Сергей Николаевич Сергеев-Ценский (Сергей Николаевич Сергеев)
(30 сентября (18 сентября) 1875 – 3 декабря 1958)
Родился в селе Преображенском Тамбовской губернии в семье земского учителя, капитана в отставке, участника Севастопольской обороны в 1854-1855 годах. У отца была богатая библиотека. Читал Крылова, Лермонтова, Пушкина, писал стихи, которые с одобрением просматривал отец. Затем, окончив учительский институт в Глухове с золотой медалью, получил назначение в Немировскую гимназию Киевской губернии преподавателем русского языка и литературы, почти десять лет учительствовал и начиная с 1898 года одновременно писал и публиковал первые рассказы. Целый год служил в 19-м пехотном Костромском полку, получил звание прапорщика запаса и вновь приступил к преподавательской работе в Каменец-Подольске, потом переехал в Купянск учителем истории и географии. Поступил вольнослушателем в Харьковский университет, подрабатывая в богатых семьях уроками, но вскоре Харьковский университет закрыли в связи со студенческими забастовками, а документы вернули. Потом получил первый литературный гонорар за сказку, опубликованную в детском журнале "Читальня народной школы" (1898. Декабрь). Появились в печати рассказы "Забыл", "Колокольчик", "Конспект истории", потом в Спасске Рязанской губернии Сергеев, учитель городского училища, опубликовал рассказ "Тундра", в котором показал трагическую любовь обманутой женщины. "Тундра" появилась в январском номере "Русской мысли", а рассказ "Врёт судьба!" – в январском номере "Русского вестника". С.Н. Сергеев преподавал физику, естествознание, читал на уроках произведения Чехова, интересовался чуть ли не всеми отраслями знаний и говорил об этом увлечённо и страстно. При этом всё чаще стали появляться его произведения. С.Н. Сергеев-Ценский так был влюблён в прекрасную реку Цну, что сделал её название частью своей писательской фамилии.
Накануне революции 1905 года Сергеев-Ценский написал и напечатал рассказ "Батенька", в котором рассказал о командире роты, посланном на усмирение бастующих рабочих и отказавшемся в них стрелять. Рассказ случайно попался на глаза Льву Толстому, он прочитал его с одобрением и порекомендовал напечатать его издателю И. Горбунову-Посадову отдельным изданием, что и произошло в 1906 году. В это же время Сергеев-Ценский завершил работу над повестью "Сад", открывшей нового художника как яркого живописца и одного из создателей полноценного героя из народа, сражающегося за народную правду и справедливость с богатыми владельцами земли.
20 февраля 1905 года Сергеев-Ценский писал издателю и критику В.С. Миролюбову о скорбной участи своих сочинений:
"Кажется, в редакции Вашего журнала был мой рассказ "Батенька" (тема – бунт рабочих и его усмирение залпами), но его прислали обратно, мотивируя это тем, что в настоящее время "и думать нечего о его помещении". С таким же успехом "Батенька" обошёл ещё несколько редакций и теперь покоится в столе или корзине "Нашей жизни". Это был "протестующий" рассказ, но судьба подобных протестов мне, к сожалению, давно уже известна, а протестовать в рамках дозволенного цензурой как-то даже смешновато.
В настоящее время в редакции "Мира божьего" лежит мой довольно большой – в 31/2 печ. листа – рассказ "Сад"; признаться, я не особенно надеюсь увидеть его в печати и только потому, что сам герой протестует.
Дай бог, чтобы мы когда-нибудь перестали заикаться и посмеялись над своим косноязычием" (Рук. отдел ИРЛИ. Архив В.С. Миролюбова. Ф. 185. Оп. 1. № 1051).
