- Вы хотите сказать, Марии Андреевны? Я сам жду ее. Заходите - будем ждать вместе.
Маша переступила через порог. Мужчина галантно и очень профессионально помог ей раздеться. Она осталась в шерстяных брюках в обтяжку и тоненьком австрийском свитере, плотно облегавшем ее стройную, но уже не детскую фигуру.
- О, вы, я вижу, балетное существо. Я сам схожу с ума от балета. - Мужчина встал в первую балетную позицию, сделал grand plié, потом demi plié. Маша увидела в разошедшиеся полы халата его бледные безволосые ляжки и голубые узенькие плавки. Ей почему-то стало смешно. Но она сдержалась, спросила серьезным тоном:
- А где ее можно подождать?
- Прошу вас в столовую. - Мужчина суетливо распахнул дверь в большую комнату со столом, застланным рваной бархатной скатертью с длинной спутавшейся бахромой и рядом обшарпанных стульев возле стены. - Я прихожусь Марии Андреевне кузеном. Вячеслав, Слава, Славик - как вашей душе угодно. А вы, собственно говоря, так же нездешне обворожительны, как и она. Позвольте узнать ваше имя?
Славик снова присел в demi plié.
- Меня тоже зовут Машей. И тоже Марией Андреевной.
- Ах, так, значит, вы двойник моей милой кузиночки? - Славик оживился. - Представляю, как она вам обрадуется. Не каждому в этом мире дано иметь двойника. Это, как мне кажется, удел особо избранных.
Маша с интересом разглядывала комнату. Старинный буфет красного дерева, на полках вместо посуды бутафорские яблоки и виноград, шлем из картона, женские туфли с загнутыми носами, парики… На продавленном кресле спит, свернувшись калачиком, кот, различимый от обивки лишь своими черными точками и полосками.
- Это наш Ромео, - пояснил Славик, проследивший за Машиным взглядом. - Двойнику положено знать все тайны, составляющие жизнь его второго "я". Он очень стар, но все так же нежно любим моей милой кузиночкой. Правда, я не знаю, как она любила его раньше, и поэтому мне очень трудно сравнить. Тем более что у нее, кажется, нет прошлого.
- У меня его тоже нет, - серьезно сказала Маша. - Прошлое мешает жить в настоящем.
Славик захлопал в ладоши, выражая восторг.
- Браво! - громко крикнул он и послал Маше воздушный поцелуй. - Настоящий двойник! С ума можно…
И тут раздался этот длинный и резкий звонок в дверь.
Маша напряглась и вся подалась вперед.
Славик проворно выскочил в прихожую.
Хлопнула дверь, по комнате пронесся промозглый, пахнущий плесенью сквозняк. На пороге столовой появилась женщина в сером меховом жакете с распущенными по плечам волосами.
Маше показалось на какое-то мгновение, будто она смотрится в зеркало, расположенное далеко от нее. Потом изображение завертелось перед глазами, поднялось под потолок, еще выше… Маша, шатаясь, встала со стула и рухнула на руки подоспевшего Славика.
Устинья все время порывалась позвонить Николаю Петровичу - раньше Маша, если шла после школы к подруге или куда-то еще, всегда предупреждала ее заранее. Устинья уже успела обзвонить нескольких Машиных подруг, но ее нигде не оказалось. В больницы и морги она звонить ни за что не будет - это называется сдаться на милость судьбы. Устинья перекрестилась и обратилась к Богу с просьбой вернуть ее милую коречку домой живой и невредимой.
- Наказание. Это наказание за то, что я сделала, - шептала она. - Господи, но ведь коречка ни в чем не виновата. Накажи, Господи, меня, как хочешь накажи, но не заставляй ее расплачиваться за чужие грехи. Бедная сироточка… Господи, помоги моей бедной сироточке…
И тут зазвенел телефон. Устинья мгновенно схватила трубку и услышала слабый Машин голос:
- Я из автомата на "Библиотеке Ленина". Не волнуйся, со мной все нормально. Если можешь, выйди к метро - ноги что-то не идут…
- Выйду. Господи, конечно же, выйду. Ты здорова?
