Та на секунду замерла, потом стала вытаскивать из корзины простыни.
- От меня, наверное, толку было мало, - сказала она.
- Ничего подобного, - ответила Джина.
Положение накалялось.
- Но ведь ты записалась к психологу, так? - Голос Хилари звучал сдавленно от того, что она работала наклонясь.
- Лоренс тебе сказал?..
- Да.
Джина смотрела на Хилари, склонившуюся над корзиной с белыми простынями и зелеными полотенцами. Ей вдруг захотелось ее толкнуть, прижать лицом к грязному белью и обругать. Она убрала руки за спину.
- Я вам очень благодарна. Правда. Не знаю, что бы я без вас делала. И куда бы пошла.
Хилари встала. Фраза "Мы всегда рады тебе помочь" чуть было не сорвалась с ее губ. Вместо этого она наклонилась к Джине, коснулась ее щеки и с облегчением сказала:
- Вот и слава Богу.
Джина вернулась в Хай-Плейс. Видимо, Софи недавно тут побывала, потому что в раковине стояла герань, которая в прошлый раз точно была на столе. Из плохо заверченного крана в горшок с докучливой монотонностью капала вода. Джина захотела позвонить Софи. "Я вернулась, - скажет она. - Насовсем". Она подошла к телефону, набрала номер Ви, потом положила трубку. Нет, покарано. Сначала надо записаться к психологу и доказать Софи и призраку Фергуса, что она сделала первый шажок от края жизни к ее центру.
Джина посмотрела на кухонные стулья, перевязанные бантами на шведский манер. Ей захотелось сесть, положить руки на лакированный стол и уронить голову. Нет, нельзя. Нельзя так думать. Джина механически, словно заводная игрушка, развернулась и взяла с полки "Желтые страницы". Фергус специально повесил здесь эту полочку из старых вязовых досок, которые нашел на свалке. Господи, ей было бы куда проще пережить развод, если бы муж хранил дома пластинки да старые запчасти! А здесь… по всему видно, что Фергус куда бережнее относился к дому, чем к ней, живой и хрупкой женщине, которую он обещал любить вечно…
Довольно, сказала себе Джина. Хватит. Она положила справочник на стол и принялась решительно листать страницы.
- Спасибо, что согласились так скоро меня принять, - вежливо поблагодарила Джина.
Психолога звали Диана Тейлор. Она была примерно Джининого возраста, с узким лицом в обрамлении кудрявых рыжих волос. Одета неприметно: юбка, рубашка, кардиган, бусы, обручальное кольцо. Она сидела рядом со столом, а не за ним, поэтому их с Джиной ничто не разделяло. На столе лежал большой, совершенно чистый блокнот - даже имени клиента не было.
- Один посетитель отменил встречу, - улыбнувшись, ответила Диана Тейлор. - Да и вам, наверное, неприятно ждать.
Джина смотрела мимо нее.
- Я не хотела приходить.
- Понимаю.
- То есть я не хочу быть человеком, которому нужна помощь психолога.
- Никто не хочет.
- Вы так и будете со мной разговаривать? Соглашаться с любыми моими словами? Утверждать, что мои поступки и чувства и вообще вся эта чудовищная ситуация абсолютно нормальны?
Диана Тейлор снова улыбнулась:
- Да.
- Черт! - Джина обхватила голову руками. - Тогда я буду злиться на вас не меньше, чем на Фергуса.
- Фергус? Кто это?
- Вы замужем?
- Да.
- Впервые?
- Нет, - ответила психолог. - Уже второй раз. За хозяином рыбной фермы. Он разводит радужную форель.
- Ваш первый муж вас бросил?
- В каком-то смысле. Он умер. И моя мама, полагая, что соболезнует, сказала: "Господи, у меня сердце кровью обливается, как подумаю, что ты больше никогда не будешь счастлива". И я спросила себя: "Неужели она права? Неужели я больше не хочу жить?" Но это было не так. И сейчас не так.
Джина наконец посмотрела ей в глаза.
- Почему в вестибюле столько цитат на стенах? Как в баптистской церкви.
