт на две части. Фергуса бы это рассердило: он всегда пользовался особым ножом.
Софи села за стол и развернула плотные страницы.
"Софи, любимая моя!" - так начиналось письмо.