Но в трубке уже тупо ныли короткие гудки.
Устинья накинула поверх халата шубу, сунула босые ноги в сапоги и выскочила за дверь. Она знала, Маша доберется не раньше, чем через двадцать пять минут, ей же до метро каких-нибудь семь минут ходу. Но она не могла сидеть дома и ждать, когда стрелка часов соизволит коснуться нужной цифры.
- Марья Сергеевна, там очень холодно, - крикнула ей вслед лифтерша. - Надели бы что-нибудь на голову…
До Устиньи дошло уже за дверью, что эта реплика предназначалась ей - она так и не смогла привыкнуть к своему новому имени. Иной раз, слыша его, она ощущала себя птицей, попавшей в маленькую клетку, где крыльев и тех расправить невозможно, не говоря уж о том, чтоб взлететь.
Она шла большими шагами, не замечая колючего ветра, дувшего прямо в лицо.
Уже в вестибюле метро Устинья спохватилась, что в кармане нет ни копейки. Увы, спуститься вниз она не сможет, а, следовательно, увидит свою коречку на две-три минуты позже. Пережить бы их, пережить…
Наконец на эскалаторе показалась макушка рыжего лисьего капора Маши, потом ее большие неестественно ярко блестевшие глаза. Увидев Устинью, она кинулась сломя голову наверх, обхватила ее за плечи, зарылась носом в теплый мягкий мех шубы.
- Я думала… думала… что больше не увижу тебя. Господи, зачем я туда пошла? Зачем… Это еще страшней, чем я себе представляла. Скажи, скажи же, что мне все приснилось…
Устинья молча гладила Машу по спине.
- Пошли домой. Отец сегодня поздно вернется - у него совещание в Совмине. Не говори ему ничего, ладно? Он будет очень переживать.
- Но ведь он тоже в этом виноват… - Устинья почувствовала, что Маша вся дрожит, и еще крепче прижала ее к себе. - С ней это случилось после того, как она потеряла ребенка. А она потеряла ребенка из-за него - мне Вера все рассказала.
- Вера твоя настоящая деревенская кумушка. Да она ничего толком и не знает. Никто ничего не знает.
- Я спрошу у него сама. Обязательно спрошу.
- Нет, коречка, ты этого не сделаешь, - мягко, но решительно говорила Устинья. - Потому что у тебя доброе и чуткое сердечко. Ну а еще потому, что прошлое должно оставаться прошлым и не мешать настоящему. Кажется, ты сама говорила что-то в этом духе. Помнишь? Ты у меня такая умница, моя дорогая единственная коречка…
Маше не понравилась идея двойника, и она сказала Славику:
- Могли придумать что-нибудь поизысканней. Тем более что ваша кузиночка неповторима. Если у нее и есть двойник, он обитает в другом измерении. Между прочим, мне там не нравится. Здесь гораздо веселей. Там все серьезные и какие-то… - Маша наморщила лоб в поисках подходящего слова, но так и не нашла его. - Я купила шампанского и ананас… Да, вы знаете, когда я стояла в очереди в кассу, - я была в Елисеевском - я вдруг очень резко повернула голову назад и увидела то, что не должна была увидеть. Дело в том, что они не успели сменить декорации.
- И что же вы видели, кузиночка? - поинтересовался Славик, потирая руки в предвкушении аристократического ужина.
- Не что, а кого. Существо из того измерения. Но я сделала вид, что не видела его - если я играю в какую-то игру, я никогда не нарушаю ее правил.
- Интересно, интересно, - повторял Славик, которого отныне интересовал только этот ананас с шампанским.
- Я вспомнила, как зовут этого человека, но я не скажу его имени даже вам, милый кузен. - Внезапно Маша что-то вспомнила, и по ее телу прокатилась дрожь. - Это как-то связано с тем двойником, которого вы пытались сегодня мне подсунуть. Давайте же, разливайте по бокалам шампанское.
