- Выходит, я пополнила статистику. Еще один развод, еще одна разбитая семья… Никогда бы не подумала, что такое может случиться. Они всю жизнь кричали и ссорились… - Она высвободила руки и снова взялась за косу. Джордж заметил, как сильно она обгрызла ногти. - Я бы все отдала, чтобы снова услышать их крики… Все!
Машина лязгнула напоследок, барабан еще немного покрутился и замер. Джордж открыл крышку.
- Пойдешь со мной? - вдруг спросила Софи.
- Конечно. Куда?
- Ко мне. Покажу тебе дом. Не хочу идти туда одна…
Джордж стал запихивать мокрое белье в пакет. Софи всякий раз просила кого-нибудь пойти с ней в темную комнату, в туалет или в школьный поход. "Одной страшно", - говорила она. "Ну что вы встали? - злилась Хилари, если никто не вызывался. - Бессердечные! Бедняжка и так всегда одна, имейте совесть!"
Джордж повернулся к Софи. Она умоляюще смотрела на него.
- Конечно, пойдем.
В Хай-Плейс было тихо, как в церкви. Софи открыла стеклянную дверь, ведущую на кухню, и они вошли внутрь. На кухне было непривычно чисто, словно напоказ. Только вместо посудомоечной машины дыра. И зачем Фергус ее забрал? Можно забрать столы, стулья, картины, любимые вещи, но машину?! Это все равно что запасные лампочки взять. Или туалетную бумагу. Холодный, нарочито расчетливый поступок.
- Ты когда тут последний раз ела? - спросил Джордж.
Софи взяла горшок с геранью и понесла к раковине.
- Сто лет назад. Мы с мамой покупаем еду в кафе, но она все равно почти не ест.
- А где твой попугайчик?
Софи пустила воду в горшок.
- У бабушки. Ему там нравится - Ви с ним целый день болтает. Посмотри другие комнаты. Увидишь, что я имела в виду.
Джордж вышел из кухни в темный коридор, заглянул в гостиную. Софи шла следом: ей хотелось, чтобы он непременно проникся ее чувствами.
- Смотри.
Гостиная выглядела неуклюже. Мебели было мало, и она стояла под странными углами; шторы сняты; на стене большое светлое пятно, лампы прямо на полу.
- Он забрал диван, - сказала Софи. - Несколько столиков, шкафов и картину Руанского собора. Мать не разрешила заполнить пустые места. Хочет, чтобы все так и оставалось.
- Почему ты называешь Джину матерью?
- Она моя мать.
- Раньше ты называла ее мамой.
- Сейчас не хочется, - осторожно ответила Софи.
Джордж шагнул ко входу в гостиную. Комната словно была полна боли и гнева.
- Такое ощущение, - сказала Софи, - что дом разрушила бомба.
Он прислонился к косяку.
- Ты с отцом виделась?
- Нет.
- Почему?
- Не могу пока. Из-за мамы. Она совсем беспомощная.
Джордж представил себе "Би-Хаус": летом он полон посетителей, отец постоянно на кухне, мама очень занята и то и дело горячится, а посреди этой суеты сидит оцепеневшая Джина.
- Еще он забрал вазы, - сказала Софи. - Китайские вазы. Когда я была маленькая, думала, что это семья.
Джордж оторвался от косяка и обнял ее за плечи.
- Мрачно тут, да? - спросила она.
- Пока да…
- Все изменилось. Все. Один человек сделал то, что давно хотел, а все остальные теперь мучаются.
- Может, когда ты с ним поговоришь…
- Я не хочу, - ответила Софи и вся напряглась в его руках. - Не могу. Я так зла.
- На него?
- И на нее. - Она высвободилась и начала бить кулаками в стену. - Как они могли? Как, черт подери, они могли так поступить?! Сначала меня из-за них совесть мучила, а теперь это! - Она развернулась и закричала: - Они сломали мне жизнь! Сломали мою жизнь!