Алексей Шевардин – герой повести "Сад" – человек сильный, грамотный, любит землю, окончил земледельческое училище, но землёй владеет граф, "маленький" и "надоедливо ненужный", "всем кругом он мешал жить". Как тут развернуться, чтобы люди перестали быть рабами? Шевардин не раз обращается к людям с призывами: "– Да сколько же ещё – сто лет, тысячу лет – вы будете молчать? Вы – колокол миллионнопудовый! Каким рычагом можно раскачать и хватить в борта вашим языком так, чтобы дрогнул около воздух?" Вся жизнь, по его мнению, могла быть "одним роскошным садом", но ничего этого нет, "нет школ, нет больниц, нет красоты, нет смысла – одно сплошное "нет". Алексей Шевардин убивает графа и призывает к борьбе, но остаётся одиноким, ему видится граф в царской короне, значит, и царизм изжил себя.
Но вскоре эти призывы к борьбе Алексея Шевардина показались С. Сергееву-Ценскому "косноязычием", он не смеялся над этим, но горько сожалел, что жизнь не откликнулась на его призывы. Писатель увлёкся популярным в то время модернизмом, примкнул к "Шиповнику", стал писать манерно и вычурно, подражая символистам.
В письме к Миролюбову, чувствуя, что изменяет реализму, он писал: "Грешен, – люблю я эквилибристику настроений, зарево метафор, скачку через препятствия обыдёнщины. Простоты не выношу…
И в такую страшную смуту, когда ничего простого уже не осталось в жизни… Вы говорите о простоте" (Там же).
В первом номере альманаха "Шиповник" (1907) С. Сергеев-Ценский опубликовал повесть "Лесная топь", в это же время в журнале "Русская мысль" (1907. № 1, 2, 12) появился роман "Бабаев". В этих произведениях отразились картины живой действительности, полные народного протеста и терпения: поручик Бабаев, посланный с отрядом на усмирение взбунтовавшихся крестьян, при виде поротых мужиков впал в истерический припадок, а только что наказанный "огромный мужик" бережно обхватил его и участливо говорит ему: "Барин! Голубь наш сизый! Убивается как… Ничего! Слышь ты, ничего! Мы стерпим…"
Бабаев может упрекнуть своего ротного за грубое обращение с солдатами, но пойдёт сечь восставших крестьян; может впасть в истерику при виде наказанных им крестьян и может расстрелять троих рабочих, захваченных на баррикадах. Он сложен и противоречив, и нет ему места в жизни: его убивает протестующая девушка, поверившая в обновление жизни.
С.Н. Сергеев-Ценский не принадлежал к какой-либо партии, в том числе и литературной, а потому критика раздавалась и со стороны реалистов, и со стороны символистов. Он резко выступил против критических нападок, не понявших его убеждений: "Я просто художник, – больше того, я просто учусь искусству, и художником считаю себя относительно, – но да позволено мне будет уйти от опёки политических партий… Каждый журнал и каждая газета почему-то сочли своей обязанностью обзавестись хулиганствующими рецензентами, которые позубастее (по зубам их, должно быть, и выбирают), – и я лично говорю только за себя, – совершенно не понимаю, кому это нужно. Мне сказал один уважаемый мною писатель: это ещё хорошо, что вас ругают, а вот когда совсем будут молчать, тогда скверно" (Лебедь. 1908. № 1. С. 33). А в письме В.С. Миролюбову Сергеев-Ценский лишь подтверждал свою творческую позицию: "Читаешь газеты и не веришь глазам. Сколько наших общих знакомых промелькнуло и мелькает ещё в ролях им несвойственных, как всех переломала и сломила жизнь, как омерзительно стало жить на свете вообще и в ликвидированной России в частности" (Рук. отдел ИРЛИ. Архив В.С. Миролюбова. Ф. 185. Оп. 1. № 1051).
В 1908 году Сергеев-Ценский написал повесть "Печаль полей" (Шиповник. 1909. Кн. 9), в которой запоминается образ добродушного богатыря Никиты, он "существо могучее, тёмное, пашущее, сеющее, собирающее урожаи, – плодотворец полей", здесь проявилась и симпатия к деревне, и вера в будущее России.