Маша-маленькая отчаянно влюбилась в Элвиса Пресли, Устинья занялась своей оранжереей, и обе оказались каждая в своем мягком коконе, куда если и доставали удары внешнего мира, то уже не ранили до крови. Устинья каждый месяц аккуратно кидала в щель двери конверт с деньгами, причем старалась делать это в разнос время дня, чтобы ее не смогли выследить. Впрочем, судя по всему, за ней никто не следил. В эту ее тайну была посвящена только Маша, но она, как иногда казалось Устинье, и думать забыла о том, что в одном с ней городе живет ее настоящая мать. Правда, с годами Маша становилась скрытной. И очень похожей на молодого Анджея.
Это сходство Устинью расстраивало.
…Молодой человек в вылинявших джинсах и ковбойке, который рыдал в ресторане под Машино пение, теперь лежал по диагонали на ее широкой кровати и совершенно беззвучно плакал. Славика оскорблял вид вульгарных мужских слез, тем более что молодой человек был красив той мужественной красотой, что возбуждала в по-девичьи тонкой душе Славика целую бурю эмоций. Увы, молодой человек не обращал на Славика ни малейшего внимания, и Славику не осталось ничего другого, как удалиться в свою "монашескую келью".
Маша разделась до комбинации, ничуть не стесняясь лежавшего на кровати мужчины, отклеила перед зеркалом ресницы, сняла жидким кремом грим. Потом она сняла комбинацию и достала с верхней полки шкафа что-то очень знакомое. Это было штапельное платье с букетиками полевых цветов по желтому фону, которое она носила, когда Анджей во второй раз приезжал в Москву. Разумеется, она об этом не помнила, но, надев сейчас это платье, вдруг ощутила себя совсем другой, чем была минуту назад. Платье село от стирок, и теперь из-под него выпирали ее острые худые коленки. Мода на мини в Москве еще не началась, но Маша, как всегда, опережала все на свете моды.
Она подошла к кровати, села, взяла молодого человека за руку и спросила очень серьезно:
- Ты плачешь от того, что тебе очень плохо или же тебе слишком хорошо?
- Мне никак, - ответил он. - У меня истерика. Я все эти дни пил и курил какую-то дрянь. Я не хочу жить, но я настоящий трус и очень боюсь смерти. Вернее, самого перехода из бытия в небытие.
- То, о чем ты говоришь, называется не смерть, а другое измерение, - сказала Маша. - Я не так давно пришла оттуда. Знаешь, там у них скучная жизнь. Здесь мне нравится больше.
Молодой человек стиснул обеими руками Машину руку.
- Спасибо, что ты пела для меня, - сказал он. - Мне сейчас легче. Оказывается, со слезами на самом деле выходит боль. Тот человек твой муж?
- Нет. Он мой кузен. Я еще не была замужем здесь. Там - да. Может, даже несколько раз. А ты женат?
- Нет, то есть да. Но она… погибла. И в этом виноват я. Сейчас мне не так горько, как было раньше. Ты спасла меня своей песней. Как там: "Это просто ничего, по любви поминки…"
Маша смотрела на него не отрываясь, силясь что-то вспомнить… Но нет, ей расхотелось вспоминать - это так скучно и уж больно серьезно. Теперешняя Маша терпеть не могла скучных и серьезных вещей.
- Ты хочешь есть? - спросила она.
- Очень, - признался молодой человек, вдруг почувствовав сильный голод. - Но мне так хорошо здесь, и я бы не хотел вставать.
Маша бросилась на кухню, достала ветчину, хлеб, сыр и, напевая мелодию ми-бемоль мажорного ноктюрна Шопена, быстро соорудила несколько больших бутербродов, сложила их на блюдо, положила сверху веточку петрушки. Потом вынула из холодильника бутылку шампанского, достала бокалы.
- Ты настоящая волшебница. Фея, - сказал молодой человек, увидев все это великолепие. - Тебя как зовут?
- О, у меня много имен, но сегодня мне больше всего нравится мое старое имя. Сама не знаю - почему. Маша, Ма… Нет, то, другое, мне не нравится. - Она нахмурилась. - Меня зовут Маша.
- А меня Иван. - Он вдруг всхлипнул и жалко сморщил лицо. - Она называла меня Ивэн.