Когда Джордж пришел домой, Дон, бармен, уже открывал бар. Двое посетителей ждали за столиками, читая газеты и делая вид, что напитки их не интересуют. Хилари с трудом отговорила Дона носить галстуки в шотландскую клетку и готовить тематические коктейли ("Пчелиная бомба" и "Медовый рай"), но он по-прежнему любил поболтать - точь-в-точь бармен из гангстерских фильмов.
- Как делишки, Джордж?
- Фигово, - ответил тот, забыв о клиентах.
Дон им подмигнул.
- Твоя мама в ярости. В седьмом номере лопнул новый бак. Бракованный попался, вот незадача! Ну а ты что? В Бирмингеме небось весело?
- Еще чего. Босс у меня живодер.
- Эх, нет в жизни счастья! - вздохнул Дон. - Тебе сегодня придется поработать. Столовая до отказа забита, а Мишель заболела. У нее мигрень. Итак, - обратился он к клиентам, - леди и джентльмены, что я могу вам предложить?
Джордж вышел из бара в узкий коридор, который вел к кабинету Хилари, уборной для персонала и лестнице наверх, где располагались личные комнаты семьи. Коридор был темный и обшарпанный: много лет мальчики бегали по нему туда-сюда с портфелями, протирая обои на стенах. Джордж вспомнил, как Софи, запирая дверь Хай-Плейс, сказала: "И это я должна называть своим домом?! Не дом, а здание!" Он пригласил ее к себе, но она не захотела.
- Смешно, да? Я ведь летом должна была работать у вас - Хилари мне предложила. Потом, конечно, все отменилось, нельзя было бросать маму. А сейчас меня уже тошнит от безделья. И я не знаю, как попросить Хилари.
Джордж поднялся на верхний этаж. Ему хотелось повидать Гаса или Адама, подурачиться немного, но музыка ни у кого не играла; на кухне и в комнатах, хоть и привычно заваленных вещами, было пусто. Он остановился возле гостиной и заглянул внутрь. Там царила неуверенная, виноватая чистота, как всегда бывает в комнатах, которыми редко пользуются, а на диване лежала Джина. Она обеими руками сжимала подушку. На полу возле дивана стояли ее туфли (очень маленькие туфли), чашка и блюдце с яблочным огрызком. Джина не услышала Джорджа. Он постоял немного в коридоре и на цыпочках пошел к себе. С облегчением закрыв дверь, сбросил сумки на пол, скинул ботинки и залез под одеяло. Хватит, подумал он в приятной и знакомой темноте. Хватит, хватит.
- Джина прекрасно знает, что это неправда! - возмутилась Хилари. - Никакая она не истеричка, и у нее есть цель в жизни! Она знает, что Фергус просто искал повод. Конечно, ей сейчас нужна наша поддержка, но я уже слышать не могу это нытье в духе "Горе мне, потому что Фергус прав". Я скоро с ума сойду!
Лоренс, запихивая базилик под куриную кожу, сказал, что Хилари несправедлива.
- Несправедлива?! То есть как? Я их обоих знаю больше двадцати лет; вот уже три недели я каждый день выслушиваю Джину, и мне нельзя иметь собственное мнение?
- Конечно, можно! - не глядя, ответил Лоренс. - Просто твое мнение несправедливо. Джина чувствует себя ничтожеством из-за Фергуса. Вот в чем беда. Именно он убедил ее в том, что она - бестолковая истеричка. Знаешь, это как все время повторять человеку, что он сумасшедший. Его слова преследуют Джину.
Хилари посмотрела на бледные куриные грудки с листьями базилика под кожей, похожими на синяки.
- Знаю, знаю. Я ей все время твержу: только ужасный человек мог такое наговорить. А она отвечает: Фергус - не ужасный человек. Как это понимать?!
Лоренс обернулся. За его спиной девятнадцатилетний Стив и восемнадцатилетний Кевин резали овощи.
- Если она признает, что Фергус - плохой, - разумно заметил Лоренс, - ей придется смириться и с тем, что она зря потратила двадцать лет жизни.
- Господи! - воскликнула Хилари, хлопнув блокнотом по столу. - Это просто кошмар какой-то! Почему Джина решила, будто с ней произошло нечто небывалое? Да такое со всеми случается! Мы все порой думаем, что напрасно прожили жизнь.
