В планы российских буржуазных лидеров накануне 1917 г. входила тихая смена власти путем дворцового переворота. Стихия народного бунта этим планам благоприятствовала лишь постольку, поскольку она помогала буржуазным лидерам встать у власти. Но с первых дней Февральской революции буржуазия должна была направить все силы на обуздание народной стихии и наведение порядка. Вряд ли Милюков сознательно лицемерил, когда в горячие дни Февраля говорил французскому послу: "Мы не хотели этой революции перед лицом неприятеля, я даже не предвидел ее: она произошла без нас, по вине, по преступной вине императорского режима". Действительно, такой революции, как она произошла в феврале 1917 г., российская буржуазия не желала.
Поэтому следовало ограничить влияние Советов и других "внепланово возникших" органов "революционной демократии" (а лучше полностью их ликвидировать), установить вместо революционного двоевластия правительственное единовластие. Между тем реальная обстановка после Февраля этим замыслам не отвечала. Более того, массы становились все радикальнее. Складывалась ситуация, чреватая для буржуазии потерей не только политической власти, но и имущественных привилегий.
Официальная политическая программа Временного правительства была нацелена на достижение общенационального консенсуса на платформе созыва Учредительного собрания. Если бы российская буржуазия на самом деле разделяла эту программу, то образ действий самого Временного правительства должен был быть совершенно иным, чем мы это видим в 1917 г. Ему следовало как можно раньше созвать Учредительное собрание, чтобы выбить почву из-под ног леворадикальных требований о передаче власти Советам. Очевидно, что свергнуть полновластное Учредительное собрание большевикам было бы значительно труднее, чем свергнуть Временное правительство. И вряд ли буржуазные лидеры недооценивали шансы большевиков на захват власти. Наоборот, многие из них считали выступление большевиков весьма желательным, так как оно дало бы законный повод раздавить леворадикальный авангард без юридических церемоний. Дело, очевидно, не только в недооценке угрозы большевизма, а еще и в том, что переход власти к Учредительному собранию в 1917 г. не представлял собой приемлемого для российской буржуазии исхода революции.
Простой расчет народных симпатий в 1917 г. показывал, что большинство в Учредительном собрании обеспечено за партией эсеров. Для российской буржуазии и эта партия была слишком леворадикальной, особенно если речь шла не об отдельных ее вождях, а о рядовой партийной массе. Эсеры в Учредительном собрании вполне были в состоянии поставить вопрос о социализации земли. В этом они были бы всецело поддержаны большевиками, будь те к моменту созыва Учредительного собрания не партией власти, а оппозицией. Буржуазия в лице партии кадетов могла рассчитывать лишь на слабое меньшинство в Учредительном собрании.
Поэтому переход власти к такому Учредительному собранию никоим образом не отвечал планам буржуазии. Поэтому-то она всячески стремилась отсрочить его созыв, если не удастся совсем его не допустить. В первых декларациях Временного правительства говорилось лишь о грядущих выборах в Учредительное собрание на основе всеобщего и равного для мужчин и женщин избирательного права. Но ничего не упоминалось о сроках этих выборов. Во время очередного кризиса власти в июне 1917 г. Временное правительство пообещало провести выборы 17 сентября. Однако уже в августе, когда положение правительства представлялось прочным, выборы были отложены до ноября. Слова нефтяного магната С.Г. Лианозова о том, что "если Учредительное собрание проявит какие-либо утопические тенденции, его можно будет разогнать силой оружия", были выражением настроений достаточно широких торгово-промышленных и финансовых кругов.
Если полагать, что российская буржуазия старалась довести революцию до "конституционного" завершения на Учредительном собрании, многое в ее действиях между Февралем и Октябрем 1917 г. выглядит нелогичным. Если же принять, что в ее планы как раз входило не допустить демократического выявления воли народа, все встает на свое место. Доказательством, хоть и задним числом, намерений буржуазии в 1917 г. служат ее действия в 1918 г.. 18 ноября 1918 г. в Омске и Уфе белогвардейские отряды самочинно разогнали законно избранное годом ранее Учредительное собрание и созданные им органы власти, арестовали многих социалистов - министров и депутатов. Была установлена военная диктатура А.В. Колчака. Месяц спустя девятеро из арестованных были убиты без суда и следствия своими тюремщиками.