- Мне кажется, тебе оно не подходит. Нет, это не твое имя, - Маша энергично замотала головой. - Тебя зовут… Я знала, как тебя зовут, но забыла. Я буду звать тебя… Да, я буду звать тебя Алеко, пока не вспомню твое настоящее имя. Мне нравится имя Алеко. А тебе?
Иван улыбнулся и жадно набросился на бутерброды.
Машу обычно терзали по ночам приступы зверского голода, и она ела все что попадалось под руку, не разбирая вкуса. Сейчас же еда доставляла ей удовольствие, и от этого на глазах почему-то выступили слезы.
- Тебе жаль меня, да? - спросил Иван, он же Алеко. - Ну приласкай, приласкай меня. Я так соскучился по ласке…
Он вдруг бросился Маше на грудь и зарыдал. Но это уже была не истерика. Это были слезы ребенка, уверенного в том, что мать обязательно поможет их осушить.
Маша крепко прижала к своей груди горячую потную голову Ивана и ощутила странное волнение. Сама не отдавая себе отчета в том, что делает, она стала покрывать поцелуями его волосы, гладить по щекам, по спине. Ее губы шептали:
- Мой хороший, мой родной, успокойся. Я здесь, я с тобой. Я никогда не брошу тебя…
Наконец Иван успокоился, и они молча доели бутерброды и допили шампанское, почему-то избегая смотреть друг на друга. Наконец Маша сказала:
- Ты можешь принять ванну. Я сейчас зажгу колонку.
Она не только зажгла колонку, но и напустила в ванну горячей воды, растворила три хвойные таблетки. Когда Иван залез в воду, она вошла в ванную комнату и села на табуретку. Ее вовсе не смущал вид нагого мужчины - она много раз видела голого Славика, который, как и она, любил расхаживать по квартире в чем мама родила.
- Можно я залезу к тебе? - внезапно спросила она и, не дожидаясь ответа, сняла через голову платье и плюхнулась в воду. - Ух, как хорошо, - говорила она, удобно устраиваясь в другом конце большой - дореволюционной - ванны. - Я так замерзла…
Поначалу Иван растерялся, но Маша была так естественна и, кажется, не собиралась его соблазнять. Он улыбнулся.
- Это ты здорово придумала. Ты со своим… кузеном тоже вместе купаешься?
- Нет. Мне это не приходило в голову и потом… Да, мне этого не хотелось, потому что от него нет никаких токов, а от тебя идут токи. Странные, очень странные токи… Слушай, а ты не помнишь меня там?
- Я вспомню, - пообещал Иван. - Хотя, если честно, мне бы не хотелось…
- Мне тоже. Давай навсегда забудем то, что было там?
- Уже забыл. - Иван нырнул. Маша видела, как колышутся в воде его длинные темные волосы. Она протянула руку, чтобы потрогать их - они казались такими мягкими и притягательно красивыми. Но она не успела это сделать - Иван вынырнул и сказал, протирая глаза: - Я хочу спать в той кровати, где мы с тобой ели. Это твоя кровать, да? Я тебе не помешаю. Я очень хочу спать в той кровати, - капризным голосом сказал Иван.
- Пошли. - Маша встала во весь рост в ванной и, взяв его за руку, заставила подняться. - Ты мне не будешь мешать. Потому что…
Но она еще не знала, почему, и не закончила свою фразу.
Когда Славик среди ночи тихонько заглянул в Машину комнату, его взору предстала прелюбопытнейшая картина: его кузиночка и тот молодой человек лежали обнявшись лицом друг к другу и крепко спали. В окно светила луна, и Славик, подойдя ближе, обнаружил, что оба совершенно нагие, ибо одеяло съехало на пол. Он в задумчивости почесал затылок, любуясь великолепной мужской фигурой, женская была для него все равно что кукла. Он почувствовал укол ревности - нет, он не ревновал свою милую кузиночку, с которой несколько лет прожил под одной крышей, к этому молодому незнакомцу, а совсем наоборот. Правда, Машу он тоже слегка ревновал, так как считал своей собственностью и не собирался никому отдавать.
Славик задумчиво побрел на кухню, где долго сидел в темноте на холодном жестком подоконнике, думая о красивом мужском теле в соседней комнате, которому так хотелось отдаться.