Лоренс воткнул нож в доску, на которой лежали грудки, и надавил. Досчитал до пяти. Потом еще до пяти. Наконец, спокойным тоном, словно и не слышал последних слов Хилари, произнес:
- Я поговорю с Джиной.
- О чем?
- О ее состоянии. Пусть обратится за помощью к специалисту.
- Ладно. - Хилари хотелось поблагодарить мужа, но почему-то она не смогла и только погладила его по руке.
Он сказал:
- Мне кажется, мы с тобой никогда не испытывали настоящего горя.
- Разве?
- Мы знали только разочарование.
- Да… - Хилари чуть было не заметила, что за последние годы стала знатоком в разного рода разочарованиях, но вовремя осеклась. Лоренс ждал от нее извинений. Она неуклюже пошутила: - Вот и бак опять протек.
- Хил, я занят.
- Да-да. Просто нам и словечком перекинуться некогда, столько дел, да еще Джина…
- Я же сказал, что поговорю с ней…
- Хорошо. - Хилари поправила очки в красной оправе, которые странным образом делали ее похожей на благородную и свирепую птицу. - Скажи мне только одно.
- Что…
- Где, по-твоему, заканчиваются обязательства лучшего друга?
Лоренс внимательно на нее посмотрел.
- Не знаю. Никогда не задумывался.
Джина проснулась от шума на кухне. Мальчики хлопали дверцей холодильника и смеялись, пахло тостами. Последнее время Джина не любила ни спать, ни бодрствовать: сны либо ее обманывали, либо засасывали в болото кошмаров, из которого она выбиралась с трудом, чувствуя себя больной и подавленной. В "Би-Хаусе", полном людей и повседневных забот, просыпаться было легче. Джина мечтала о повседневности. С беспомощной завистью смотрела она на постояльцев отеля, выехавших на скромный отдых в специально купленной удобной одежде, с картами и плащами в руках, - так обычно завидуют королевским особам да кинозвездам.
Джина перевернулась на спину и посмотрела на скошенный потолок. Ей было невыразимо грустно, печаль пропитала ее насквозь. Однако она знала, что скоро печаль сменит чувство вины или, наоборот, неистовый гнев и жажда мести. Джина попыталась описать это Хилари: ее будто привязали к колесу противоречивых чувств, которое вертится и внезапно швыряет на землю, в оцепенение, где она лежит разбитая и опустошенная. Хилари ответила:
- По-моему, это нормально.
- Нормально?! Нормально чувствовать себя опустошенной?
- В твоем положении - да. Наверное, это такой защитный механизм от боли. Поэтому многие люди держатся молодцом на похоронах, а после разваливаются на части.
"Но я-то уже разваливаюсь, - подумала Джина. - Даже Софи не могу поддержать". Она подняла в воздух подушку, которую прижимала к себе, и рассмотрела. Подушка была из индийского хлопка, с узором из строгих тюльпанов - красных, розовых, зеленых и кремовых. Интересно, кто ее сшил, как она здесь очутилась, почему Хилари - или не Хилари? - выбрала именно такую, а не с розами или гвоздиками? Слезы покатились по щекам Джины. "Как он мог? - прошептала она в подушку. - Как он мог? Как посмел обвинить во всем меня?"
Она вскочила и запустила подушкой в телевизор. Ее внезапно охватила ярость. За что же Фергус так ее унизил?! Одному Богу известно, сколько ночей она провела, прокручивая в голове годы их брака и пытаясь найти в случившемся свою вину.
Но разве станет лучше, если она эту вину найдет? Если окажется, что не она - жертва Фергуса, а он - ее? Получается, она упустила прекрасного человека, который все время был рядом, а она не замечала. Это невыносимо. А что же тогда выносимо? Ненависть к Фергусу? Какую мысль она могла бы вытерпеть этим августовским утром, чтобы не заорать во всю глотку?
- Привет.
Джина подняла глаза. В дверях стоял Адам. На нем были рубашка в клетку и серый жилет с надписью: "Цинциннати - город без компромиссов".
