В этот раз не было смысла сидеть возле ИПАМ, и мы остановили свой выбор на "Портере" на Костельной. Настя с Летчиком жили недалеко от меня – на углу Тарасовской и Льва Толстого. Договорились встретиться в парке Шевченко возле ухоженного домика первого в Киеве общественного туалета (до сих пор не могу нагуглить, кто его строил: Николаев или Городецкий?).
Нимало не беспокоясь о том, что подумает об этом Таня, я оставил недопитый джин на столе – мы ведь с Настей будем пиво пить, не хотелось мешать столь разные напитки после недавнего опыта с текилой.
– Но сразу предупреждаю: завтра у меня экзамен, я не буду сильно накидываться.
Меня это повеселило.
– Насть, ну какой же это повод, чтоб не накидываться? У меня на днях был экзамен по теории госуправления, так мы с Илюхой так отличненько дали, что меня Джихад…
– Да я знаю. Джихад рассказала, как ты синий пришел. После того, как ты меня напоил перед заседанием, она не упускает случая тебя просклонять.
Я догадывался, что это так. Джихад – не из тех, кого остановит мое родство со Смагиным. Она меня искренне любила, но при этом была представителем касты тех руководителей, для которых принципы приоритетнее личных симпатий.
– Вот же ж… Ладно, давай, до встречи.
Я возмутился для проформы, хотя необходимости в этом не было. Настя всегда безошибочно различала искренность и неискренность.
Часто мы с Настей просто молчали.
В такие моменты я пытался научиться читать ее мысли – когда-то, пока мы еще были другими, это получалось. Теперь казалось, что эта способность навсегда ушла от меня вместе с играми в снежки, бесполезной, но очень приятной ночной рыбалкой и всей беззаботной счастливой молодостью. Порой у меня получалось, но, возможно, это были лишь совпадения…
Когда мы встретились, в небе сгущались темные толстые тучи. Я мысленно матернул себя, что не взял зонт – я их обычно теряю, поэтому не люблю таскаться – и мысленно же пожурил Настю за то, что в ее руках сего прибора тоже не оказалось.
– У тебя все хорошо? – спросил я, осторожно прикасаясь к прохладной ладони, когда мы вышли из парка и двинулись по бульвару Шевченко.
Она плавно, но уверенно отвела руку в сторону.
– Да, все нормально. А ты? – перехватила и быстро заглянула мне в глаза.
Я покачал головой.
– Что случилось? Работа? Дом?
– Нас с Долинским сегодня взяли на взятке, извини за тавтологию.
– И что теперь будет? – искренне испугалась Настя.
– А ничего, – нарочито беззаботно отмахнулся я. – Отмазали нас. Правда, я отгреб от сержанта по шее, но не держу на него зла – у него маленькая зарплата, и наверняка он все равно умрет раньше меня.
– Болит? – теперь Настя сама взяла меня за руку.
– Все в порядке, – я легонько сжал ее холодные не по погоде пальцы. – Не переживай, все нормально. Правда.
– А кто вас отмазал? – уточнила она, не освобождая своей руки.
– Кто – не знаю, тупо зашел какой-то полковник на допрос и сказал, чтоб нас отпустили. Наверное, что-то за это потребуют. Может, денег или еще чего. Да ладно, Смагин разберется.
– А тебе за это что будет? От Смагина? Это из-за тебя так получилось, угадала?
– Угадала. Хорошая девочка, – отметил я.
– Не нужно так говорить, Коля, пожалуйста, – тихо возразила Настя и убрала руку. – Это звучит как-то… не очень нормально. Правда. Извини, пожалуйста.
– Да за что ж ты извиняешься, солнышко? – удивился я. – Все в порядке. Не буду.
Мы свернули на Терещенковскую и пошли мимо заднего входа в типографию Желтого корпуса КНУ, где загружали в машину тираж какой-то книги, затем повернули на Богдана Хмельницкого и двинулись вниз. Все это время Настя молчала, а я неловко улыбался и время от времени поглядывал в ее сторону, не наталкиваясь на ее глаза.