- Нам их дарят клиенты. Эти слова помогли им справиться с горем.
- Помогли, говорите? Помогли!!! - воскликнула Джина. - Все только и говорят о помощи. "Обратись за помощью, Джина, запишись на прием к психологу. Я больше не могу тебе помогать, да и ты совсем не помогаешь Софи, верно?" От моей матери тоже помощи не дождешься, и спиртное не помогает, только хуже делается…
Диана Тейлор стала медленно катать ручку по столу.
- Под помощью мы понимаем лишь предоставление человеку возможности что-то сделать. В нашем случае это возможность исцелиться самостоятельно. Вот и все. - Она немного подумала и добавила: - Исцелиться от горя и печали.
Джина фыркнула.
- Хотите еще цитату? Моя любимая, - сказала Диана. - Шекспир, разумеется: "Пусть боль себя в стенаньях изливает: немая скорбь нам сердце разрывает".
Джина промолчала. Она посмотрела на свои руки, на ноги в белых мокасинах, которые, по словам Фергуса, годились только для скучного гольфа где-нибудь на юге Испании.
- Если вы расскажете мне о Софи и Фергусе, мы сможем поговорить о вашем горе, - сказала Диана, катая ручку. - Например, сколько лет Софи?
- Шестнадцать. Мне сорок шесть, моей маме восемьдесят, а Фергусу - пятьдесят три. И он меня бросил.
- Бросил?
- Да! - почти закричала Джина. - Да, бросил! А зачем я, по-вашему, сюда пришла?
Психолог не ответила. Она взяла ручку и поставила ее в глиняную кружку с другими ручками. Помолчала. Джина смотрела на ее простые, крепкие, слегка неуклюжие руки и представляла, как мистер Тейлор с рыбной фермы надевает на ее палец золотое кольцо, обещая любить, хранить верность и утешать. Затем Джина посмотрела на свою левую руку. На ее безымянном пальце до сих пор было два кольца: свадебное - викторианское, с выгравированными лилиями, и обручальное - эдвардианское, с пятью жемчужинами и маленькими бриллиантами. Пять жемчужин означали пять слов: "Ты выйдешь за меня замуж?"
Джина сказала:
- Я так часто делаю глупости.
- Например?
- Фергус забрал половину вещей. Ровно половину. Посудомоечную машину, например, взял, а стиральную нет. Диван, но не кресла. Буфет из столовой, но не стол. А я как будто и не вижу, что этих вещей больше нет. Это одна из причин, почему я не могу находиться в доме. Понимаете, я обхожу мебель, которой нет! И ничего не могу поделать. - Она замолчала и посмотрела на Диану Тейлор. - Я уже три недели живу у друзей. Им, кажется, это надоело. Не знаю, то ли жена велела Лоренсу меня прогнать, то ли Лоренс сам так решил, но он уже попросил меня уехать. Я, конечно, их не виню… И в то же время виню.
- А Софи тоже живет у них?
- Нет.
- Тогда где?
- У бабушки. Сама захотела. Разве это не ужасно, разве не подло - быть не в силах помочь собственной дочери?
- Нет. В вашем положении - нет.
Джина встала.
- Почему вы не говорите, что я ужасная мать? Почему просто сидите, излучая терпение и понимание? Почему не скажете, что такое поведение непростительно для женщины сорока шести лет?
Диана Тейлор тоже встала.
- Потому что вы потрясены.
- Неужели?
- Поймите, в жизни любого человека неизбежны потери. Потеря молодости - пожалуй, первая и очень болезненная. Она вас меняет, но не убивает. Потери, подобные вашей, чаще всего вызывают потрясение.
- Чаще всего? То есть мой случай ничем не отличается от других? Меня легко и непринужденно бросил муж, потому что не может и минуты прожить рядом… хотите сказать, это случается со всеми?
Диана Тейлор наклонилась ближе. У нее были ясные карие глаза без всякой косметики.
- Вы уникальны. И ваш случай тоже. Но вы испытываете те же чувства, что и другие люди: сильные, непокорные чувства. Это горе.
- Горе, значит?..