Они пили на кухне чай, когда Николай Петрович внезапно сказал:
- Видел сегодня Павловского. Передавал тебе привет. У него опять с внуком неприятности. Ты бы с Машкой поговорила, что ли. Правда, этот его Димка такой шалопай, что ни дай, ни приведи. Но карьера дипломата ему обеспечена. И, должен сказать, весьма перспективная. Только бы дедушка подольше пожил. Так ты поговоришь с Машкой?
Он просительно посмотрел на Устинью.
- Но ведь она, выражаясь ее собственными словами, Диму "в упор не замечает". И потом… Машка еще такой ребенок.
- А я тебе говорю: обязательно поговори, - слегка раздраженным тоном сказал Николай Петрович. - Я же не прошу ее, чтобы она за этого шалопая замуж выходила, но от того, что она с ним приветливей будет, ничего худого не случится. С нее не убудет, как говорится.
- Ты хочешь сказать, что Маша должна…
- Я хочу сказать только то, что сказал, - оборвал Устинью Николай Петрович и со звоном поставил на блюдце чашку. - Павловский во внуке души не чает - ты же знаешь, он ему и внук, и сын в одном лице. Бабка слегла с инфарктом после того, как этот шалопай устроил драку на пароходе и попал в КПЗ. Хорошо еще тамошние оперативники сработали четко и слаженно, а то бы милиция вполне могла уголовное дело на парня завести.
- Да, я помню эту историю. - Устинья невесело усмехнулась. - Угораздило же его влюбиться в Машу - мало, что ли, в Москве красивых девушек. Неужели он что-то еще отмочил?
- Уж отмочил так отмочил. - Николай Петрович достал серебряный портсигар, подаренный ко дню его сорокапятилетия Устиньей, щелкнул ронсоновской зажигалкой. - Представляешь, угнал машину какого-то африканского посла и несколько часов гонял на ней по Москве. Разумеется, пьяный в стельку. Когда его наконец поймали и доставили домой, он орал на весь подъезд, что завтра же попросит Никиту Сергеевича обменять этого Пресли на нашего Бернеса с Утесовым в придачу, потому что Пресли очень любит одна русская девушка, и он хочет сделать ей подарок.
Устинья рассмеялась.
- У мальчика щедрая душа. Вот только в голове…
- Что в голове? Да при таком деде вместо головы можно иметь хоть арбуз, хоть футбольный мяч. Последнее время Машка водится с какими-то стилягами или, как их теперь называют, хиппи. Все как один патлатые и помешаны на этих буржуазных выродках. Видела, что они вытворяли на ее дне рождения? Настоящий дурдом.
- Просто они все помешаны на рок-н-ролле. Дима Павловский, кстати, тоже.
- Ну, он это из-за Машки. Дед сказал, он из-за нее и английский выучил, и музыкой классической стал интересоваться. Красивый ведь парень, добрый. Чего Машка носом крутит? Не понимаю…
По тому, как дрожали его пальцы с "Мальборо" (последнее время Николай Петрович курил только "Мальборо" и ничего, кроме "Мальборо"), Устинья поняла, что дело не только и не столько в несчастной любви Димы Павловского к Маше, а в чем-то еще, так или иначе связанном с Павловским и его ведомством.
- Что, Петрович, опять твое личное дело под их микроскоп попало, что ли? - спросила Устинья.
- Тише ты. - Николай Петрович встал и плотно прикрыл окно в темный сад, потом задернул штору. - У них везде глаза и уши. И угораздило же этого Павловского до самой Москвы дослужиться, а? Да, понимаю, помог он мне в ту пору, здорово помог. Он и сейчас всей душой помочь готов, но ведь и мы должны его чем-то отблагодарить, правда?
- Помочь? - переспросила Устинья. - А что, тебе снова его помощь нужна?
Николай Петрович нервно загасил в блюдце недокуренную сигарету, встал и заходил вокруг стола.
- Шила в мешке не утаишь, я всегда это знал. Эта женщина, которая воспитывала Анатолия, послала письмо на наш прежний адрес. Мне его переслали сюда, но по дороге оно побывало в ведомстве у товарища Семичастного.