Несомненно, что в первые дни после революции упадок духа и дисциплины в войсках еще не мог развиться в полной мере. Те процессы осмысления совершившихся событий и выработки новой линии социального поведения, о которых говорилось выше, в солдатской массе еще только начинались. Нужно было время, чтобы солдаты по-своему адаптировались к новой ситуации - без царя, без власти, внушающей привычный трепет. Пытаясь выдать эти сложные процессы лишь за результаты активности "немецких агентов", обанкротившиеся деятели Февраля просто расписывались в собственной профнепригодности как руководителей нации и армии.
Великий подлог
В дни Февральской революции большую роль в мобилизации масс на уличную борьбу играли, помимо лозунгов "Хлеба!" и "Долой самодержавие!", также лозунги "Мира!" и "Долой войну!" Правда, после победы революции эти лозунги временно исчезли, как бы подобно двум другим - за ненадобностью. Но жестоко ошибались те, кто думал, будто эти требования сгинули навсегда вместе со старым режимом. Нет, страна и армия просто выжидали конкретных заявлений новой власти по вопросу о целях войны.
То "что-то", чего, по верному наблюдению депутата Думы Янушкевича (см. выше), ждали солдаты на фронте, было ожидание ответа правительства на вопрос: когда же наступит мир? И в этом не было непонимания характера войны как Отечественной. Солдатам нужно было разобраться в обстановке. Раньше все было ясно и просто: воевали "за веру, царя и Отечество". Царя не стало, значит, должно было измениться содержание всей исстари привычной формулы. За что же воевать теперь?
6 марта 1917 г. Временное правительство выступило с очередной декларацией о своих намерениях (их было много за восемь месяцев февральского режима, этих пустых широковещательных деклараций). Среди целей указывалось "доведение войны до победного конца". При этом Временное правительство торжественно обещало, что "будет свято хранить связывающие нас с другими державами союзы и неуклонно исполнит заключенные с союзниками соглашения". В те дни, в обстановке всеобщей эйфории, эти слова правительства прошли как бы незамеченными в народе. Спустя всего лить полтора месяца аналогичное заявление одного из министров привело к первому серьезному политическому кризису февральского режима.
В декларации обращает на себя внимание то, что она почти ничего не говорила именно русскому народу о целях войны, зато клятвенно заверяла союзников России в том, что новая власть исполнит перед ними свой долг, вытекающий из обязательств, взятых на себя еще старым режимом. Вряд ли будет ложным впечатление, что данная декларация была рассчитана главным образом "на экспорт", а не на "внутреннее потребление". Милюков косвенно признает это, сообщая, что фраза о соблюдении Россией своих обязательств "союзникам… показалась тогда слишком сухой". Об отношении русского народа к этой декларации он ничего не говорит, видимо, считая этот фактор несущественным.
"Умеренные" социалисты тоже выступили со своей декларацией о целях России в войне. Петроградский Совет 14 марта выпустил воззвание "К народам всего мира!" В нем провозглашалась принятая большинством социалистов стран Антанты формула всеобщего мира "без аннексий и контрибуций", "на основе свободного самоопределения народов". С этой формулой мы встретимся еще не раз. В той политической обстановке "самоопределение народов" означало прежде всего расчленение Австро-Венгрии и Турции и пересмотр границ Германии.
Но не только. Этот же лозунг использовался для оправдания сепаратизма российских окраин. Требование самоопределения народов, однако, не включало в себя освобождения британских и французских колоний. В устах политиков Антанты оно адресовалось лишь народам, считавшимся "созревшими" для такого самоопределения. А какие именно созрели - это представлялось на благоусмотрение тем, кто выдвигал и трактовал данный лозунг. По сути дела, он представлял собой оружие западных держав для ликвидации имперской государственности не только своих официальных противников, но и самой России.
Вместе с тем лозунг мира "без аннексий и контрибуций" находил опору в здравом политическом чувстве русского народа. Понятно, что если война - справедливая, Отечественная, то всякие захватные стремления в ней стоят не на первом месте. Кроме того, требование таких захватов и прочих материальных компенсаций подхлестнет сопротивление врага, вынудит его сражаться дольше, а следовательно, отдалит заключение мира.
Воззвание подразумевало, что без принуждения враг не склонится к миру. Это была позиция "революционного оборончества", ставшего официальной точкой зрения "умеренных" социалистов. Продолжение войны необходимо: "Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силой".
