Проводив в печальный путь своего сына, вновь арестованного в 1938 году и сосланного в лагерь заключения, Анна Ахматова начала готовить к изданию книгу стихов. За 12 лет, с 1923 по 1934 год, она написала очень мало, а в последние годы написаны новые стихи, но поэтическое кредо её почти не изменилось: эпиграф взят из стихотворения Б. Пастернака "Гамлет", а стихотворение "Надпись на книге", созданное в мае 1940 года, посвящено Михаилу Лозинскому, старому другу и редактору. И в одном из первых стихотворений сборника "Тростник" под названием "Муза" Анна Ахматова снова вспоминает то, что движет её пером: "Когда я ночью жду её прихода, / Жизнь, кажется, висит на волоске. / Что повести, что юность, что свобода / Пред милой гостьей с дудочкой в руке. / И вот вошла. Откинув покрывало, / Внимательно взглянула на меня. / Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала / Страницы Ада?" / Отвечает: "Я" (1924). Так Анна Ахматова соединяет год 1940 с 1924. Столько испытаний, мук, страданий выпало на её долю за эти шестнадцать лет, а она по-прежнему правдиво смотрит в глаза своей Музе, которая ещё в XIV веке диктовала блистательные строки великому итальянцу. Продиктует и ей. Так Муза продиктовала ей превосходные стихи "Памяти М.А. Булгакова" в 1940 году: "Вот это я тебе, взамен могильных роз, / Взамен кадильного куренья; / Ты так сурово жил и до конца донёс / Великолепное презренье… /", продиктовала стихотворения "Поэт", посвящённое Борису Пастернаку, "Воронеж", посвящённое Осипу Мандельштаму. То, что согревало её душу, вылилось в поэтические строчки. Но в 1940 году, перед Великой Отечественной войной, Анна Ахматова закончила трагическую поэму "Реквием", начатую в 1935 году, когда впервые арестовали её сына, двадцатитрёхлетнего Льва Николаевича Гумилёва (1912-1992). Произведение хранилось в авторской памяти и в памяти друзей, которым она читала поэму. И лишь после ХХ съезда КПСС, когда началось что-то вроде "оттепели", Анна Ахматова в 1961 году напечатала эпиграф к поэме и "Вместо предисловия". И эпиграф, и "Вместо предисловия" настолько глубоко раскрывают смысл поэмы, что стоит процитировать их полностью:
Нет, и не под чужим небосводом,
И не под защитой чуждых крыл,
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
"Вместо предисловия": "В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шёпотом):
– А это вы можете описать?
И я сказала:
– Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было её лицом".
1 апреля 1957 г.
ПОСВЯЩЕНИЕ
Перед этим горем гнутся горы,
Не течёт великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними "каторжные норы" И смертельная тоска…
(Ахматова А.
Собр. соч.: В 2 т. Т. 1. С. 188)
И далее ещё трагичнее: "Звёзды смерти стояли над нами, / И безвинная корчилась Русь / Под кровавыми сапогами / И под машинами чёрных марусь".
Отдельные отрывки создавались начиная с 1935 года, но трагический приговор един: "Звёзды смерти стояли над нами, / И безвинная корчилась Русь / Под кровавыми сапогами / И под шинами чёрных марусь. /…Семнадцать месяцев кричу, / Зову тебя домой, / Кидалась в ноги палачу, / Ты сын и ужас мой. / Всё перепуталось навек, / И мне не разобрать / Теперь, кто зверь, кто человек, / И долго ль казни ждать…" (Там же. С. 190-191).
Текст поэмы Анна Ахматова передала в начале 60-х годов в "Новый мир", но напечатать не удалось, передала за границу, напечатали в Мюнхене в 1963 году, а в России опубликовали журналы "Октябрь" (1987. № 3) "Нева" (1987. № 6).