Когда прошли Русский драмтеатр, первые капли дождя обозначили, что все не так-то просто. А когда мы добрались до "Киевской перепички", поняли, что так дело не пойдет, и укрылись под козырьком книжного магазина – и вовремя!
Ни до, ни после я никогда не видел подобного ливня. Он обрушился на центр Киева за минуту, безо всяких к тому предпосылок и предупреждений, вопреки прогнозам погоды и логике. Возможно, какой-нибудь суровый, но справедливый языческий бог дождя хотел отмыть меня от того, во что я вляпался в тот день, да и за все последние годы?…
– Я туда не пойду, – отрезал я. – "Портер" отменяется. Тут "Бочка" в пяти метрах.
– Согласна, в "Портер" ни к чему. Идем тогда, в парке посидим? – хладнокровно предложила mon cher ami. – Под дождем? Он же теплый.
– Ты шутишь?! Он же дождь!
Отскакивая от луж, сильные капли долетали до меня и безжалостно мочили белые брюки, светлые туфли и дорогую голубую рубашку. Хорошо хоть пиджак я догадался оставить дома. Улица опустела вмиг, словно все прохожие узнали, что где-нибудь на Грушевского раздают котят…
– Боишься? – неожиданно игриво и задорно спросила Настя.
– Провоцируешь… Сама-то в джинсах…
– Что, гениальный Логинов боится, что папа Смагин не купит ему новые штанишки и туфельки?
Да, манипуляции ей удавались хорошо… Но я же не такой простой парень, чтоб…
…перехватив у продавщицы "Перепичек", шокированной нашим настроением, по сосиске каждому (жирные, маслянистые и вкусные убийцы печени), мы побежали вверх, не прикрывая голову (нечем же!), туда, откуда пришли – в парк.
Туфли постепенно превращались в растоптанные сандалии, в которых впору поливать помидоры на Лешиной даче.
Мы были мокрые до нитки, мокрые и грязные, как черти.
Мы были счастливы как семь лет назад. Как тогда, когда гуляли по лесу вдвоем, и под Настиным руководством я тщетно старался отличить малину от крапивы, а черемуху от синицы – то, чему меня в детстве старательно учил отец, а потом и она…
Достаточно скоро дождь сделал паузу, позволив нам остановиться и купить по паре бутылок пива в маленьком киоске – и запустил с новой силой, едва мы вошли в пустой парк.
– Нет, это не Майами, – возмутился я, падая на мокрую скамейку в беседке (крыша не спасала ситуацию).
Уже было абсолютно все равно – если рубашку можно просушить, то летним брюкам пришел карачун. Более практично одетая Настя стойко улыбалась.
– Это может плохо кончиться, – сказал вдруг я. – Воспалением легких, например. Но мне как-то плевать, честно. Двум не бывать, а одной не миновать.
– Да не смеши, – отмахнулась она, открывая бутылки своей зажигалкой. – Весна же. Не будь Лешей.
Настя считала Лешку редкостным ворчуном и говорила, что если уж кого-то и нужно называть Дедом, то не ректора, а "господина адвоката".
Дождь не сбавлял обороты.
Я сделал то, чего не делал уже несколько лет – обхватил Настю за теплые, несмотря на дождь, плечи и притянул поближе к себе. Она не сопротивлялась. Не знаю, чем это было вызвано – скорее всего (как ни прискорбно) только желанием поднять мне настроение и "смягчить участь" человека, который чудом избежал ареста. Но мотивы, причины и объяснения – не моя сильная сторона.
– Я тебя очень люблю, – сказал я ей почти в ухо, зарываясь носом в волосы.
– Я знаю.
Дома меня поджидали полнейшая пустота, вынужденная выпивка вместо транквилизатора и вероятный скандал. Но это не имело ни малейшего значения.
Ведь я обнимал Настю под теплым дождем в парке Шевченко.
