Евгения III (1145-1153) избрали в тот же самый день, чтобы он наследовал Луцию. Само его избрание, состоявшееся на территории, подконтрольной Франджипани, прошло гладко, однако когда он попытался пройти из Латеранского дворца в собор Святого Петра для совершения процедуры инаугурации, он увидел, что члены коммуны преградили ему путь, и через три дня Евгений бежал из города. В поспешности его бегства не было ничего неожиданного; удивляло прежде всего то, что Евгения вообще избрали. Бывший монах монастыря в Клерво и ученик святого Бернара, он был человеком простодушным, мягким и уступчивым, то есть скроен совсем не из того материала, из которого, как считали люди, должны делаться папы. Даже сам Бернар, услышав весть о его избрании, не стал скрывать своего неодобрения, написав всем членам курии:
"Да простит Бог вам то, что вы сделали!.. Какая причина или резон заставили вас, когда верховный понтифик скончался, броситься к простому селянину и наложить на него руки, когда тот пытался бежать, вырвать из его рук топор, кирку или мотыгу и возвести на престол?"
Самому Евгению он написал не менее выразительное: "Так Божий перст возвышает нищего из праха и поднимает бедняка из гноища, что он может воссесть с властителем и наследовать престол славы". Эта метафора представляется неудачно подобранной, и то, что папа не стал выказывать неудовольствие, свидетельствует о его мягкости и терпении; но Бернар, в конце концов, был его духовным отцом, а кроме того, в ближайшие месяцы Евгений нуждался в старом учителе более, чем когда бы то ни было за свою жизнь, поскольку в это время призывал к проведению Второго крестового похода.
Его необходимость обусловливалась падением христианского графства Эдесса. Эдесса (ныне турецкий город Урфа) стал первым из основанных крестоносцами государств в Леванте. Его создание приходится на 1098 год, когда Болдуин Булонский оставил армию Первого крестового похода и устремился на Восток, чтобы основать свое княжество на берегу реки Евфрат. Он не остался там надолго, через два года наследовав своему брату как король Иерусалимский. Однако Эдесса частично сохранила независимость как христианское государство, пока в канун Рождества 1144 года ее не завоевала арабская армия под командованием Имада ад-Дина Зенги, атабега Мосула. Новость о падении Эдессы повергла в ужас весь христианский мир. Как случилось, что Крест менее чем через полстолетия вновь уступил Полумесяцу? Разве эта катастрофа - не доказательство гнева Божия?
Хотя Эдесса пала примерно за восемь недель до смерти папы Луция, Евгений уже более шести месяцев пребывал на престоле, прежде чем его официально уведомили о происшедшем и он стал думать о крестовом походе. На первом месте здесь был вопрос о руководстве. Среди властителей Запада он мог увидеть только одного подходящего кандидата. Римского короля Конрада, еще не коронованного императорской короной, отвлекали распри дома, в Германии; королю Англии Стефану связывала руки гражданская война, которую он вел уже шесть лет; о Рожере Сицилийском по ряду причин не могло идти и речи. Единственной возможной кандидатурой оставался Людовик VII Французский.
Людовик не искал для себя ничего лучше. Он принадлежал к числу тех, кто идет по жизни как паломник. Хотя ему исполнилось только двадцать четыре года, от короля веяло угрюмым благочестием, из-за чего выглядел он старше своих лет. Это раздражало его прекрасную и отважную супругу Алиенору (иногда ее называют Элеонорой) Аквитанскую. В Рождество 1145 года он объявил собравшимся вассалам о своем решении принять крест. Их реакция была разочаровывающей, однако Людовик остался непоколебим. Если король не смог зажечь их сердца крестоносным огнем, он точно знал, кто это сможет сделать. Он послал за аббатом Клерво.
Бернару это дело было по сердцу. Несмотря на всю свою усталость, он ответил на призыв с тем пылом, благодаря которому стал самым большим духовным авторитетом в христианском мире. Бернар охотно согласился обратиться к собранию, которое король созвал на следующую Пасху в Везеле. Магия этого имени сразу же стала делать свое дело, и мужчины и женщины со всех уголков Франции хлынули в этот маленький город. Поскольку народу было слишком много, чтобы он поместился в соборе, на склоне холма поспешно соорудили большую деревянную платформу. Здесь в утро Вербного воскресенья, стоя рядом с королем, который повесил себе на грудь в знак принятого решения крест, присланный ему папой Евгением, Бернар начал главную речь в своей жизни.