Таким образом, реальная политическая стратегия российской буржуазии в 1917 г. предусматривала создание в стране обстановки, оправдывающей введение военной диктатуры. "На смену царизму шла диктатура крупного капитала в ее наиболее жесткой форме - то, что по нынешней терминологии именуется тоталитаризмом, а тогда называлось просто военной диктатурой". Ибо только таким путем буржуазия могла обезопасить свое господствующее положение. Средний путь - установление по форме буржуазно-демократической республики - для этого не годился, ибо, при имевшихся тогда народных настроениях, не гарантировал от принятия "органом народной воли" законов, направленных на экспроприацию класса собственников.
Приняв во внимание этот основной фактор, становится понятнее "непрактичное" на первый взгляд отношение Временного правительства к вопросу о войне и мире. Конкретные предложения мира Временным правительством, будь они сделаны, во многом выбили бы почву из-под ног леворадикальной пропаганды. Но их так и не последовало.
Отчего же? Да, шаги к миру дали бы возможность буржуазному правительству упрочить свое влияние на народ. Но было ясно, что это могло стать только паллиативной мерой. Через некоторое время после окончания войны и демобилизации армии, когда солдаты вернулись бы по домам, с еще большей остротой встал бы вопрос социальных реформ. От него было не отвертеться. И здесь снова возникала дилемма: удовлетворять народ или подавлять его диктаторским сапогом? В социальных реформах буржуазия не без оснований видела только разжигание еще больших аппетитов у низов. Следовательно, по-любому оставался только путь военной диктатуры. Но в мирное время ввести ее было труднее, чем во время войны! Стало быть, продолжение войны было жизненно необходимо правящему классу в первую очередь для оправдания диктатуры нуждами национальной обороны!
Буржуазные партии не имели в народе опоры, и это побуждало их, как прежде самодержавие, искать поддержки вовне - в займах и дипломатии (а в годы Гражданской войны - ив штыках) Антанты. А данное обстоятельство также диктовало ведение войны до "победного конца в тесном единении с доблестными союзниками". На практике это означало - принести все, вплоть до государственного суверенитета и жизни нации, в жертву сохранению интернационального классового союза российских и западных капиталистов.
Потому политика Временного правительства на деле направлялась отнюдь не в сторону социального компромисса, а в противоположную - в сторону разжигания недовольства масс нежеланием властей проводить реформы. Тем самым создавалась обстановка, благоприятствующая возникновению Гражданской войны, что было на руку буржуазии. Ибо только в обстановке открытой Гражданской войны она могла осуществлять свою реальную (а не фиктивную) программу военной диктатуры и свое неприкрытое классовое господство. Гражданская война, неизбежность которой в России в обстановке мировой войны такие два разных человека, как Дурново и Ленин, предсказали еще в 1914 г., становилась фактом, помимо всякой большевистской пропаганды, исключительно благодаря социальному эгоизму имущих классов.
Военная стратегия Временного правительства в таких условиях также определялась в первую очередь соображениями внутренней политики. Мы видели, что уже в первый месяц после Февральской революции фронтовые командиры как один докладывали: армия не пойдет в наступление! И просили отсрочки на два-три месяца, надеясь, что по прошествии этого времени все уляжется, боеспособность армии восстановится. Три месяца прошли, но лучше не стало, ибо и не могло стать. Казалось, все говорит за то, чтобы Русской армии ограничиваться пока одной лишь обороной.
С военно-стратегической точки зрения, затея наступления при таком моральном состоянии Русской армии не может быть расценена иначе как сознательное преступление власть имущих перед армией и страной. Но с точки зрения того политического плана, который лежал в основе всех действий российской буржуазии в 1917 г., это было не просто одно из решений - это был весьма эффективный ход!
Организуя заведомо обреченное на неудачу наступление на фронте, российская буржуазия, как ей должно было казаться, ничего не теряла. Если произойдет чудо и наступление удастся, тогда авторитет правительства взлетит необычайно высоко, и под эту эйфорию можно будет без обильного кровопускания ликвидировать Советы, пересажать левых радикалов и оттягивать до бесконечности (или, наоборот, смотря по обстановке, безнаказанно сфальсифицировать) выборы в Учредительное собрание. Если же наступление закончится военной катастрофой, чего следует ожидать почти с неизбежностью, то… Вот тут и начнется самое интересное.