В мемуарах "К пятидесятилетию лит[ературной] деятельности. Лекции Ахматовой и борьба с ней" Анна Андреевна вспоминала, что её первые стихи попытался в "Новом времени" разгромить Виктор Буренин, в 1919 году Бунин написал эпиграмму "Поэтесса", Брюсов в Москве ("Вечер девяти поэтесс"), потом Лелевич, Перцов, Степанов и множество других критиков попытались её очернить в глазах диктатуры пролетариата. "Так продолжалось до 1939 года, когда Сталин спросил обо мне на приёме по поводу награждения орденами писателей, – писала Анна Ахматова. – Были напечатаны горсточки моих стихов в журналах Ленинграда, и тогда из-во Сов. пис. получило приказание издать мои стихи. Так возник весьма просеянный сборник "Из шести книг", которому предстояло жить на свете примерно шесть недель". В примечании Анна Ахматова продолжала: "На судьбу этой книги повлияло следующее обстоятельство: Шолохов выставил её на Стал. Премию (1940). Его поддержали А.Н. Толстой и Немирович-Данченко. Премию должен был получить Н. Асеев за поэму "Маяковский начинается". Пошли доносы и всё, что полагается в этих случаях: "Из шести книг" была запрещена и выброшена из книжных лавок и библиотек. Итальянец di Sarra почему-то считает этот сборник полным собранием моих стихов. Иностранцы считают, что я перестала писать стихи, хотя я в промежутке 1935-1940 написала хотя бы "Реквием" (Хейт А. Анна Ахматова. С. 240-241).
Эта книга стала "событием для старой интеллигенции и совершенно ошеломила студенческую и литературную молодёжь, никогда не читавшую ничего подобного" (Виленкин В.Я. В сто первом зеркале. М., 1990. С. 17). На заседании Комитета по Сталинским премиям А. Толстого поддержали А. Фадеев, Н. Асеев. Но события круто повернулись вспять, как только управляющий по делам ЦК ВКП(б) Д.В. Крупин дал резко отрицательную оценку сборника А. Ахматовой в докладной А. Жданову: "Два источника рождают стихотворный сор Ахматовой, и им посвящена её "поэзия": бог и "свободная" любовь, а "художественные" образы для этого заимствуются из церковной литературы…
Необходимо изъять из распространения стихотворения Ахматовой". Жданов на этом письме написал: "Тт. Александрову и Поликарпову. Вслед за "стихами" Чурилина "Советский писатель" издает "стихи" Ахматовой. Говорят, что редактор "Сов. писателя" одновременно изд. "Молодая гвардия". Просто позор, когда появляются в свет, с позволения сказать, сборники. Как этот ахматовский "блуд с молитвой во славу божию" мог появиться в свет? Кто его продвинул? Какова также позиция Главлита? Выясните и внесите предложения. Жданов" (Бабиченко Д. Писатели и цензоры. М., 1994. С. 46). 19 октября 1940 года А. Александров и Д. Поликарпов подробно доложили о "виновниках" такого своеволия, когда коммунистическое единомыслие, за которое они боролись, разлеталось в пух и прах. 29 октября 1940 года вопрос "Об издании сборника стихов Ахматовой" обсуждался на Секретариате ЦК ВКП(б) и принято решение наказать всех виновных в выходе в свет этого сборника А. Ахматовой, а сборник "изъять". Не раз А. Фадеев обращался в вышестоящие организации с просьбой помочь А.А. Ахматовой, выделить персональную пенсию, предоставить квартиру или комнату, но все это тонуло в бюрократическом болоте: сын арестован и осуждён.
В первые месяцы войны А. Ахматова жила в Ленинграде, вторжение германских войск в СССР всколыхнуло её патриотические чувства, в июле 1941 года она написала "Клятву":
И та, что прощается с милым, -
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянёмся, клянёмся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!