Текст его проповеди до нашего времени не сохранился. Источники сообщают, что его голос разносился надо всем полем "подобно небесному органу" и что когда он говорил, люди в толпе, поначалу хранившие молчание, начали кричать, требуя креста и для себя. Множество их, сделанных из грубой ткани, были заранее приготовлены для раздачи. А когда запас истощился, аббат сбросил с себя рясу и начал рвать ее на полосы, чтобы наделать еще крестов. Другие последовали его примеру, и до самой ночи он и его помощники продолжали изготавливать их.
Это был удивительный успех. Никто другой в Европе не смог бы добиться чего-либо подобного. И все-таки, как показали вскоре события, лучше, если бы этого не произошло. Второй крестовый поход обернулся бесславным поражением. Во-первых, крестоносцы решили атаковать Дамаск - единственный арабский город в Леванте, враждебный Зенги. Как таковой он мог и должен был стать бесценным союзником для франков. Атаковав Дамаск, они превратили его в орудие врага. Во-вторых, они разбили лагерь у восточной стены, где не было тени и воды. В-третьих, они утратили мужество. 28 июля 1148 года, уже через пять дней после начала кампании, король Людовик отдал приказ отступать.
Ни один уголок Сирийской пустыни не влияет на настроение столь угнетающе, как темносерое, безликое море песка и базальта, простирающееся между Дамаском и Тивериадой. Отступление происходило в самый разгар арабского лета, когда безжалостное солнце и знойный пустынный ветер жгли им лица, конные арабские лучники совершали беспрестанные налеты, оставляя на местах своей отвратительной охоты мертвых людей и лошадей, и крестоносцы не могли не испытывать тяжелое чувство отчаяния. Они несли огромные людские и материальные потери. Но хуже всего был позор. Проведя в пути большую часть года, зачастую в условиях смертельной опасности, претерпевая страшную жажду, голод и болезни, сильные перепады жары и холода, некогда прославленная армия, которая собиралась отстаивать идеалы христианского Запада, отступилась от начатого всего через четыре дня, не отвоевав ни пяди мусульманской территории. Это было крайнее унижение, которого не забудут ни они сами, ни их враги.
* * *
Тем временем у папы Евгения было немало своих трудностей, с которыми приходилось разбираться. Наибольшее беспокойство вызывала политическая ситуация в Риме, где республиканское движение, в борьбе с которым погиб его предшественник, продолжало нарастать, подогреваемое учением монаха-августинца из Ломбардии, чье влияние в городе росло чуть ли не по дням.
Его имя - Арнольд Брешианский. В юности он учился в парижских школах - вероятно, в Нотр-Даме при Абеляре, где он глубоко проникся новыми идеями схоластики - учения, адепты которого вместо мистического подхода к духовным вопросам склонялись в пользу логики и рационализма. Для средневекового папства радикальные идеи такого рода казались весьма разрушительными. Однако у Арнольда они сочетались с менее приятными вещами - пламенной ненавистью к светской власти церкви. Для него выше всего было (и должно было быть) государство; гражданское право, основанное на законах Древнего Рима, должно преобладать над каноническим. Папе надлежит избавиться от мирской роскоши, отказаться от власти и привилегий и возвратиться к бедности и простоте ранних отцов церкви. Только так церковь может восстановить связь с низшими слоями паствы. Как писал Иоанн Солсберийский:
"Самого Арнольда часто можно было услышать на Капитолии и на различных многолюдных собраниях. Он уже принародно обвинял кардиналов, утверждая, что их коллегия, члены которой одержимы гордыней, алчностью, лицемерием и бесстыдством, не церковь Божия, а логово воров и пристанище торгашей… Даже сам папа не тот, за кого себя выдает: он не столько блюститель душ, сколько кровопийца, утверждающий свою власть огнем и мечом, мучитель церквей и притеснитель невинных, действия которого обусловлены исключительно желанием удовлетворить свою похоть и залезть в чужие сундуки ради наполнения собственных".
