Это представляло собой акт удивительного мужества. Чужеземец, который был папой всего несколько недель и мог рассчитывать лишь на небольшую народную поддержку или не мог рассчитывать на нее вообще, он осмелился одним махом закрыть все церкви Рима. Исключение Адриан сделал для крещения младенцев и отпущения грехов умирающим. Все прочие священнодействия и церемонии были запрещены. Мессы не служились, браки не заключались; тела почивших не могли быть погребены в освященной земле. Во времена, когда религия являлась неотъемлемой частью жизни любого человека, эффект такой моральной блокады был неизмерим. Кроме того, приближалась Пасха. Перспектива того, что величайшее торжество христианского года останется не отпразднованным, выглядела довольно безрадостно. Но без ежегодного притока паломников, что являлось одним из главных источников доходов города, она выглядела еще безрадостнее. Какое-то время народ продолжал упорствовать; однако в субботу Светлой седмицы люди наконец не выдержали и отправились на Капитолий. Сенаторы видели, что их постигло поражение. Арнольда и его сторонников изгнали. Интердикт был отменен. В храмах вновь зазвонили в колокола. И в воскресенье, как он и собирался, папа Адриан отпраздновал Пасху в Латеранском соборе.
Тем временем Фридрих Барбаросса справил праздник в Павии, где в тот же день короновался железной короной, как то было принято у лангобардов. Его последующее продвижение через Тоскану оказалось столь быстрым, что его восприняли в Римской курии как угрожающее. Обращение Генриха IV с Григорием VII семьдесят лет назад еще не забылось, и несколько старых кардиналов, возможно, еще до сих пор помнили, как в 1111 году Генрих V наложил руки на папу Пасхалия в соборе Святого Петра. Все новые слухи ходили о короле римлян, и ничто в них не свидетельствовало о том, что он не способен на подобное поведение. Неудивительно, что в курии начали беспокоиться.
Адриан поспешно выслал на север, в императорский лагерь, двух кардиналов. Они обнаружили его в Сан-Квирико, близ Сиены, где им оказали теплый прием. Затем они обратились с просьбой, чтобы он в знак доброй воли помог схватить Арнольда Брешианского, который нашел убежище у одного из местных баронов. Фридрих охотно согласился. Он ненавидел радикальные взгляды Арнольда почти так же сильно, как и сам Адриан, и был рад возможности проявить власть. Фридрих отправил отряд воинов к замку и захватил одного из баронов, собираясь держать его в качестве заложника до тех пор, пока не будет выдан сам Арнольд. Беглеца немедленно передали в руки папских властей. И ободренные кардиналы взялись за решение новой задачи: подготовку первой (и принципиально важной) встречи между королем и папой.
Встреча состоялась 9 июня 1155 года на Кампо-Гроссо, близ Сутри. Началось все достаточно благоприятно. Адриан в сопровождении большой группы германских баронов, отправленных навстречу Фридрихом, чтобы приветствовать папу, важно проехал к императорскому лагерю. Однако потом началось смятение. В этот момент король, согласно обычаю, должен был подойти к папе, чтобы вести его коня под уздцы и держать стремя, когда всадник будет спешиваться; он этого не сделал. Какое-то мгновение казалось, что Адриан колеблется. Затем он сошел с коня сам и медленно направился к трону, который приготовили для него, и воссел на него. Теперь наконец Фридрих выступил вперед, поцеловал ноги папы и встал, чтобы принять традиционный ответный поцелуй мира; однако на сей раз воздержался Адриан. Король, заметил он, отказал ему в службе, которую его предшественники всегда выполняли по отношению к верховному понтифику. До тех пор, пока это упущение не будет исправлено, поцелуя мира не будет.
Фридрих возразил, что не должен выполнять обязанности папского конюха, однако Адриан не собирался отступать. Он знал, что за тем, что казалось мелкой деталью протокола, стоит нечто неизмеримо более важное - публичный акт неповиновения, который подрывает самую суть отношений между империей и папством. И тут Фридрих неожиданно уступил. Он приказал перенести свой лагерь немного дальше на юг. И здесь, утром 11 июня, повторились события, имевшие место два дня назад. Король вышел, чтобы встретить папу, взял его коня под уздцы и затем, крепко держа стремя, помог ему сойти на землю. Вновь Адриан сам воссел на трон; поцелуй мира был, как и полагалось, возвращен, переговоры начались.