Потом в сентябре 1941 года – "Первый дальнебойный в Ленинграде", "Птицы смерти в зените стоят". В августе 1941 года побывавший у неё фронтовой корреспондент Павел Лукницкий записал: "Она лежала – болеет. Встретила меня очень приветливо, настроение у неё хорошее, с видимым удовольствием сказала, что приглашена выступать по радио. Она – патриотка, и сознание, что она сейчас душой вместе с народом, видимо, очень ободряет её" (Лукницкий П. Ленинград действует. Фронтовой дневник (22 июня 1941 года – март 1942 года). М., 1961).
Часто бывавшая у Анны Ахматовой Ольга Берггольц вспоминала те дни: "Я помню её около старинных кованых ворот на фоне чугунной ограды Фонтанного дома, бывшего Шереметьевского дворца. С лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо, она несла дежурство, как рядовой боец противоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища в саду того же Фонтанного дома, под клёном, воспетым ею в "Поэме без героя". В то же время она писала стихи, пламенные, лаконичные по-ахматовски четверостишия: "Вражье знамя встаёт как дым, – правда за нами, мы победим!" (Берггольц О. От имени ленинградцев // Литературная газета. 1965. 10 мая).
Вскоре Анну Ахматову вывезли из почти окружённого немцами Ленинграда в Чистополь, потом в Алма-Ату, где продолжала работать, в том числе продолжала писать и о войне. Её стихи "Мужество", опубликованные в газете "Правда" 8 марта 1942 года, глубоко запали в сердце сражавшихся солдат и офицеров:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах.
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова, -
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём
Навеки!
Известны и другие стихи Анны Ахматовой, опубликованные во время войны в "Правде", стихи о войне, о философии, о человеке.
Обсуждение журналов "Звезда" и "Ленинград" в 1946 году в ЦК КПСС и жёсткое отношение к её произведениям, а в особенности выступление А.А. Жданова в Ленинграде прервали её литературный путь. Только при встрече с М.М. Зощенко, который подробно об этом рассказал, она поняла своё плачевное положение: Анна Ахматова не знала, что оказалась вроде пешки на шахматной доске в партии, которую в остром конфликте разыгрывали два наследника И. Сталина – Маленков и Жданов. Она была исключена из Союза писателей, два сборника её стихотворений были уничтожены, пришлось заниматься переводами, отказавшись от многих творческих замыслов.
Но главное – она ещё до войны задумала написать "Поэму без героя". Современники вспоминают, как на Анну Ахматову находило желание писать, это происходило непроизвольно, как стихия. Е.К. Гальперина-Осьмёркина вспоминала, как Анна Ахматова, приехав в Москву, остановилась в её доме: "К ней часто приходили гости. Особенно я помню приход Харджиева. Она очень дружила с Харджиевым, очень его любила, он был её большим другом. И вот мы сидели у неё в комнате, о чём-то беседовали, и вдруг она после милой и даже такой остроумной беседы села с ногами на кушетку и приняла свой облик "какаду", как мы говорили. Он на меня посмотрел, легонько так толкнул меня в локоть или взял за локоть и сказал: "Пойдёмте отсюда. Она хочет сочинять". Это было абсолютно точно сказано, он не искал никаких формулировок литературных. "Она хочет сочинять". Очевидно, так это и было… Мы с ним сидели в мастерской, а она довольно долго пребывала в этой комнате" (Мандельштам Н. Об Ахматовой. С. 45).
А. Ахматова по-прежнему страдала из-за сына, вновь арестованного в 1949 году, осуждённого и сидевшего в лагере. Он пошёл добровольцем на фронт, получил несколько медалей, вновь занялся научной работой, защитил кандидатскую диссертацию о древних тюрках. Но его вновь арестовали. Чрезвычайные обстоятельства вынудили её написать стихи "Слава миру". Главный редактор журнала "Огонёк" А.А. Сурков напечатал эти стихи А. Ахматовой (Огонёк. 1950. 2 апреля, 3 сентября, 15 октября), посвящённые борьбе за мир, семидесятилетию И.В. Сталина, с надеждой, что публикация окажет содействие в освобождении сына (Пунин Н.Н. Мир светел любовью: Дневники. Письма. Артист. Режиссёр. Театр. 2002. С. 429). Но дело оказалось гораздо сложнее.