Дед с недавних пор был на больничном, и на правах и.о. ректора мой тесть занял его кабинет. Иногда Смагин так нахально вел себя по отношению к Деду, что казалось, он уже готов вызвать для него нотариуса, плотника и священника, лишь бы скорее занять престол.
И вот Смагин, надутый как жаба от собственной важности, недвижимо сидит в громадном ректорском кресле, прихлебывая кофе и с каждым глотком пронзая меня очередным лучом сапфировых глаз.
Долинский вчера получил свою порцию и теперь облегченно дышал в углу на диванчике, впялив глаза в планшет. Я умостился в конце длинного стола для совещаний, не решаясь поднять глаза на Смагина. Он был прав – глупо вышло, неудачно. Разговоров по Институту теперь не избежать.
Тесть говорил как всегда тихо и уверенно.
– Коля, давно такого не припомню. Давно такого не было. Бывало всякое, но давно такого не было.
Вот заладил свою шарманку! Давно, давно… Тюлень старый.
– Я не знаю, кто вас выручил. Думаю, эти люди сами выйдут на связь и что-то потребуют. В любом случае, теперь есть кто-то или что-то, кому мы обязаны. Или скорее – ты обязан, Коля.
Я вздрогнул всем телом и лицом.
– Я?
Долинский мельком на меня посмотрел и вернулся к Angry Birds. Он играл очень умело – не более одной-двух попыток на уровень. Свинки тихо визжали (он не потрудился выключить звук), но почему-то Смагин это не комментировал, ему свинки не мешали.
– Ты. Если бы ты не был Таниным мужем, я бы сам тебя уволил сегодня же. Если КГБ решит за это ухватиться…
– Нет, КГБ обломится, – вмешался Долинский и поставил игру на паузу. – Я его вчера отлично припугнул. Он держался хорошо, но понял, что мы знаем о его причастности, и увидел, что мы сильнее. Сейчас.
– Еще неясно, причастен ли он вообще, – угрюмо заметил тесть. – Может, ты сделал только хуже.
– Не сделал.
Их взгляды пересеклись. Это правда, что лучше Долинского никто не подходил на должность "консильери" нашей "мафиозной семьи". Так мы его частенько и называли. Никто не смог бы выдержать бурения смагинских глаз. А в тигровые глаза Долинского долго смотреть не мог и сам Смагин.
Отступив от консильери, тесть перенес удар на меня:
– Так что, дорогой мой, ты провинился. Я еще не знаю, что буду делать… Но предупреждаю – если за твое спасение от следствия будут просить денег, платить будешь из своего кармана. Я не дам ни копейки.
А я как будто ожидал, что ты что-то дашь, Синеглазка? За то, что я согласился терпеть в горе и в радости твою дочь, я получил место на кафедре (которое и так мне по праву принадлежало!) и угол в квартире на Владимирской.
Ничего, Смагин, вот выпадут у тебя зубы, я для тебя жевать пищу не стану…
– Я понимаю, и постараюсь искупить все, – смиренно издал я.
– Кровью? – оскалив зубы, спросил тесть.
Вот урод.
– Можно и кровью, – пришлось улыбнуться в ответ.
В дверь робко стукнули, и тут же просунулась голова Маши, секретарши Деда. Она не слишком боялась Смагина – он еще не ректор.
– Тут человек… показал удостоверение военной разведки. Просит срочно к вам…
Не знаю, как выглядело в тот миг мое лицо, но у тестя на лице застыла маска ужаса: разумеется, он в секунду связал визит со вчерашним чудесным избавлением от грехов. Долинский оставался внешне совершенно спокоен, словно ожидал подобного поворота событий.
– Проси… – уронил доблестный проректор потухшим голосом. – Оставьте меня с ним. Нет, Андрей, останься. Нет, ладно, оба останьтесь.
Долинский отложил игрушку, встал с диванчика, подошел к нам и беззвучно присел за стол. Смагин нервозно застучал ладонями, будто разыскивал потерянную ручку, отвлеклись и мы, упустив момент, когда гость оказался в кабинете.