Адриан и Фридрих никогда полностью не доверяли друг другу; однако для того, чтобы дискуссия оказалась результативной, они вели себя достаточно дружелюбно. Согласованные в Констанце условия были утверждены. Стороны обязались не вступать в сепаратные переговоры с Византией, Сицилийским королевством или римским сенатом. Фридрих должен был защищать интересы папы, а Адриан в обмен обещал отлучать от церкви всех врагов империи, которые после трех предупреждений будут упорствовать в своем противостоянии ей. Оба затем вместе отправились в Рим.
* * *
Со стороны папства препятствий для императорской коронации более не существовало. Однако эта церемония не совершалась с тех пор, как в Риме установилась коммуна. Как теперь встретит Рим своего будущего императора? Этот вопрос оставался открытым, и недавние действия Фридриха против Арнольда Брешианского могли создать большие затруднения. Но он и Адриан недолго пребывали в беспокойстве. Они все еще находились на некотором расстоянии от города, когда их встретила депутация, отправленная сенатом, чтобы приветствовать их и изложить им свои условия, на которых они готовы принять обоих. Оратор делегации начал произносить покровительственным тоном напыщенную речь, доказывая, что Рим один создал империю такой, какой она была, и что поэтому император должен подумать о своих моральных обязательствах перед городом - обязательствах, которые включали в себя клятвенные гарантии сохранения свобод и выплату ex gratia - добровольно 5000 фунтов золота.
Оратор вовсю продолжал говорить, когда Фридрих прервал его, указав ему, что вся древняя слава Рима и его традиции теперь вместе с самой империей перешли к Германии. Он явился только для того, чтобы требовать принадлежащего ему по праву Он, разумеется, защитит Рим, если возникнет необходимость, однако не видит надобности в каких-либо формальных гарантиях. Что касается денежного дара, то он сделает его когда и где сочтет нужным. Его спокойная уверенность озадачила делегата. Пробормотав, что им надо возвратиться в столицу за инструкциями, они удалились. Как только послы ушли, папа и король тотчас стали советоваться. Адриан, хорошо зная сенат, не сомневался, что можно ожидать неприятностей. Он советовал не мешкая отправить отряд воинов, чтобы уже к ночи занять Леонинские ворота. Даже в случае такой предосторожности, указывал он, опасность не будет ликвидирована полностью. Если они хотят избежать кровопролития, то им обоим надлежит действовать быстро.
Была пятница 17 июня 1155 года. Ситуация требовала безотлагательных мер, так что Адриан даже решил не ждать воскресенья, поскольку хотел, чтобы все прошло без накладок. Между тем Фридрих в субботу на рассвете отправился верхом с Монте-Марио и вступил в Рим через Леонинские ворота, уже занятые его войсками. Папа же, который прибыл на час или два раньше, ожидал его на ступенях собора Святого Петра. Они вошли в храм вместе, за ними проследовало множество германских рыцарей. Адриан сам отслужил мессу; и здесь, на могиле апостола, он поспешно препоясал Фридриха мечом Святого Петра и возложил на его голову императорскую корону. Вскоре после окончания церемонии император, не снимая короны с головы, возвратился на коне в лагерь, находившийся за пределами стен, а его огромная свита шла пешком. Тем временем папа укрылся в Ватикане, ожидая дальнейших событий.
Было только девять часов утра, и сенат заседал на Капитолии, чтобы решить, как лучше всего воспрепятствовать коронации, когда пришло известие, что она уже свершилась. Взбешенные тем, что их обманули и переиграли, они схватились за оружие. Вскоре одна толпа повалила через мост Сант-Анджело к Леонинским воротам, в то время как другая, перейдя через реку вниз по течению у острова на Тибре, направилась на север через Трастевере. Днем стало еще жарче. Немцы, утомленные ночным маршем и напряжением последних часов, хотели поспать и повеселиться. Вместо этого им приказали вновь готовиться к сражению. Фридрих вторично вступил в Рим, но на сей раз уже не в одежде для коронации. Теперь на нем были доспехи.
Остаток дневного времени и весь вечер продолжался бой. Ночь наступила раньше, чем воины императора загнали повстанцев за последний из мостов. Потери с обеих сторон были тяжелы. Епископ Оттон Фрейзингенский, вероятно, являвшийся свидетелем этих событий, сообщает, что у римлян погибли или утонули в Тибре почти 1000 человек и еще 600 попали в плен. Сенат дорого заплатил за свое высокомерие. Однако императору его успех тоже достался недешево. Победа не дала ему возможности даже вступить в древний город, прежде чем благодаря взошедшему следующим утром солнцу стало видно, что мосты через Тибр блокированы, а ворота забаррикадированы. Ни он, ни его армия не были готовы к осаде; жаркое римское лето, которое в течение полутора столетий раз за разом подрывало боевой дух армий завоевателей, и теперь стало наносить урон неприятелю, терявшему людей из-за вспышек малярии и дизентерии. Единственным разумным выходом из ситуации оставалось начать отступление, и поскольку Ватикан не мог долгое время обеспечивать безопасность папе, взять его и членов курии с собой. 19 июня Фридрих снялся с лагеря и повел свою армию к Сабинским горам. Месяцем позже он возвратился в Германию, оставив беспомощного Адриана в Тиволи.