2 октября 1955 года к Анне Ахматовой пришла Эмма Григорьевна Герштейн, которая ещё в августе говорила, что в прокуратуре рассматривают дело о Л. Гумилёве "душевно", и "Анна Андреевна вспомнила своё свидание с Шолоховым, насколько я поняла, уже довольно давнишнее. По поводу Лёвы (см. "Мемуары и факты").
– Он был совершенно пьян. Ничего не понимал и не помнил. Но я должна быть ему благодарна, он твёрдо помнил две вещи: что я хорошая и что он мне действительно обещал. И обещанное он исполнил, хотя, с пьяных глаз, перепутал всё, что мог" (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 170-171).
10 марта 1956 года Анна Ахматова написала письмо А.А. Фадееву:
"Дорогой Александр Александрович!
Сейчас я узнала, что дело моего сына рассматривается в понедельник (12 марта). Трудно себе представить, какое это для меня потрясение.
Вы были так добры, так отзывчивы, как никто в эти страшные годы. Я умоляю Вас, если ещё можно чем-нибудь помочь, сделайте это (позвонить, написать).
Мне кажется, что я семь лет стою над открытой могилой, где корчится мой, ещё живой сын. Простите меня. Ахматова" (цит. по: Литературная газета. 1993. 25 мая).
Только после ХХ съезда КПСС, на котором Н.С. Хрущёв развенчал культ личности И.В. Сталина, Анна Ахматова вздохнула с облегчением. И действительно, вскоре вернулся Л.Н. Гумилёв, но радость была мимолетна, начались новые страдания в связи с его возвращением из лагеря. Ирина Пунина предполагала, что Анна Андреевна напишет завещание на все её творческое имущество своему сыну, как и предполагалось. Надежда Мандельштам хорошо знала эту "гнусную" историю: "И вот, получив эту радостную весть, А.А. бросилась к Ире: он на днях вернётся! Я ещё стояла у телефона, как до меня донеслись вопли и рыдания Иры. Что случилось? Она рыдала, что возвращается Лёва… Ире бы волю, Лёва просидел в лагере до конца своих дней. И не почему-либо, а ради доходов, которые она получала со старухи… Одичавшие дети советских отцов показали себя с самой худшей стороны. Все бумаги А.А. попали в руки Иры – она воспользовалась тем, что живёт с ней в одной квартире, и сейчас она торгует ими, возмещая себе за потерю наследства. И первый вопрос, который Ира мне задала, когда мы очутились вдвоём – тело А.А. ещё стояло в церкви и шла панихида, – был про наследство: что я знаю про завещание, есть ли завещание в её пользу, получит ли она наследство, неужели оно достанется Лёве, с какой стати?! Почему Анна Андреевна давным-давно не отреклась от Иры, не выгнала её, возилась с ней и терпела всё её хамство? Не знаю…" (Мандельштам Н. Об Ахматовой. С. 199). Из воспоминаний Надежды Мандельштам можно узнать, что Анна Ахматова осталась без сына, "Ира его не выносила". И далее: "Ира держала её в ежовых рукавицах: не удастся получить достаточно денег со старухи, уйдёт из дому и забудет накормить… А зимой посылала в Москву, чтобы не возиться с ней. И одну зиму за другой А.А. переезжала от одной подруги к другой – у каждой по две-три недели, чтобы не надоесть: Любочка, Ника, Нина Ардова, Маруся, вдова Шенгели, какой-то Западов и даже раз Алигер… Но к Ире до весны она возвращаться не смела… В ту самую квартиру, которую она получила от Союза писателей…" (Там же. С. 198).