* * *
Естественно, папство сопротивлялось. Столь же естественно, что оно использовало в качестве своего главного защитника аббата Клерво. Впоследствии, уже в 1140 году, Арнольда осудили вместе с его старым учителем Абеляром на соборе в Сансе и изгнали из Франции. К 1146 году, однако, он возвратился в Рим; и римский сенат, вдохновленный его пылким благочестием и видя в его идеях нечто тождественное их собственным республиканским устремлениям, встретил его с распростертыми объятиями. Желая, видимо, сделать уступку республиканским чувствам римлян, папа снял с Арнольда отлучение и повелел ему провести остаток жизнь в покаянии. Однако это не слишком увеличило популярность папы. Весной 1147 года в сопровождении кардиналов и других членов курии он отправился во Францию, чтобы благословить приготовления ко Второму крестовому походу. Здесь и в Германии его встречали со всевозможными почестями, и, казалось, только в Риме его поносили. Вернувшись в Италию в следующем году и обнаружив, что Арнольд неистовствует, как и прежде, понтифик вновь отлучил его от церкви, однако не попытался в тот момент возвратиться в город.
Королева Алиенора сопровождала своего мужа Людовика VII во время крестового похода. Это отнюдь не укрепило их брак. Алиенора не делала секрета из того, что ее мрачный супруг надоел ей до отвращения, и вступила в связь со своим дядей Раймундом Антиохииским, который, как все подозревали, явно вышел за рамки родственных отношений. Когда она и Людовик высадились в Италии по возвращении из Леванта, то едва разговаривали друг с другом. Они обратились к папе Евгению в Тускулуме, ближайшем к Риму городе, где он мог чувствовать себя в безопасности. Евгений был приветливым, добросердечным человеком, которому очень не нравилось видеть, что люди несчастливы. И зрелище королевской четы, подавленной и провалом крестового похода, и крахом их брака, причинило ему глубокое страдание. Иоанн Солсберийский, который служил в это время при Папской курии, оставил любопытный и весьма трогательный рассказ о попытке папы примирить Людовика и Алиенору:
"Он повелел, чтобы никто под угрозой анафемы ни слова не говорил против их брака и что он не может быть расторгнут ни под каким предлогом. Это решение вполне удовлетворяло короля, поскольку он страстно, почти по-детски любил королеву. Папа предоставил им для сна ту самую постель, которую украшали принадлежавшие ему самому бесценные покровы. И ежедневно во время их недолгого посещения он старался дружескими беседами восстановить любовь между ними. Он осыпал их дарами. И когда наступило время их отъезда, он не мог сдержать слез".
Эти слезы, по-видимому, лились оттого обильнее, что папа осознавал тщетность своих усилий. Если бы Евгений получше знал Алиенору, то с самого начала увидел бы, что она уже приняла решение. Какое-то время она была готова поддерживать видимость, сопровождая супруга в Рим, где их сердечно приняли в сенате и где Людовик, по своему обыкновению, простирался во всех главных святилищах. И вот они, преодолев Альпы, снова в Париже. До окончательного расторжения их брака по причине кровосмешения оставалось еще два с половиной года - святой Бернар убедил Евгения изменить прежнюю позицию. Однако она все еще была молода и находилась лишь в самом начале своей удивительной жизни, во время которой, став женой одного из величайших английских королей и матерью двух наихудших, оказывала влияние на ход европейской истории более половины столетия.
* * *
В декабре 1149 года при поддержке отряда сицилийских воинов папа Евгений в последний раз возвратился в Рим, но это ничего ему не дало; атмосфера открытой враждебности побудила его вновь покинуть город. Затем он вступил в переписку с королем Конрадом. Как он знал, римская община предлагала Конраду прибыть в Рим и сделать его столицей Римской империи нового образца, от чего король вряд ли откажется, если приедет в Рим на коронацию. Однако Конрад этого не сделал. Он скончался в феврале 1152 года, прежде чем успел получить приглашение папы. У Евгения не оставалось иного выбора, кроме как надеяться на помощь племянника и наследника Конрада, Фридриха Гогенштауфена, известного как Барбаросса.