– Останьтесь все. Думаю, мне лучше говорить со всеми сразу. И не стоит так нервничать, я же ваш друг, а не враг.
Это произнес стоявший у входа мужчина неопределенного возраста в темном костюме и синей рубашке без галстука. Мужчина, которого я на протяжении последнего года видел каждый рабочий день, но обычно в несколько другом прикиде и другом статусе.
– Позволите присесть? – мягко осведомился он.
– Да-да! – испуганно поддакнул Смагин.
Вадим Васильевич благодарственно кивнул и устроился за столом рядом со мной.
– Для начала, Николай Михайлович, это ваше. Примите в качестве подтверждения моих добрых намерений.
Мой водитель достал из кармана четыре пачки по десять штук гривен и положил передо мной.
Смагин приоткрыл рот и обронил:
– Позвольте…
– Нет, позвольте все-таки мне, – мягко возразил Вадим Васильевич. – Не тревожьтесь, я давно не являюсь сотрудником ведомства. Удостоверение только для подстраховки. Именно благодаря ему нас с Николаем Михайловичем никогда не задерживают на дороге дольше чем на пять минут.
Вот оно что! Когда я лез за деньгами, Вадим всегда настойчиво останавливал меня ("я вас умоляю, не стоит"), отходил с гайцем в сторону и возвращался с триумфальной улыбкой. На расспросы – как ему это удается? – он отвечал, что это "профессиональная тайна", и после третьего раза я перестал удивляться, полностью доверившись коммуникативным качествам своего супер-водителя.
– Представлюсь еще раз, хотя вы все меня знаете. Меня зовут Вадим. По профессии я – убийца, как уже говорил Николаю Михайловичу, а он наверняка, с его-то страстью пообщаться, рассказал вам.
Я смотрел на Вадима Васильевича остекленевшими глазами. Он снисходительно похлопал меня изуродованной рукой по запястью и продолжил:
– Но моим основным занятием это уже давно не является. Занимаюсь тем же, чем и вы все, – решаю вопросы, улаживаю чужие проблемы. Только в других масштабах. Сейчас, в этом кабинете, я говорю от имени влиятельной группы, которая заинтересована в сотрудничестве с вами, господа. Стремительный карьерный рост господина Смагина не мог остаться незамеченным, именно поэтому еще год назад я был откомандирован наблюдать за этими процессами. Вы уж не обижайтесь, Николай Михайлович, но вы – превосходный источник информации.
Я вздрогнул и сжался, как перед падением.
Смагин слушал как-то отстраненно, недопонимая сути ситуации. Признаюсь, и мне было сначала сложно осознать, о чем толкует Вадим. Долинский же, как всегда, будто магнитом ловил каждое слово и каждый жест. Понимая это, гость смотрел преимущественно на него.
– Ваше задержание в ресторане дало нам понять, что есть необходимость раскрыть карты и углубить наше сотрудничество. Мое руководство сделало один звонок, и этого следака с его тщетными попытками сразу поставили на место. Эти деньги вы можете оставить себе – госпоже Драбовой сообщили, что их изъяли как вещественное доказательство. Если она будет плохо себя вести, будет проведена воспитательная работа. Разумеется, ничего плохого, просто разговор! – спохватился Вадим, понимая, как можно истолковать его слова. – Вы меня понимаете?
– Понимаем. Что дальше? – нашелся Долинский.
Смагин ошалело перевел взгляд с Вадима на консильери, но промолчал.
Вадим прищурился, плохо скрывая удовольствие, и улыбнулся всеми мускулами доброго лица, отчего я еще плотнее вжался в кресло. До сей поры я не проронил ни звука, и желания напоминать кому-то из присутствующих о своем существовании не возникало.
– Вы мне ничем не обязаны и ничего не должны. Давайте не будем мыслить такими категориями. Мы просто хотим дружить и работать с вами дальше. Разумеется, вы можете отказаться, на вас никто не будет давить. Но в таком случае нам придется подружиться с другим претендентом на должность ректора, который может оказаться более коммуникабельным.