Очень много места воззвание уделяло надеждам на революцию во вражеских странах. Обращаясь к их солдатам, Петросовет призывал: "Сбросьте с себя иго вашего самодержавного порядка, подобно тому, как русский народ стряхнул с себя царское самовластие; откажитесь служить орудием захвата и насилия в руках королей, помещиков и банкиров - и дружными усилиями мы прекратим страшную бойню". В то же время воззвание обращало внимание социалистов вражеских стран на то, что им теперь больше не нужно "защищать культуру Европы от азиатского деспотизма".
Нетрудно увидеть, что в ответе на главный вопрос - о мотивации русского солдата к продолжению воюем - обращение Петросовета не отличалось в выгодную сторону от декларации Временного правительства. В самом деле, если единственный путь к миру лежит через революцию во вражеских странах, то зачем нужны военные усилия? Достаточно развернуть пропаганду, в том числе и методом братания на фронте. Ряд фраз воззвания мог посеять только тревогу и нигилизм в умах русских солдат. Получается, что прежде они олицетворяли для Европы "азиатский деспотизм". Этой фразой Петросовет полностью обесценивал и опошлял героические усилия Русской армии но защите Отечества в предшествующие годы войны. А слова обращения к солдатам противника порождали закономерное опасение: сами-то мы, русские солдаты, разве не служим таким же "орудием захвата и насилия" для "своих помещиков и банкиров"?
Итак, в первых же документах Февральской революции, творивших о целях двух главных ее лагерей в войне, ценности защиты Отечества были затушеваны и девальвированы. Ни Временное правительство, ни Совет не смогли, да и не особенно старались объяснить русскому народу, за что теперь, после свержения царя, ему нужно и дальше проливать свою кровь. И неудивительно: для участников развертывавшейся политической игры куда важнее победы над внешним врагом было укрепление своего влияния внутри страны. Этим целям и служили означенные заявления. Закономерно, что спустя какое-то время солдаты просто перестали принимать всерьез слова обоих лагерей революции и стали поворачиваться к набиравшему силу третьему лагерю - большевикам.
Первый кризис Временного правительства
Временное правительство, не желая уступать "революционной демократии" инициативу внешнеполитических акций, 28 марта 1917 г. выступило со специальным "Заявлением о целях войны". Указывая на то, что "государство в опасности" и необходимо "напрячь все силы для его спасения", правительство объявляло, что "цель свободной России -…утверждение прочного мира на основе самоопределения народов. Русский народ не добивается усиления внешней мощи своей за счет других народов… Русский народ не допустит, чтобы Родина его вышла из великой борьбы униженной, подорванной в жизненных своих силах". В "Заявлении" содержался намек на создание независимой Польши в результате войны, а в конце вновь подчеркивалось, что Временное правительство будет действовать "при полном соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников".
Союзная дипломатия была недовольна этими расплывчатыми формулировками. Нет, она была совсем не против добровольного отказа России от присоединения Константинополя. Но ей было нужно, чтобы Россия не выступала против стремления Англии и Франции разделить германские колонии и турецкие владения, против присоединения Эльзаса-Лотарингии к Франции и Южного Тироля к Италии. Антанте нужна была полная солидарность нового российского правительства с ее целями. И тогда, чтобы успокоить союзников, министр иностранных дел Милюков решил разъяснить им истинные намерения России в особой конфиденциальной ноте, которую послы России должны были вручить министрам иностранных дел союзных держав.
Эта нота была передана 18 апреля 1917 г. Она опровергала "вздорные слухи, будто Россия готова заключить сепаратный мир с срединными монархиями" и выражала уверенность Временного правительства в том, что "поднятые этой войной вопросы будут разрешены в духе создания прочной основы для длительного мира и что проникнутые одинаковыми стремлениями передовые демократии найдут способ добиться тех гарантий и санкций, которые необходимы для предупреждения новых кровавых столкновений в будущем".
На первый взгляд, нота не добавляла ничего существенного к тому, что уже было ранее высказано Временным правительством по поводу войны. Тем не менее она спровоцировала первый кризис Временного правительства и послужила причиной отставки самого Милюкова.