"Печаль полей" привлекла внимание Максима Горького, с той поры он внимательно наблюдал за творчеством С.Н. Сергеева-Ценского, отмечая "красивый и быстрый рост" писателя, называя его "очень большим писателем", "самым крупным, интересным и надёжным лицом" в русской литературе. В это время появились в печати такие произведения Сергеева-Ценского, как повести "Движения" (Северная мысль. 1910. № 1-3, 6), "Наклонная Елена", "Медвежонок", в которых писатель вернулся к реалистическому письму, к социальным мотивам, язык стал чистым и полновесным русским языком, "без эквилибристики настроений" и "зарева метафор", увлекавших его совсем недавно.
Обратили внимание на произведения С. Сергеева-Ценского и критики разных направлений, чуть ли не в каждой своей статье они спрашивали сами себя: кто этот новый, столь противоречивый писатель? И отвечали каждый по-своему – А.Г. Горнфельд, А. Дерман, Ю. Айхенвальд, К. Чуковский. В 1910 году Вл. П. Кранихфельд (1865-1918; из дворянской семьи) в статье "В мире идей и образов" писал:
"С появлением повести Сергеева-Ценского "Движения" можно с уверенностью сказать, что "ученические годы" её даровитого автора кончились… Ещё так недавно и так часто удивлявший читателей шаловливой экстравагантностью своих творческих приёмов, ныне Сергеев-Ценский встаёт перед нами вполне сложившимся большим и оригинальным художником, пышно развернувшийся талант которого не может быть обойдён критикой… В "Движениях" Сергеев-Ценский впервые показал себя во всех отношениях определившимся большим художником, с тонким чувством жизни и поэзии природы и со смелыми своеобразными приёмами творчества… Были у Сергеева-Ценского, разумеется, и прежде вещи, которые приковывали внимание своими художественными достоинствами. Даже из ранних его рассказов некоторые тогда уже свидетельствовали о недюжинном даровании начинающего писателя… Можно сказать, что даже неудачные произведения Сергеева-Ценского… "Береговое", пьеса "Смерть" – всегда были отмечены печатью большого дарования, жадно ищущего, но в данных, по крайней мере, случаях не нашедшего…
Эта неуравновешенность художника, от которого в каждом новом его произведении можно было ожидать и какой-нибудь новой, совершенно неожиданной экстравагантности, послужила, надо думать, причиной, почему критика до последнего времени замалчивала его творчество. О многих молодых и несравненно слабейших сподвижниках Сергеева-Ценского в области русского художественного слова создалась уже целая критическая литература, тогда как о Сергееве-Ценском едва ли можно указать больше трех-четырёх серьёзных статей, да и те дают оценку лишь отдельных его произведений. Художник во всём его духовном облике, в его исканиях и достижениях, совершенно не оценён критикой" (Современный мир. 1911. № 1).
Вл. Кранихфельд понял, что писатель выбился на новую дорогу, особенно хорош тогда, когда пишет пейзажи; в нём сказалась большая тяга к живописи, ведь ещё в детстве мальчик признавался отцу, что его тянет к писательству и живописи. "Безудержный в своих исканиях новых красок, новых линий и форм, – писал Вл. Кранихфельд, – Сергеев-Ценский, при всех своих уклонах в стороны, сумел добиться поразительных результатов. В пейзажной живописи среди современных наших беллетристов у него нет соперника. В его пейзажах в полном блеске выражается его изумительная чуткость к краскам, к их таинственным сочетаниям и переходам. В них так много воздуха, неба, что они кажутся насыщенными светом, и каждое красочное пятно при полной гармонической согласованности со всей картиной живёт своей особой, цельной и завершённой жизнью. Здесь, среди этой богатой, своеобразной жизни красок, совершается чудесное перерождение и самого человека".
В книге "Критические этюды" (СПб., 1912) Е.А. Колтоновская (1870-1952) отнесла творчество Сергеева-Ценского, как и творчество Б. Зайцева, А. Толстого, А. Ремизова, к "лирическому реализму", к "неореализму", в отличие от творчества Л. Толстого и Ф. Достоевского, которых она числила как представителей "бытового", "вещественного" реализма, отметив в творчестве Сергеева-Ценского: "Рост – богатырский. Прогресс в степени умения художника располагать собственными силами – изумительный". Д. Философов в статье "Мертвецы и звери" призывает Сергеева-Ценского, "преодолев натурализм", перейти "к настоящему, т. е. символическому реализму". А.Г. Горнфельд (1867-1941) в 1913 году дал подробный отчёт о творчестве Сергеева-Ценского, который вскоре ответил критику письмом: "Ваша статья – это единственное, что обо мне сказано по существу…"
Сергеев-Ценский поселился в Алуште, познакомился с Куприным, Горьким, Репиным, Чуковским и многими видными деятелями литературы и искусства.