История коронации Фридриха Барбароссы почти рассказана, но кое-что еще осталось. Помимо императора, который был коронован, и папы, который его короновал, следует помнить о третьем персонаже, который, хотя и отсутствовал в Риме в решающий день, оказывал не меньшее влияние на ход событий, чем двое первых. Нет данных о том, чтобы сказать точно, где и когда состоялась казнь Арнольда Брешианского. Мы лишь знаем о том, как он встретил смерть. Осужденный церковным трибуналом по обвинению в ереси и мятеже, он сохранял твердость до самого конца и спокойно, без тени страха шел к эшафоту. И когда Арнольд преклонил колени для последнего причастия, то, как нам сообщают, палачи сами не могли сдержать слез. Тем не менее они его повесили. Затем тело казненного разрубили и сожгли. Наконец, чтобы его останки не стали объектом почитания со стороны народа, прах выбросили в Тибр. Для мученика, заблуждавшегося или нет, не могло быть большей чести.
* * *
Тем временем папа Адриан чувствовал себя преданным. Его южные границы подверглись нападению со стороны короля Сицилии Вильгельма, и он надеялся, что в соответствии с условиями соглашения в Констанце новоиспеченный император выступит против сицилийцев. Сам Фридрих вполне готов был бы сделать так, если бы мог повести за собой своих рыцарей. Однако они решили оставить юг и возвратиться в Германию, и он знал, что не сможет заставить их поступить иначе.
Лишенный друзей, одинокий, не имеющий возможности возвратиться в Рим со времени коронации Фридриха, Адриан вместе с членами курии провел зиму в Беневенто. Насколько это касалось его, император, его единственная надежда, оказался не слишком-то силен. Тем временем обстановка на юге стремительно ухудшалась. Король Вильгельм, преодолев сопротивление византийцев и собственных мятежных подданных, двинулся маршем к границам папских владений. При его приближении Адриан отослал большинство своих кардиналов в Кампанию - в основном ради обеспечения их безопасности, но, возможно, имелись и другие соображения. Он понимал, что теперь ему надо договариваться с Вильгельмом. Упрямые кардиналы погубили немало возможностей компромисса в прошлом. И если теперь он хочет спасти хоть что-то, пока не произошла катастрофа, ему необходима максимальная свобода в ведении переговоров.
Как только авангард сицилийской армии показался на холмах, папа отправил своего канцлера, Роланда Сиенского, и двух других кардиналов, чтобы приветствовать короля и от имени святого Петра предложить прекратить дальнейшую вражду Их приняли, как и полагалось, весьма почтительно, и в Беневенто начались официальные переговоры. Дело продвигалось с трудом. Сила была на стороне сицилийцев, и они выдвигали жесткие условия, однако папская сторона сражалась за каждую пядь. Соглашения удалось достичь только 18 июня 1156 года. Вильгельм признал права папы на значительно большую территорию, нежели когда-либо, в обмен на выплату ежегодной дани. Со своей стороны он признал папу своим феодальным сюзереном, однако не было никаких сомнений, какая сторона больше от этого выигрывала. Достаточно посмотреть, каким языком папа выражает в документе свое согласие:
"Вильгельм, славный король Сицилии и возлюбленнейший сын во Христе, блистательнейший в своих богатстве и свершениях среди всех королей и выдающийся муж сего века, слава имени которого дошла до крайних пределов земли по причине Вашей непоколебимой справедливости, мир, который Вы возвратили своим подданным, и страх, который Ваши величайшие деяния вселили в сердца всех врагов Христова имени…".
Даже если сделать скидку на традиционные литературные гиперболы того времени, трудно себе представить, что Адриан ставил подпись под таким документом, не испытывая унижения. Он был папой всего восемнадцать месяцев, однако уже познал горечь одиночества, предательства и изгнания, и даже его широкие плечи начали уставать. Теперь он появляется перед нами совершенно в ином свете, нежели тогда, когда он наложил на Рим интердикт или проявил свою волю, когда имел дело с Фридрихом всего двенадцать месяцев назад. Возможно, лучше всех описал его настроение Иоанн Солсберийский:
"Я призываю господина [моего] Адриана в свидетели, что никто не был несчастнее римского понтифика и никто не попадал в более тягостное положение, нежели он… Он утверждает, что папский престол усеян шипами, что его мантия изобилует иглами столь острыми, что это тяготило бы и угнетало [даже] самые широкие плечи… и что не побойся он пойти против воли Господа, то никогда не покинул бы родную Англию".