- Хотите кофе? - спросил он.
- Нет, большое спасибо, - с трудом выговорила Джина.
- Пойдемте, там Джордж приехал.
Она встала - не очень-то уверенно, как показалось Адаму. Впрочем, она даже нравилась ему такой. Джина всю жизнь была уверенной в себе и хорошо одетой красоткой, а сейчас выглядела так, словно перебрала на вечеринке - со всеми бывает. Из учительницы музыки она превратилась в растерянную и усталую женщину, с которой проще найти общий язык.
Адам шагнул к Джине и выставил руку.
- Мадам, извольте опереться.
- Ох, какой ужас, я превратилась в развалину…
- Ш-ш. Все нормально. Я вам в кофе бренди налью, хотите?
- Нет, мне уже хватит. Но все равно спасибо. А я и забыла про Джорджа. Где Софи?
- У бабушки.
Он повел ее на кухню. Джордж сидел за заваленным столом, разглядывая свою чашку, а Гас намазывал масло на тост.
Джордж поднялся:
- Привет!
Она улыбнулась:
- Рада тебя видеть.
Адам усадил Джину на стул.
- Я только что встретил Софи, - сказал Джордж. Мне очень жаль…
У него было лицо Лоренса - такое же широкое, улыбчивое, красивое. И у Адама тоже. Один только Гас больше походил на мать. Он был еще красивее, с чудесными глазами. Внезапно, на короткий миг, Джина ощутила умиротворение и радость оттого, что сидит в этой захламленной и уютной кухне с тремя мальчишками, которых знает с самого рождения и которые нисколько не изменились из-за ухода Фергуса. Они ей сочувствуют и совсем не сердятся. В отличие от Софи.
Джина улыбнулась Адаму:
- Я с удовольствием выпью кофе. Если предложение еще в силе.
ГЛАВА 5
"Не будь слез, душа не увидела бы и радуги. Неизвестный автор", - прочитала Джина надпись на стене.
Рядом с ней была другая, на голубом фоне, расписанная цветами миндаля: "Птица поет песню не потому, что знает ответ, а потому, что знает песню. Китайская пословица".
Кабинет психолога располагался в задней части высокого георгианского дома за уиттингборнской больницей. Твидовые шторы в голубую полоску висели на окнах, выходящих на самый большой супермаркет города, отдаленно похожий на средневековый замок (видимо, у архитектора имелись только диснейлендовские представления о средневековых замках).
Окна были очень чистые, как и сам вестибюль, который больше напоминал приемную у врача, если бы не цитаты на стенах и не огромная фотография морского заката.
На журнальном столике, облицованном пластиком под дерево, стоял горшок с отцветшей хризантемой, которую Фергус презрительно назвал бы "практичной", и веером лежали журналы с заголовками: "Как пережить горе", "Потери и перемены. Помоги себе сам".
- Тебе это сейчас необходимо, - сказал Лоренс очень мягко, но с легким нетерпением и настойчивостью занятого человека. - Мы больше не можем тебе помогать. Да мы и не помогаем вовсе. С нами ты не Избавишься от своего горя. Тебе нужна помощь специалиста, который покажет тебе, как жить дальше.
- Мне не нужна помощь, - громко возразила Джина, отставив бокал вина, - мне нужна любовь.
Лоренс перевел взгляд с потолка на дверцу холодильника, где Хилари оставила записку, пришпиленную магнитным бегемотом: "Несоленое масло ТОЛЬКО по требованию посетителей"; затем он посмотрел на кружки в сушилке и, наконец, произнес:
- Тебя сейчас трудно любить. Жалеть - да, но не любить…
Джина была поражена до глубины души.
- Ах ты скотина… Что ты вообще понимаешь?
- Многое, - устало ответил Лоренс. - Теперь я многое понимаю.
- Неужели?!
- Тебе все это нравится. - Он встал и допил вино. - Тебе нравится быть несчастной жертвой. В этом есть особый шик.
Джина никогда в жизни ничем не кидалась, даже во время самых страшных ссор с Фергусом: они оба знали, как дороги их тарелки. Теперь же она попыталась схватить бокал, но промахнулась и сшибла его, залив вином телефонную книгу.