Но главное – Сергеев-Ценский задумал и приступил к сбору материалов в серии романов "Преображение". Поэма "Валя" ("Преображение") была написана в 1912 году, в которой без всяких "экстравагантностей" художник заявил, что дальше так жить нельзя, нужны перемены, нужны новые люди, способные переделать условия жизни.
Сергеев-Ценский написал поэму "Недра", рассказы "Ближний", "Около моря", "Неторопливое солнце", "Колокольчик", повесть "Лерик", а мысли крутились вокруг темы второго романа – написать о шахтёрах, об их драматической судьбе. Так возникли романы "Наклонная Елена" и "Суд".
Во время начавшейся Первой мировой войны С. Сергеева-Ценского мобилизовали как прапорщика запаса, но через год, в 1915-м, он был уволен в отпуск, но, возвратившись в Алушту, замолчал, настолько разразившаяся война казалась ему "неслыханной и омерзительной бойней", "полнейшей чепухою, игрой двухлетних младенцев". Шёл 1917 год, и в письме Горькому он писал, что это не война, а "какой-то сплошной удушливый газ", "всё на свете чересчур противно".
Биографы подсчитали, что С.Н. Сергеев-Ценский за много лет своей жизни, работая над эпопеей "Преображение России", написал 17 романов и повестей: "Валя", "Пристав Дерябин", "Преображение человека", "Обречённые на гибель", "Зауряд-полк", "Ленин в августе 1914 года", "Пушки выдвигают", "Пушки заговорили", "Лютая зима", "Бурная весна", "Горячее лето", "Утренний взрыв", "Капитан Коняев", "Львы и солнце", "Весна в Крыму", "Искать, всегда искать!", "Свидание" – три поколения русских персонажей за тридцать лет ХХ века участвовали в переменах русской жизни, политической, социальной, экономической…
Горький, прочитав несколько книг цикла эпопеи уже после революции, писал Сергееву-Ценскому:
"Прочитал "Преображение", обрадован, взволнован, – очень хорошую книгу написали Вы, С.Н., очень! Властно берёт за душу и возмущает разум, как всё хорошее, настоящее русское. На меня оно так всегда действует: сердце до слёз радо, ликует: ой, как это хорошо и до чего наше, русское, моё. А разум сердится, свирепо кричит: да ведь это же бесформенная путаница слепых чувств, нелепейшее убожество, с этим жить – нельзя, не создашь никакого "прогресса"!.. У Вас в книге каждая страница и даже фраза именно таковы: насыщены как будто даже и чрезмерно, через край, и содержание их переплёскивается в душу читателя влагой едкой, жестоко волнующей. Читаешь, как будто музыку слушая, восхищаешься лирической, многокрасочной живописью Вашей, и поднимается в душе, в памяти её, нечто очень большое высокой горячей волной.