Текст ноты появился 19 апреля в зарубежной печати, а уже оттуда 20 апреля попал в российские газеты и сразу же стал поводом для массового выражения недовольства населения Петрограда. Во второй половине дня в северной столице начались демонстрации с требованиями отставки Милюкова. На следующий день демонстрации повторились в более крупных масштабах, причем помимо лозунга "Долой Милюкова!" впервые после революции появились лозунги "Долой Временное правительство!", "Вся власть Советам!" и "Долой войну!" Одновременно сторонники правительства пытались устроить альтернативные демонстрации. Местами вспыхивали столкновения между демонстрантами, кое-где с применением оружия. Милиция и войска не вмешивались.
Командующий Петроградским военным округом генерал Лавр Корнилов предложил было правительству свои услуги для разгона демонстрантов. Но внезапно для себя обнаружил, что без согласия Совета и армейских комитетов не может заставить армию повиноваться. Вышел конфуз, следствием коего стало направление Корнилова на фронт - командовать 8-й армией.
Встревоженное Временное правительство выпустило 22 апреля сообщение в поддержку своего члена. В нем делалась попытка загладить неблагоприятное впечатление, которое нота Милюкова произвела на народ. В сообщении отмечалось, что нота "была предметом тщательного и продолжительного обсуждения Временного правительства, причем текст ее принят единогласно". Слова Милюкова о решительной победе над врагом разъяснялись в том смысле, что эта победа преследует цели, изложенные в правительственной декларации от 28 марта. Наконец, "санкции и гарантии" мира, о которых упомянул Милюков, трактовались здесь как "ограничение вооружений, международные трибуналы и проч.", а не как аннексии и контрибуции.
Чтобы не накалять страсти, коллега убедили Милюкова подать в отставку, что он и сделал 26 апреля. Но 2 мая Петроградский Совет выступил с очередным воззванием, на этот раз - "К социалистам всех стран". Оно объявляло виновниками войны "империалистов всех стран", а "трудящихся всех стран" - ее жертвами. Русская революция, по мнению Петросовета, открыла новую страницу в этой войне - борьбу за заключение всеобщего демократического мира. "Это - первый этап революции международной, которая положит конец позору войны и вернет человечеству мир". Вместе с тем "революционная демократия России не хочет сепаратного мира, который развязал бы руки австро-германскому союзу".
Пстросовет обращался к социалистам как союзных, так и враждебных стран. Первым он вменял в долг "заставить свои правительства заявить решительно и определенно, что платформа мира без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов есть и их платформа". Вторых он призывал "не допустить, чтобы войска ваших правительств стали палачами русской свободы". Для доведения до конца дела мира российская "революционная демократия" брала на себя инициативу созыва "международной конференции всех социалистических партий и фракций всех стран".
В этом документе налицо все иллюзии и противоречия "революционной демократии", надолго сбившие с толку большинство русского народа. Как видим, большевики не имели касательства к этому продукту словотворчества. Политическая дезориентация России произошла без их участия. Основная же разница между ними и "умеренными" социалистами была вот в чем. "Умеренные", широковещательно провозгласив ультрарадикальные лозунги и убедив в их искренности и выполнимости народные массы, на деле, оказываясь у руля власти, осуществляли политику, все меньше и меньше отличавшуюся от той, которую вела российская буржуазия. Большевики же просто доводили до логического завершения призывы "революционной демократии", в которые поверил народ.
Остроту весеннего политического кризиса удалось сгладить объявлением о преобразовании Временного правительства на основе коалиции либералов с социалистами. В новый состав кабинета, обнародованный 6 мая, вошли десять буржуазных министров и шесть министров, представлявших партии эсеров, меньшевиков и энесов. Руководящим документом его внешней политики должна была стать выпущенная накануне декларация. В ней объявлялось, что "Временное правительство, отвергая, в полном согласии со всем народом, сепаратный мир, открыто ставит своей целью скорейшее заключение всеобщего мира… без аннексий и контрибуций, на началах самоопределения народов". Декларация разъясняла, что "поражение России и ее союзников… отодвинуло бы или сделало невозможным заключение всеобщего мира на указанной выше основе". Поэтому "укрепление начал демократизации армии, организация и укрепление боевой силы ее как в оборонительных, так и в наступательных действиях, будет являться важнейшею задачею Временного правительства".