- Да. Софи тоже его испытывает. Она горюет.
- Думаю, на сегодня хватит, - сказала Джина.
- Хорошо.
- Я еще приду…
Диана Тейлор пошла ее провожать. Она не ждала благодарности, просто кивнула. Джина кивнула в ответ. Невежливое получилось прощание. В приемной Джина увидела молодого человека в джинсах и кроссовках, с бритой головой и осунувшимся лицом. Он злобно разглядывал открытку на каминной полке. Надпись на ней гласила: "Когда судьба преподносит вам лимон, постарайтесь сделать из него лимонад". Юноша мельком глянул на Джину и буркнул: "Черт-те что!"
Ви шила шторы: красные, с подсолнухами и скорее ромбовидные, чем прямоугольные, - так показалось Софи, которая час или два наблюдала за бабушкой. Но она промолчала. Ви работала как вол, чтобы к закату повесить новые шторы вместо старых, клетчатых, и полюбоваться лучами солнца, пробивающимися сквозь желтые цветы. Она так увлеклась шитьем, что почти не разговаривала - впрочем, рот у нее все равно был забит французскими булавками, а грохот от швейной машинки стоял оглушительный. Поэтому Софи вскоре перестала делать вид, что ей интересно, и пошла проведать Дэна, который занимался своей коллекцией марок ("играл в почтальона", как говорила Ви). Софи немного смыслила в филателии, и Дэн порой разрешал ей брать щипцами хрупкие и столь любимые им кусочки бумаги.
- В них есть какая-то тайна, - говорила Софи бабушке. - Не то что в подставках для пива.
- Тоже мне тайна! - возражала Ви. - Делай он их своими руками - вот тогда была бы тайна.
Когда Софи ушла, Ви подумала, не подрубить ли шторы вручную. Так они будут лучше висеть, но это займет в десять раз больше времени, чем если их прострочить. Она встряхнула одну штору. Ткань немного морщится…
- Вот это да! - удивилась вошедшая Джина. - Куда ты их повесишь?
- На кухню, - коротко ответила Ви и посмотрела на дочь. Та по-прежнему выглядела плохо. - Ну-ка поцелуй меня.
Джина послушалась. Щека у Ви была теплая и напудренная, как свежая лепешка.
- Мам, ты Софи не видела?
- Ушла только что к Дэну - разглядывать старые марки. А я уж думаю: когда ты за ней явишься?
- Прости за беспокойство…
- Софи при всем желании не может доставить мне беспокойство, - сказала Ви, бросив шитье и отправившись на кухню, чтобы поставить чайник. - Дело в тебе. В вас. Мать и дочь должны жить вместе.
- Поэтому я и пришла. Я была у психолога и…
- У психолога?!
- Да.
- Ты ненормальная, - с упреком сказала Ви.
- Мам, я…
Ви громко пустила воду в чайник, потом с силой бухнула им об стол.
- Все вы такие. Все. Только и думаете что о себе - всюду я, я, я, я! То ли дело мы. Мое поколение обходилось без этих умников в белых халатах. Мы просто жили. Я просто жила. Беременная села на поезд и начала новую жизнь. За душой - семнадцать фунтов да ребенок. А ты? У тебя прекрасный дом, куча вещей, которые и девать-то некуда, денег навалом, высшее образование и почти взрослая дочь. И что же ты сделала? Побежала плакаться Лоренсу и Хилари, у которых своих проблем хватает, а потом к психологу!.. Я тебе покажу психолога, Джина Ситчелл! Что он сказал, твой психолог? Про ответственность небось ни слова? Ты ни в чем не виновата, да? Ну конечно! Виноваты Фергус, я, плохая погода и политики…
Джина заткнула уши и прислонилась к косяку.
- Прекрати!
- Все, молчу.
Джина оперлась на стол.
- С чего ты так взбесилась? Мне что, уже и за помощью обратиться нельзя?
Ви промолчала. Ей вдруг захотелось расплакаться, и она стала сосредоточенно вынимать из буфета чашки и большую форму для выпечки с изображением Виндзорского замка.
- Мам?!