Лоренс рассмеялся:
- Джина!..
Она бросила в лужу полотенце. Лоренс взял ее за руку.
- Ну же, прекрати.
- Я не притворяюсь! - закричала Джина, вырвав руку. - Разве ты не видишь? Я ничего не выдумываю! Мое горе - настоящее!
- Знаю, знаю. Наши жизни тоже настоящие. Эта гостиница, Хилари, я, бедный Джордж, который неправильно выбрал колледж, завтрашний банкет на девятнадцать человек, проверка санитарных условий в следующую пятницу… Мы этим живем. Джина, мы можем тебя поддержать, но не нести на руках.
Она склонила голову и стала тщательно протирать обложку телефонной книги.
- Ладно.
- Вот и хорошо. Умница.
"Только не спрашивай, - мысленно взмолился он, - только не спрашивай, можно ли тебя любить, когда ты послушна. Не спрашивай". Джина подняла упавший бокал и поставила его в раковину.
- Прости, - натянуто проговорила она, - что причинила вам столько неудобств.
- Ты не…
- Я обязательно запишусь на прием к психологу. Вот увидишь. На следующей неделе.
Затем она вышла из кухни, высоко подняв голову - так она делана еще в школе, когда над ней смеялись из-за того, что у нее нет отца.
- Знаешь, - сказал Лоренс позже, шлепнувшись на кровать рядом с женой, - Фергус ведь поступил с ней так же, как отец: бросил ее.
Хилари не слушала. Она битый час разговаривала с Джорджем, который раз за разом повторял, что не только не хочет работать в гостинице, но и вообще не знает, чем заняться. Хилари очень расстроила бездеятельность сына. К тому же она вымоталась за день.
- Да. Нет.
Лоренс прижался лицом к ее спине и вздохнул.
- По крайней мере она сказала, что пойдет к врачу.
- Ага.
- На следующей неделе.
- Ага.
- Представляешь, даже пыталась швырнуть в меня бокал вина.
Хилари отодвинулась от мужа. Пока они с Джорджем разговаривали, он пролил черный кофе на их бежевый ковер и чуть не заплакал от досады. "Я ничтожество!" - воскликнул он. И это в девятнадцать лет…
- Давай спать, - сказала Хилари. - Я очень устала.
- А я думал, ты будешь рада…
Лоренс замолчал. С какой стати ей радоваться? Что такого особенного он сделал? Всего лишь поговорил со своей давней подругой, как делают нормальные взрослые люди.
- От меня благодарностей не жди, - сказала Хилари, взбивая подушку. - Она твоя подруга.
- Наша.
Молчание.
- Наша, - громче повторил Лоренс.
Хилари разозлилась:
- Не я ее выбирала, а ты! Я только ради тебя с ней подружилась, не забывай. - Она помолчала, потом добавила: - Уж пожалуйста! - И закрыла глаза.
В понедельник утром Джина встала пораньше, надела леггинсы и джинсовую рубашку и объявила, что возвращается домой. Хилари, разбиравшая грязное белье из большой корзины, прекратила отмечать галочкой простыни и сухо ответила: "Как пожелаешь".
Джина изумленно на нее уставилась. И это Хилари! Хилари, которая долгие годы была ее верным союзником, помогала возиться с Софи и утешала после ссор с Фергусом, теперь думает лишь о наволочках и полотенцах; да и сочувствия в ней не больше, чем в колючей проволоке… Джина вспомнила спектакль, на который они с Фергусом ходили в Лондоне, комедию в "Национальном театре". Начиналась она так: муж лежит в кровати и стонет от болей в спине. Рядом стоит жена. "О, почему тебе нисколько меня не жалко?" - восклицает он. А она отвечает: "Потому что я родилась с маленьким запасом жалости, и ты его весь исчерпал". Видимо, Хилари такая же.
- Вы были очень добры ко мне, спасибо.
- Не за что. На то и друзья.
- Надеюсь, я не злоупотребила вашей добротой, - Джина пыталась повторить нарочито вежливый тон подруги.