В прошлом я очень внимательно читал Ваши книги, кажется, хорошо чувствовал честную и смелую напряжённость Ваших исканий формы, но – не могу сказать, чтоб В. слово целиком доходило до меня, многое не понимал и кое-что сердило, казалось нарочитым эпатажем. А в этой книге, не конченной, требующей пяти книг продолжения, но как будто на дудочке сыгранной, Вы встали передо мной, читателем, большущим русским художником, властелином словесных тайн, проницательным духовидцем и живописцем пейзажа, – живописцем, каких ныне нет у нас. Пейзаж Ваш – великолепнейшая новость в русской литературе. Я могу сказать это, ибо места, Вами рисуемые, хорошо видел. Вероятно, умники и "краснощёкие" скажут Вам: "Это – панпсихизм". Не верьте. Это просто настоящее, подлиннейшее искусство… Будете Вы писать книгу дальше? Это совершенно необходимо. Начало обязывает Вас продолжать эпопею эту до размеров "Войны и мира". Желаю Вам бодрости, крепко жму руку. Вы очень большой писатель, очень…"
В 20-х годах Сергеев-Ценский подвергался критике со стороны пролеткультовцев, напостовцев, официальной коммунистической критике за свои рассказы, повести и романы. С трудом пробивались его романы и повести в печать, на их пути к читателю встали критики, рецензенты, издатели. В газете "Известия" появилась краткая рецензия о первой книге эпопеи "Преображение России": "Скучный, ненужный роман о скучных людях. Автор ставит своих героев вне общества, вне жизни. Это – маленькие люди с маленькими интересами, вернее, без них, они просто "прозябают" на земле. Полное отсутствие сочных мазков и живых красок. И кому только могут быть нужны подобные "произведения" (1926. 18 ноября). В журнале "На литературном посту" критик Ж. Эльсберг в статье "Контрреволюционный аллегорический бытовизм. Творчество С.Н. Сергеева-Ценского" писал: "В лице С.Н. Сергеева-Ценского мы имеем писателя, являющегося выразителем обнажённо-контрреволюционных настроений" (1927. № 22-23). И подобное звучало чуть ли не повсюду, что сыграло свою естественную запретительную роль в публикациях второй книги эпопеи – "Обречённые на гибель".
Сергеев-Ценский обратился за помощью к А.М. Горькому: в декабре 1926 года в связи с тем, что Госиздат отказался печатать роман, он писал: "Дело в том, что 1-ю часть издавал один редактор, некто Николаев, а теперь там другой – некто Бескин, и настолько был любезен первый, настолько олимпийски недосягаем и нем второй… Очевидно, под влиянием Вашего мнения о моей книге в № 12 "Нов. мира" появилась статья Замошкина, который отнёсся к "Преображению" вполне терпимо и даже с похвалой". Три года роман пролежал без движения. Сергеев-Ценский дал телеграмму Горькому в Москву: "Дорогой Алексей Максимович. Очень прошу содействовать выпуску моего романа "Обречённые на гибель" в МТП (Московское Товарищество Писателей), задержанного помощником Керженцева Розенталем, а также другой книги "Поэт и поэтесса", задержанной в "Федерации". В письме Горькому Сергеев-Ценский подробно описал свою издательскую историю и травлю, поднятую "Машбицем, Гельфондом, Эльсбергом, Розенталем и другими, которые подписываются одними буквами или не подписываются совсем, которым и самим явно стыдно за свои выпады…".
Горький и Сергеев-Ценский преодолели выпады критиков и издателей, и романы "Обречённые на гибель" (1927), "Зауряд-полк" (1934), "Искать, всегда искать!" (1935), "Лютая зима" (1936) с благословения А.М. Горького вышли в свет.
Но "выпады" продолжались. В "Литературной газете" 24 мая 1935 года напечатана статья А. Котляр "Философия обывательщины", в которой были напрочь уничтожены романы, повести, рассказы С.Н. Сергеева-Ценского, словно продолжая разнос газеты "Известия" и журнала "На литературном посту".
В 30-х годах писатель, вновь побывав в Севастополе, с интересом посмотрел на Малахов курган, на Корабельную и на Северную стороны, побывал на Историческом бульваре, в соборе, где похоронены адмиралы Корнилов, Истомин, Нахимов, в музее, в библиотеке. Прочитал материалы о Севастопольской битве, и Крымская война во всём её богатстве вошла в душу писателя, он задумал написать об героических днях народной битвы. Сергееву-Ценскому вспомнились слова Пушкина из письма Гнедичу: "Тень Святослава скитается не воспетая, писали вы мне когда-то. А Владимир? А Мстислав? А Донской?
А Ермак? А Пожарский? История народа принадлежит поэту". Так началась "Севастопольская страда", и адмиралы, и матросы, и офицеры, и мирное население ожили в глазах автора, начавшего собирать документы, книги, карты, реляции.