Л.Н. Гумилёв, вернувшись из заключения, недолго оставался с матерью, он был уверен, что она не сделала всего того, чтобы поскорее выпустить его из заключения. "Реквием" и "Поэма без героя" не дали ей прощения с его стороны. Он так измучился в заключении, столько времени прошло для него даром, а мать, думалось ему, мало что сделала для него. С Ириной были сложные отношения, был суд, приговор… Л.Н. Гумилёв был, конечно, не прав: Анна Ахматова делала всё, чтобы освободить его, но это оказалось для неё делом невозможным, ведь она привлекла Фадеева, Шолохова, других… И ничего… Это была трагедия и для матери и для сына.
Печальная судьба в старости заставила Анну Ахматову довести свою литературную судьбу до завершения: "Реквием" опубликован в 1963 году в Мюнхене товариществом русских писателей за границей, "Поэма без героя" – тоже за границей.
В 1961 году по рекомендации А.А. Суркова в издательстве "Советский писатель" вышел небольшой сборник стихотворений Анны Ахматовой, который не удовлетворил её.
В начале 60-х годов Анна Ахматова обратила внимание на молодого талантливого поэта и переводчика Иосифа Александровича Бродского и поэта и переводчика Анатолия Генриховича Наймана, которые бывали у неё и читали свои стихотворения. В 1963-1964 годах началось преследование Бродского за "тунеядство", а представленные стихи и переводы с английского, испанского, польского и сербско-хорватского языков не считались "трудовыми". Бродский был арестован. Началось следствие. Ахматова, Чуковский, Паустовский, Маршак и десятки известных писателей писали в Прокуратуру СССР, ЦК КПСС, в районный суд письма с характеристикой Бродского как талантливого поэта.
Ф. Вигдорова записала ход следствия и судебный процесс, составив "Белую книгу" и издав её в Нью-Йорке. К этому протесту присоединились европейские и американские деятели искусства. Суд присудил И. Бродскому пять лет принудительного общественного труда. Через полтора года И. Бродского освободили, и он вернулся в Ленинград. Расцвет его дарования и Нобелевская премия – итог творчества за границей.
После этих бурных дней Анна Ахматова начала работу над сборником стихов, вскоре сдала в издательство "Советский писатель" сборник "Бег времени". Но в итоге получилась совсем иная книга: сдала одно, а получила совсем не то, что предлагала. Анна Ахматова составляла сборник "Бег времени" с Л. Чуковской, подробно рассказавшей об этом эпизоде её жизни в "Записках". Предполагали включить три поэмы: "Путём всея земли", "Реквием", "Поэма без героя". Наконец Анна Ахматова сообщает Лидии Корнеевне Чуковской, что в издательстве "Советский писатель" "Бег времени" редактирует Минна Исаевна Дикман, которая предложила выкинуть из сборника 700 строк, и она согласилась. Только в феврале 1965 года Анна Ахматова сообщила Лидии Чуковской о "Беге времени": "Реквиема" не дают совсем, а из "Поэмы" – только первую часть" (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 283). Л. Чуковская в сноске комментирует: "Этот сборник сильно отличался от того "Бега времени", который вышел в свет в 1965 году. В нём было двенадцать стихотворных циклов, поэма "Путём всея земли" и тогдашний вариант "Поэмы без героя". Отличался он от всех сборников Ахматовой почти совершенным отсутствием стихов из первых книг. Подзаголовок "Седьмая книга". Никаких "Чёток", "Anno Domini", "Подорожника", "Белой стаи" – любовные стихи задвинуты на второй план. Открывается книга четверостишием 1961 года "Что войны, что чума…". В сборник введены и отрывки из "Реквиема", и "Венок мёртвым", и антисталинские стихи тридцатых годов. Шёл 62-й, еще "оттепельный", солженицынский год. Ахматова хотела предстать перед читателем в своём истинном, а не замурованном в десятые годы виде. Сборник был уничтожен Н. Лесючевским с помощью Е. Книпович" (подробнее об этом: Глен Н. Вокруг старых записей // Воспоминания: Сборник. С. 633).