Ви бросила в чашки по пакетику чая, тяжело уселась и сложила руки на столе. На Джину она и не посмотрела.
- У тебя был муж.
- Да.
- И дом. И дочь, у которой был отец.
Джина села напротив матери. Та теребила кольца на пальцах.
- Теперь ты все это потеряла. Скандалила с мужем, не обращала внимания на дочь, и они оба ушли. Джина Ситчелл, у тебя была прекрасная семья, за которую тебе не пришлось бороться, не пришлось страдать, день за днем и год за годом принимая трудные решения…
- Погоди, - перебила ее Джина. - Я не бросала Фергуса. Это он меня бросил.
- А ты, конечно, тут ни при чем! - злобно ответила Ви и встала, чтобы снять с плиты шипящий чайник.
- Ты просто не можешь простить меня за потерю всего, чего у тебя никогда не было.
Молчание. Ви дрожащей рукой разлила воду по чашкам.
- Дело в твоем отношении, - наконец сказала она. - Ты строишь из себя беспомощную жертву, которая ни на что не способна.
- Разве тебе никогда не было плохо?
Ви передала ей чай.
- А почему, думаешь, я все время чем-нибудь занята? Подожди, пусть заварится.
- Мам, неужели лучше подавлять горе, а потом срываться на мне, чем признать его и попросить о помощи?
- Я на тебе не срываюсь. Не выдумывай оправданий. Я просто переживаю за тебя и за внучку. Что будет с Софи?
- Софи…
Ви выудила пакетик из чашки.
- Да, Софи. Она твоя дочь, и ты за нее в ответе.
- Я… я немного ее боюсь.
- В смысле?! - Ви изумленно уставилась на Джину.
- Софи обожает отца. Чуть ли не как мужчину. Вот и злится на меня, а я из-за этого ее побаиваюсь. Не знаю, что ей сказать. Вдобавок мне больно, одиноко и страшно! Разве не понятно, зачем я пошла к психологу?
Ви встала, открыла форму и протянула ее Джине. Внутри лежала половина торта, залитого глазурью и усыпанного засахаренными вишнями, похожими на драгоценные камни в бутафорской короне.
- Нет, спасибо.
Ви закрыла форму крышкой.
- Я тоже не хочу. - Она так и стояла с тортом в руках. - Мы все в конце концов остаемся одни. Согласна? Мы всю жизнь вынуждены мириться с самими собой. Себя не изменишь.
Джина молчала.
- Когда твой отец меня бросил, я подумала: ну все, с меня хватит, никому я больше не поверю. Все буду делать сама!
- Ты сразу так подумала? Или потом?
- Сразу. Вечером, сидя у себя в комнате на Чиксенд-стрит, я сказала себе: "Ви Ситчелл, тебе больше никогда не будет так плохо".
- Зато мне сейчас так же плохо! - воскликнула Джина. - И мой психолог - не умник в белом халате, а женщина в обычной одежде. Ее зовут Диана Тейлор, и она примерно моего возраста. У нее умер муж, а потом она вышла за другого. Она сказала, что я сейчас потрясена, что мои чувства совершенно нормальны. Она была добра ко мне, а я ей нагрубила.
- Как всегда. Вечно ты грубишь тем, кто хорошо к тебе относится. Особенно женщинам. - Она посмотрела из окна на крошечный садик, где сушилось на веревке ее белье. - Пора тебе вернуть Софи, вот что. Соберись с силами.
- Да.
- Ей нужна твоя забота.
- Да.
Ви снова повернулась к дочери.
- Я твоя мама, а ты - ее. Навсегда. Не забывай.
ГЛАВА 6
Почти каждый день наступал момент, когда кухня "Би-Хауса" превращалась в святилище. Становилось тепло и тихо, все рабочие столы сверкали чистотой, обед заканчивался, а ужин еще был не скоро, и в комнате воцарялся дух удовлетворения и предвкушения, который никто не осмеливался потревожить - хотя бы полчасика. В ясные дни сквозь западные окна кухню освещало солнце, мирно укладываясь на столы, доски, половники и ножи, словно подтверждая их наличие в неком божественном списке. Лишь в такие минуты Лоренс вспоминал, зачем посвятил жизнь гостинице, а не архитектуре или странствиям по Южному полушарию, о которых может отзываться с презрением лишь человек, никогда не знавший приключений.