Картина бегущей и разлагающейся армии заставит даже "революционную демократию" согласиться с самыми жесткими мерами по наведению порядка на фронте. А затем - ив тылу. Власть найдет виновников поражения. Это - большевики, своей пораженческой пропагандой разложившие армию. Вовремя подоспеют сенсационные разоблачения Ленина со товарищи как платных агентов кайзера (ведь не в одночасье же июльского восстания большевиков Временное правительство их "раздобыло" - эти "материалы" готовились с самого возвращения Ленина в Россию!). Вся страна с гневом и возмущением отвернется от изменников. Будет прекрасный повод начать репрессии, и об Учредительном собрании надолго позабудут. Как мы увидим дальше, этот план Временное правительство неукоснительно приводило в действие в течение июля - августа 1917 года, после краха наступления. Но что-то у него получилось не так, как ему хотелось…
Нет, вожди победившей Февральской революции вовсе не были такими прекраснодушными идеалистами-демократами, какими их ныне модно изображать! Люди, свалившие многовековую монархию, искушенные в технологиях закулисной политической борьбы, пользовавшиеся поддержкой не только российского, но и английского, американского, французского капитала, прекрасно знали, чего хотели, жестко и непоколебимо ниш к поставленной цели - безраздельной власти своего класса. Их план учитывал абсолютно все факторы, какие они с высоты своего немалого политического опыта могли учесть, в том числе и любые происки Германии. Выполнение этого плана, как казалось, гарантировало им полную и окончательную политическую победу. Единственное, чего они не смогли учесть, так как эта величина была совершенно неизвестной, не встречаясь ни в каких прежде бывших политических уравнениях, - неукротимою стремления русского народа к коренному социальному переустройству на справедливых началах.
Провал июньского наступления
Весной 1917 г. произошли некоторые важные события в ходе Мировой войны. Во-первых, 4 (17) марта германские войска предприняли значительный отход на центральном участке Западного фронта с целью его выравнивания. Операция была проведена блестяще. Союзники заметили ее только, когда немцы уже отошли и укрепились на новых, заблаговременно подготовленных позициях (линия Гинденбурга). Правда, пропаганда союзников не преминула раструбить о своем успехе, что в известном смысле было истиной. Ведь такое значительное отступление, предпринятое без непосредственного давления со стороны противника, свидетельствовало о том, что Германия истощена и экономит силы.
Во-вторых (по времени, но не по значимости), 24 марта (6 апреля) 1917 г., после ряда предупреждений, США объявили войну Германии. По идее, объявление Соединенными Штатами войны Германии, усиливая Антанту, должно было объективно благоприятствовать России. Однако на практике вышло по-иному. Имея американскую поддержку, Англия и Франция уже не так сильно нуждались в помощи со стороны России. Теперь Англия и Франция могли подождать, пока заработает военная мощь Соединенных Штатов. Тем временем Россия достаточно ослабеет, чтобы по достижении общей победы можно было вовсе не принимать ее интересы в расчет.
Намеченное на весну 1917 г. англо-французское генеральное наступление не состоялось. Французское правительство ограничило задачу своего главнокомандующего генерала Нивелля, поставив ему условие: если немецкий фронт не будет прорван в течение нескольких суток, наступление следовало прекратить.
Атаки союзников были начаты 27 марта (9 апреля) англичанами на вспомогательном направлении, а 3 (16) апреля в наступление перешли и французские армии на направлении главного удара. По количеству военно-технических средств - артиллерии, авиации и танков, - сосредоточенных французами для прорыва германских позиций, это было самое мощное наступление с начала войны. Союзники довольно быстро достигли тактических успехов, но, как это уже не раз бывало в ходе позиционной войны, не успели развить их до подхода германских резервов. Положение немцев было угрожающим, но все-таки они с ним справились. Генерал Нивелль, скованный категорическим требованием своего правительства, был лишен необходимой главнокомандующему свободы оперативных решений. Наступление союзников распалось на ряд боев местного значения, которые постепенно затихли к концу мая 1917 г.
Провал весеннего англо-французского наступления отразился на России. Ее теперь союзники со всё возрастающей настойчивостью стали побуждать к наступлению на фронте. Важным эпизодом этой деятельности стал приезд в Россию в апреле 1917 г. делегации французских социалистов. Воспев хвалу русской революции, французы выразили уверенность, что революционная Русская армия выполнит свой долг перед союзниками, и Временное правительство не посмело дать повода в этом усомниться.