Возвращаясь к началу кризиса, ответим на вопрос: почему же петроградское население так резко отреагировало на ноту министра иностранных дел? Действительно ли это была первая "проба сил" большевиков в массовом выступлении после возвращения Ленина в Россию? Или к этому приложили руку "немецкие агенты" (если не считать таковыми самих большевиков)? На наш взгляд, нет оснований привлекать подобные причины для объяснения апрельского кризиса. Достаточно тех, которые содержались в самих обстоятельствах передачи и опубликования ноты Милюкова.
Нигде не говоря о преследовании Россией целей захвата чужих земель, Милюков в то же время не упоминал уже заученную рабочими и солдатами формулу "мира без аннексий и контрибуций". Эта формула, однако, отвечала массовому восприятию Отечественной войны как такой, главное в которой - отстоять свободу своей Родины. Он, русский рабочий, крестьянин и солдат, мог полагать, руководствуясь здравой житейской логикой, что русское правительство обязано предложить всем воюющим странам мир на условиях отказа от любых захватов. И если враг не примет этого предложения, публично не откажется от намерения присоединить русские земли, тогда и только тогда борьба оправданна. Так почему правительству не решиться на такой шаг?
Очевидно, что в этой элементарной механике виртуальной внешней политики просто не находилось места таким сложным материям, как отношения России с союзниками по Антанте. Да и зачем? Разве Россия обязана согласовывать свои цели и интересы с кем-то, когда ведет свою Отечественную войну? "Да, обязана", - твердили народу новые правители России. "С какой стати?" - резонно возмущался народ.
Напомним, что нота не предназначалась для публикации в русской печати. Уже это должно было возбудить подозрения: значит, правительству есть что скрывать от своего народа. Ему оно говорит одно, а само ведет за спиной народа секретную дипломатию. С таким чувством "революционная демократия" должна была приступить к анализу ноты Милюкова, когда та появилась в прессе союзных держав. И теперь уже любой пассаж из этого документа можно было трактовать в желательном духе. Сам лакейский тон российского министра, торопившегося лишить союзников "малейшего повода думать, что совершившийся переворот повлек за собой ослабление роли России в общей союзной борьбе", давал обильную почву для этого.
Но самое главное заключалось в самом факте особого, скрытого от собственного народа, разъяснения главой российского МИД союзникам целей России в войне. Таким образом, апрельские демонстрации против Милюкова и Временного правительства нельзя рассматривать как "антипатриотические". Наоборот, это была вполне патриотическая реакция на факт добровольного унижения российского правительства перед западными державами. Но неудивительно, что сама война стала все больше восприниматься как ведущаяся Россией не столько ради себя, сколько ради интересов английских и французских капиталистов, и что именно последние мешают России заключить приемлемый мир с Германией. Это было пробивавшееся национальное понятие о том, что это - "наша война", что только сама Россия вправе решать, воевать ей дальше или же заключать мир.
Вряд ли можно было в тот момент придумать другой шаг, который бы сильнее "подставлял" Временное правительство под удары его оппонентов слева. Этой своей нотой Милюков преподнес своим коллегам по кабинету поистине медвежью услугу и объективно усилил позиции "революционной демократии", особенно ее левого крыла - большевиков. О том, что себя самого Милюков тем самым навсегда похоронил как публичного политика, и говорить нечего. В оправдание лидера кадетов, которого считали самым рациональным деятелем российских либералов того времени, можно сказать лишь то, что обстоятельства, как прежде Николаю II, не предоставили ему иного выхода. Испытывая непреодолимое давление с двух сторон - русской "революционной демократии" и западной дипломатии - он уступил той из них, которая ценностно была ему сродни.
Либералы ставят на гражданскую войну
Неужели Временное правительство недооценивало грозившую ему опасность? Почему оно не пыталось спасти себя перехватом у леворадикальных сил инициативы по заключению мира? Ответить на эти вопросы можно только рассматривая Временное правительство не как самостоятельный суверенный орган власти, а как инструмент служения классовым интересам, каким оно, впрочем, и было. Необходимо войти в положение не одной лишь политической элиты, но всего буржуазного класса России того времени. И даже не только одной России, учитывая тесную зависимость Временного правительства от западных союзников.
Впрочем, объяснить, почему Временное правительство неизменно отвергало идею заключения сепаратного мира, даже когда он остался единственным средством спасения власти, можно и без привлечения внешних причин. Для этого вполне достаточно было бы факторов внутренней политики.