Легко себе представить ярость Фридриха Барбароссы, когда он узнал о соглашении в Беневенто. Разве Адриан не дал ему персональное обязательство, что не будет заключать сепаратное соглашение с королем Сицилии? Разве он не подписал договор о мире и дружбе - более того, договор, по которому он не только признавал претензии Вильгельма на корону, но и даровал ему в церковных делах привилегии, намного превосходившие те, какими пользовался сам император? По какому праву Адриан так щедро раздавал другим имперские территории?
Прошло совсем немного времени, и его худшие опасения подтвердились. В октябре 1157 года он созвал имперский съезд в Безансоне. Представители съехались в город отовсюду: из Франции и Италии, из Испании и Англии и, конечно, от папы. Однако эффект от всех мероприятий Фридриха оказался несколько подпорчен, когда в присутствии папских легатов было зачитано послание, которое они привезли с собой от своего повелителя. Вместо обычных приветствий и поздравлений папа выбрал этот момент из всех возможных для того, чтобы излить свои жалобы в самых сильных выражениях. На пожилого архиепископа Лундского во время путешествия по территории империи напали разбойники, отобрали все, что у него было, и пленили его самого ради получения выкупа. Этот возмутительный случай был серьезен уже сам по себе, однако он усугублялся еще и тем, что император, хотя и знал о случившемся во всех деталях, не принял никаких мер к тому, чтобы по справедливости взыскать с виновных. Говоря о более общих предметах, Адриан намекнул императору о своей благосклонности, напомнив, в частности, о получении Фридрихом короны из рук папы и добавив - вероятно, в шутливо-покровительственном тоне, - что он надеется в будущем оказать ему другие благодеяния.
Мы уже никогда не узнаем, сознательно ли папа говорил о своем феодальном сюзеренитете. К несчастью, он использовал два слова - conferre и beneficiay- которые являлись техническими терминами, использовавшимися для обозначения пожалования фьефа сюзереном вассалу. Для Фридриха это было уже слишком. Если из письма следовало (а это, похоже, и подразумевалось), что он владеет Священной Римской империей по милости папы точно так же, как мелкий барон может владеть парой полей где-нибудь в Кампании, то не могло идти и речи о дальнейшем сотрудничестве с ним. Собравшиеся в Безансоне германские князья разделяли его возмущение; и когда папский канцлер кардинал Роланд вежливо ответил на заданный ему соответствующий вопрос вопросом же, от кого же Фридрих держит империю, как не от папы, это вызвало всеобщее возмущение. Пфальцграф Баварский Оттон фон Виттельсбах рванулся вперед с мечом в руке; лишь немедленное вмешательство самого императора предотвратило инцидент, по сравнению с которым несчастье, случившееся с архиепископом Лундским, показалось бы чем-то заурядным. Когда Адриан услышал о том, что произошло, он написал Фридриху другое послание, составленное на сей раз в более умеренных выражениях и доказывающее, что его слова были неправильно истолкованы. Император принял его объяснения. Хотя вряд ли Фридрих всерьез поверил ему, однако открытого разрыва с папством он не хотел. Тем не менее bagarreв Безансоне, как это мог видеть всякий, представляла собой лишь внешний признак куда более глубоких расхождений между папой и императором - столь серьезных, что не оставалось никакой надежды преодолеть их дипломатическими средствами. Те дни, когда всерьез было можно говорить о двух мечах христианства, прошли с тех пор, когда Григорий VII и Генрих IV объявляли друг друга низложенными и обрушивали один на другого проклятия почти сто лет назад. Никогда больше не могут их преемники смотреть на себя как на две стороны одной медали. Каждый из них должен был теперь заявлять о своих правах на верховенство и защищать оное по необходимости в борьбе с другим. Когда это приводило к столкновению таких характеров, как у Адриана и Фридриха, то рокового момента долго ждать не приходилось. Однако истинной причиной разногласий являлись не их личные качества, а те институты, которые они представляли. Правда, пока оба они были живы, отношения между ними, усугубляемые массой различных мелочей, действительных и мнимых, становились все более натянутыми; но только после смерти того и другого конфликт перерос в открытую войну.