Тридцатидвухлетний Фридрих казался своим современникам-немцам чем-то уникальным в среде тевтонского рыцарства. Высокий и широкоплечий, скорее привлекательный, нежели красивый, с глазами, столь ярко сверкавшими под шапкой густых рыжих волос, что, как пишет один из хронистов, казалось, будто он всегда готов рассмеяться. Но за добродушной внешностью скрывалась железная воля, способность полностью отдаться выполнению одной цели. Фридрих никогда не забывал, что он - потомок Карла Великого и Отгона Великого, и не делал секрета из того, что желает возродить империю во всей ее былой славе.
Фридрих немедленно ответил папе, предложив заключить договор, который регулировал бы их отношения в будущем. Соответствующее соглашение было подписано в Констанце. По его условиям Фридрих обещал отдать римлян под власть папы, тогда как Евгений обещал короновать его, когда тому будет удобно. Однако церемония опять-таки не состоялась так, как это планировалось, - на сей раз по причине смерти Евгения, который скончался в Тиволи в июле 1153 года. Хотя последний не был великим папой, он все же продемонстрировал твердость характера, которую на момент его избрания подозревали в нем немногие. Подобно многим предшественникам, ему пришлось потратить много денег, чтобы купить поддержку римлян, однако сам он всегда оставался неподкупен. Его скромность и доброта снискали ему такие любовь и уважение, которые нельзя было купить за золото. До самой смерти он продолжал носить под облачением понтифика белую одежду цистерцианского монаха из грубой ткани. Его преемник, уже очень пожилой Анастасий IV (1153-1154), пережил свои выборы всего на восемнадцать месяцев. Ему наследовал человек, которому было суждено создать куда более серьезную угрозу, - англичанин Николас Брейкспир, принявший имя Адриана IV (1154-1159).
Когда состоялась инаугурация (она прошла 4 декабря 1154 года), Адриану было около пятидесяти пяти. Он вырос в Сент-Олбансе, но, отказавшись по определенным причинам вступить в местный монастырь, в возрасте чуть старше детского он самостоятельно отправился во Францию. Там он вступил в общину каноников ордена Святого Руфа в Авиньоне и в конце концов стал ее настоятелем, снискав себе репутацию сурового поборника дисциплины. По возвращении в Англию благодаря своему красноречию и способностям - и, возможно, из-за своей выдающейся внешности - он был замечен папой Евгением. К его удаче, папа был убежденным англофилом; он как-то сказал Иоанну Солсберийскому, что считает англичан очень подходящими для выполнения тех дел, которые им поручают, и потому предпочитает их всем другим народам - за исключением тех случаев, добавил он, когда легкомыслие берет верх над ними. Однако непохоже, чтобы легкомыслие было одним из качеств, присущих Николасу. В 1152 году его отправили в качестве папского легата в Норвегию, чтобы реорганизовать и реформировать церковь Скандинавских стран. Через два года он возвратился, выполнив свою миссию настолько старательно, что после смерти Анастасия, случившейся в следующем декабре, энергичного, полного сил англичанина единодушно избрали его преемником.
Невозможно было сделать более мудрый выбор, ибо и энергия, и силы требовались до чрезвычайности. Когда Адриан принимал сан, Фридрих Барбаросса уже переходил через Альпы, чтобы начать свою первую итальянскую кампанию. По прибытии в Рим он собирался добиваться своей императорской коронации; однако даже если это и удалось бы, то маловероятно, что папа когда-либо смог бы доверять ему как союзнику Действительно, не скрывавший своих абсолютистских устремлений Фридрих не мог вызывать у Святого престола ничего, кроме постоянного беспокойства. Пока же более Адриана тревожила ситуация в самом Риме, где Арнольд Брешианский вновь стал истинным хозяином. Папа Евгений, аскет, который, возможно, сам втайне испытывал симпатии к Арнольду, позволил ему вернуться; папа Анастасий остался глух к его громовым речам. Однако папа Адриан был человеком совсем иного склада. Когда во время инаугурации он обнаружил, что сторонники Арнольда преградили ему путь к собору Святого Петра и Леонинским воротам, то для начала просто приказал агитатору покинуть Рим; но когда Арнольд, чего и следовало ожидать, не обратил на его слова внимания и даже позволил своим приверженцам напасть на пользовавшегося уважением кардинала Гвидо из Санта-Пруденциана, в то время как тот, направляясь в Ватикан, шел по виа Сакра, папа и разыграл свою козырную карту. В начале 1155 года впервые за всю историю христианства он наложил интердикт на весь город Рим.