В углу кухни у него был свой стол: самый обычный, прежде на нем держали умывальные принадлежности. Лоренс украсил его горшочком с лимонной вербеной, чтобы вдыхать ее аромат во время составления меню и заполнения ненавистных счетов. Сидя за этим столом и размышляя о чем-нибудь, он рассеянно рисовал человечков, у которых из головы выплывали пузыри мыслей, или теребил четки из синего стекла с черными глазками, купленные в отпуске. Еще на столе были серое мраморное яйцо, деревянный желудь (внутри его помещался желудь поменьше, из другой древесины) и красный глиняный дракон, которого Гас слепил в первом классе. Дальше лежали в ряд блокноты, захватанные и помятые от ежедневного использования. Эти блокноты Лоренс начал вести в тот день, когда сообщил беременной жене, что хочет научиться готовить.
- Где ты будешь учиться? - спросила Хилари, протирая очки полой свободной красной рубашки.
- Здесь. Я сам научусь.
Он закупил множество книг, авторами которых были пищевые аналитики, пищевые психологи и повара. Он составлял бесконечные списки разнообразных вкусов. Его первый блокнот начинался так: "Запах. Семь разновидностей: цветочный, мятный, гнилостный, горелый, пряный, хвойный и цитрусовый. Британская энциклопедия, издание 1924 года". Лоренс купил себе набор ножей и тренировался до тех пор, пока не научился резать чеснок и травы со скоростью пять-шесть ударов в секунду. Он приобрел всевозможную утварь из чугуна, нержавеющей стали, меди, бамбука, фарфора, стекла и принялся объяснять Хилари разницу между вымачиванием и маринованием, солением и засолом. Порой он неожиданно возникал перед женой с ложкой бульона, тушеной оленины или лимонного чатни, желая немедленно узнать ее мнение. Лоренс читал книги по кулинарии Элизы Актон, Мэри Френсис Кеннеди Фишер, Элизабет Дэвид и Джейн Григсон, покрывая поля пламенными восклицательными знаками. Когда родился Адам, он приехал в больницу не с цветами, шампанским или гранатовыми бусами (которыми Хилари весьма недвусмысленно восхищалась), а большим, похожим на хлеб кексом собственного изобретения с мараскиновыми вишнями и именем Адама, выложенным сверху из засахаренной апельсиновой цедры.
То были чудесные годы. Он чувствовал себя алхимиком или даже волшебником, а кухня представлялась ему храмом, лабораторией и машинным отделением одновременно. Хилари могла делать с гостиницей что угодно, как, впрочем, и с мальчиками, которые с малых лет уяснили, что на кухне папу беспокоить нельзя. Однако с увеличением отеля неизбежно пришли перемены. Вместо семи номеров стало двенадцать, и на кухне появилась первая партия стивов и кевинов - только-только из технических колледжей, со свеженькими дипломами, они должны были помогать Лоренсу, но почему-то их работа его не устраивала. Они шутили, курили, играли в футбол пустыми банками от колы и, сами того не сознавая, нарушали уединение и магию кухни. Через полгода эти юноши покидали Уиттингборн, искренне веря (подобно Джорджу), что настоящая жизнь ждет их в Бирмингеме или Лондоне. А Лоренсу приходилось заново натаскивать двух стивов и кевинов, которых в колледже учили не готовить, а обслуживать гостей и для густоты сыпать в соусы муку. Поварами они становились потому, что эта профессия всегда востребована. Как бы плохо ни жилось людям, есть им надо.
Лоренс - не без доли самобичевания - считал, что лишь несколько его помощников работали с интересом и увлеченностью. Особенно ему запомнился парень из семьи, в которой из всей кухонной утвари была одна сковородка, - по вечерам он ходил на курсы французского. Большинство же поварят только резали, помешивали и бланшировали, не в силах прочувствовать разницу между приготовлением пищи и простой стряпней.