По своему замыслу, наступление, устраиваемое русским командованием летом 1917 г., не могло иметь стратегического значения. Предпринимаемое в отрыве от активных действий союзников на других фронтах Первой мировой, оно заранее обрекалось на неудачу. Максимум, к чему оно могло привести - это лишь к незначительному тактическому успеху ценой огромных жертв. Состояние же Русской армии в результате революции вряд ли позволяло надеяться даже на такой исход.
Главный удар должен был наносить Юго-Западный фронт, трем другим предстояло содействовать ему в этом наступлениями без решительных целей на своих участках. Как и годом раньше, выполнение такого плана даже в лучшем случае превращалось в борьбу на истощение с вражескими армиями в самых сильных местах их стратегической позиции.
После ряда отсрочек, наступление Юго-Западного фронта было назначено на 16 (29) июня. Остальные фронты должны были перейти в наступление только тремя неделями позже: Западный - 7 июля, Северный - 8 июля и Румынский - 9 июля. Это липший раз ставило под сомнение всю затею операции.
Если главный удар намечалось нанести на Юго-Западном фронте, то остальным фронтам следовало начать наступление раньше, чтобы сковать там силы противника и не допустить их переброски на направление главного удара. Если Юго-Западному фронту предстояло играть отвлекающую роль, то его наступление не должно было начинаться на столько времени раньше, чем на других фронтах. Три недели - срок вполне достаточный для того, чтобы вполне обозначился успех или неудача на направлении первоначального наступления. Если оно развивается успешно, другие фронты должны атаковать раньше, чтобы предотвратить переброску оттуда резервов противника. Если неудачно - наступление прочих фронтов вообще лишается всякого смысла.
Поэтому, принимая такое решение о наступлении, Временное правительство и армейское командование вполне отдавали себе отчет в его бессмысленности с военно-стратегической точки зрения. Политические соображения довлели над военными. В жертву своему честолюбию и властолюбию, стремлению приобрести больший политический вес перед западными союзниками, буржуазные лидеры сознательно приносили десятки тысяч русских жизней.
16 июня Юго-Западный фронт под командованием генерал-лейтенанта А.Е. Гутора начал невиданную но своей интенсивности на русско-германском фронте артиллерийскую подготовку. 18 июня 11-я и 7-я армии центрального участка фронта атаковали позиции врага и почти повсеместно имели полный успех. Однако после прорыва первой полосы обороны противника наступила обычная в этих условиях пауза, связанная с подтягиванием артиллерии и тылов. Во время нее выдохся наступательный порыв русских армий. Местами противник переходил в контратаки и отбрасывал назад русские войска. Стойкость русских частей в обороне была уже не такой, как прежде. 30 июня Гутор попытался было снова двинуть вперед 11-ю и 7-ю армию, но без успеха.
25 июня в наступление перешла расположенная южнее 8-я армия генерал-лейтенанта Корнилова. Ей быстро удалось прорвать у Станиславова (совр. Ивано-Франковск) фронт 3-й австро-венгерской армии в полосе шириной 80 км на глубину 30 км. 27 июня 8-я армия освободила древний русский город Галич, а 28-го вступила в Калуш. Но вскоре и ее наступательный порыв иссяк.
Одержанные русскими войсками тактические успехи были полностью использованы военным министром Керенским в целях, как мы бы сказали теперь, политического пиара. 19 июня, когда еще ничего не было ясно, Керенский уже трубил в победные литавры, сообщая Временному правительству: "Сегодня великое торжество революции. 18 июня Русская революционная армия с огромным воодушевлением перешла в наступление и доказала России и всему миру свою беззаветную преданность революции и любовь к свободе и родине… Сегодняшний день положил конец злостным клеветническим нападкам на организацию Русской армии, построенную на демократических началах".
Весь пропагандистский аппарат, созданный Февральской революцией, работал на прославление июньского наступления и на доказательство жизнеспособности новой "революционной" дисциплины в войсках. Никогда прежде, в царское время, официальная пропаганда не достигала такой степени громогласности, хотя победы русских войск в Галицийской битве 1914 г. или в Брусиловском прорыве 1916 г. были куда значительнее успехов, достигнутых летом 1917-го. Что же, новые правители России делом доказывали, что они искуснее своего поверженного врага - "средневековой монархии" - владели информационными технологиями XX века.