– А в каком качестве, извините, вы предлагаете нам дружить? – проснулся, наконец, Смагин.
Я только тогда заметил, что воротник его рубашки уже расстегнут, и роскошный галстук сполз почти на солнечное сплетение – незапланированное присутствие в кабинете по-настоящему сильного и уверенного в себе человека превратило и.о. ректора в несоленую овсяную кашу на молоке.
Наш спаситель перебросил внимание на Смагина.
– Вы скоро возглавите Институт. Это мощное поле для деятельности. У вас уже есть бизнес, который приносит немалые деньги, но у нас имеются соображения, как обратить прибыль в сверхприбыль.
– Какие такие соображения? – недружелюбно и недоверчиво пролепетал тот.
Вадим Васильевич развел руками.
– Это не для кабинета разговор. Но даю слово, вам понравится.
Реструктуризация
Студенты и сотрудники Института знали его как Учителя и старшего Товарища. Он был умным, отзывчивым, порядочным человеком.
Мы разделяем горе с семьей нашего наставника и хотим высказать слова поддержки.
Из некролога В. Э. Кагановича, профессора, доктора экономических наук, ректора ИПАМ
Случается так, что люди покидают бренную землю преждевременно. Так случилось и в этот раз – Смагину не пришлось возвращать кабинет ректора его прежнему хозяину.
Дед вышел с больничного через неделю после нашего разговора с Вадимом Васильевичем, ближе к концу летней сессии, и приехал в Институт для проведения совещания с проректорами. На ступеньках парадного входа, не дойдя нескольких шагов до двери, он вдруг на мгновение остановился, поднял голову к небу, замер на мгновение и упал навзничь, уронив портфель.
Врачебная помощь оказалась бесполезной. Деда не стало.
В тот же день собрался Ученый Совет, где, разумеется, председательствовал Смагин. Выборы не было смысла переносить, и договорились до осени назначить и.о.
Один из немногочисленных "оппозиционеров" предложил кандидатуру КГБ. Сам глава профкома, вдумчиво перелистывая белоснежные страницы дорогого подарочного блокнотика со стальной табличкой "КГБ" на обложке, заявил, что не станет возражать, если коллектив делегирует ему эту непростую ношу.
Но не тут-то было. Выступили "наши" деканы, начальники отделов. И все говорили, что профком должен оставаться профкомом, и без мудрого руководства КГБ, тем более в такие тяжелые времена, ИПАМ сильно пострадает. Даже Джихад взяла слово и предложила оставить все, как есть, в руках первого проректора.
Проголосовали почти единодушно, что очень сильно ударило по настроению лощенного профкомовца. А Смагин интеллигентно поблагодарил за доверие и кокетливо отметил, что пока не уверен, будет ли выставлять свою кандидатуру на выборах.
Помпезные похороны Деда состоялись через два дня. И.о. ректора, по старой советской традиции преемственности, руководил похоронной комиссией.
КГБ на глазах сник, и его боевой дух пришел в упадок, особенно учитывая провал дела Драбовой. Сама фигурантка (под влиянием неизвестных ему факторов) не просто забрала заявление из УБЭП, а и отказалась продолжать общение с любезным главой профкома. Ее дочь поступила в магистратуру на бюджет, заняв достаточно хорошее место в рейтинге – я счел нужным помочь, раз уж деньги перекочевали в мой карман.
Профком проиграл бой, но война была впереди.
Мое лето выдалось неприятным. Попытки увильнуть от исполнения супружеских обязанностей и поехать с Лешей на рыбалку на Десну провалились. Преисполненный благодушия от ощущения скорой победы, тесть отослал нас с Таней в Европу в трехнедельную поездку. Меня такой подарок не радовал, я б лучше жрал консервы в лесу.
В аэропорт нас отвез Леша, у Вадима Васильевича в последнее время не было свободного времени – все силы уходили на подготовку того самого проекта, о котором он рассказывал.